ГЛАВА 2
НОЧЬ КРОВИ
Какая ночь! А столько крови.
Раймонд Чандлер
Последние тёплые деньки позднего августа были не просто тёплыми, а горячими, и Малёк, обливаясь потом, шёл медленно и с трудом. Проснуться рано после ночного кувыркания он не смог и был вынужден выйти на улицу в самый солнцепёк, и теперь времени для того, чтобы подготовиться к ночному бою, оставалось мало, приходилось спешить, что совсем не улучшало его состояния.
“Так, – утомлённо размышлял Малёк. – Кто чё может? С братвой базарить не по кайфу – им всё по жизни по херу, да и не знают они ни хрена. А если б чё знали, всё равно с ними про это фуфло не забазаришься, подумают – ебанутый. В церковь что ли? На хрен, Вовик вон по жизни над попами прикалывается, говорит, они все работают на психушки, кто чё не то вякнул – сразу на вязки. А Рена вон в феврале в психушке закосил под валета, так рассказывает, там охренеть чё. На хер, одни козлы в бригаде, не к кому с базаром подойти. Остаётся – к мусорам, во, бля, они уржутся., и – опять в психушку. А туда эти сучки ночью придут, додавят, короче, а утром, прикинь, лепилы просекут – загнулся, так просто справку потом в РОВД залупят – накрылся, короче, пиздой Малёк в прямом смысле, потому что шизик, никто и проверять не попрёт. Через день забудут – не было Малька”. От горького чувства бессилия на глазах у Малька закипели горячие обжигающие слёзы, но он вновь, уже в который раз, сумел взять себя в руки.
“Ладно, – устало продолжал думать Малёк, – самому допереть? В библиотеку? Где её, на хрен, искать. И как записываться? И эти ящики, блядь, каталог, что ли, называются, там надо месяц разбираться. Бля, чё ж я в детстве не читал, как Рита, щас всё бы сам знал, на хер.” И Малёк тяжело вздохнул, уже поняв, что попался – опять Рита, нет больше в его окружении хоть кого-нибудь, хоть чуть-чуть не безмозглого, опять к ней, Господи, за что? она ж опять его морально порвёт за пьянство, да за разгильдяйство, за насекомую жизнь да за манкирование светлыми коммунистическими идеалами, плюс за отсутствие в жизни высоких целей и высоких моральных принципов.
Малёк шел по улице, раздражённо бурча и злясь на самого себя, и только когда в ответ на звонок открылась дверь квартиры, вдруг понял, насколько рад Риту снова видеть, наконец-то – он так скучал.
– Привет, – преспокойно, без всякого удивления, словно не было долгих скандалов, уходов-приходов и медленных слёз в одинокой пустой комнате тайком от мамы, сказала Рита и улыбнулась искренней и радостной светлой улыбкой. – Заходи, чего встал.
И вот он, Малёк, снова здесь, в залитой ярким солнечным светом комнате – у него уже довольно давно сформировалось стойкое ощущение, что когда смотришь на мир из ритиного окна, в мире всегда лето или весна и всегда солнечная погода.
– А ты чё, не учишься, что ли? – удивился Малёк девственно чистому и противоестественно пустому письменному столу, за которым Рита обычно, по твёрдому убеждению Малька, гробила свою молодую жизнь вместо того, чтобы, как девки его круга, жрать, срать и трахаться, в общем, всецело наслаждаться молодостью, которая, как они беспрестанно почему-то повторяли, даётся только раз.
– Каникулы же, – тут же с места в карьер завелась Рита, - я смотрю, ты всё такой же тупой.
И Малёк впервые в жизни вдруг почувствовал, как она права.
– Ладно. Я как раз по этому базару – айда в библиотеку.
Рита понуро и отстранённо кивнула, к этому моменту почему-то успев прийти в подавленное настроение:
– Ладно. Только – ты извини, я не имела в виду, что ты глуп, это я так – я всех называю тупыми и себя тоже, в действительности же – ты достаточно умный и образованный человек… – внезапно она прикусила язык, и Малёк понял, что последние слова звучали, как издевательство, потому она и замолчала. Так точно, товарищ майор, слова о том, что он тупой, правильны, а потому не обидны, а вот слова о том, что он умный – враньё, и потому изрядно смахивают на оскорбление.
– В какую библиотеку пойдём? – с неожиданно проснувшимся интересом спросила Рита. – У нас, в Стране Советов, порнушки в бибилиотеках нет.
– Заколебала со своими подъёбами, – немного обидевшись (она его вообще уж за страдальца принимает) ответил Малёк, но его раздражение неожиданно сослужило добрую службу, он не стал ходить вокруг да около, а ляпнул в раздражении прямо: – Будем о ведьмах, короче, читать.
Выражение лица Риты внезапно стало другим, но не таким, какого ожидал Малёк, он ожидал любой реакции – от насмешек до боязливого движения в сторону, подальше от сумасшедшего и, наверное, маньяка, Рита же смотрела ему в глаза внимательным сосредоточенным взором, и Малёк вдруг, испытав дрожь, почувствовал, что теперь в её лице было что-то от тех ночных кровососок, что-то неясное и пугающее, что-то…
что-то целеустремлённое
что-то целеустремлённое настолько, что этой целеустремлённости больше подходило определение “беспощадность”, теперь жизнь Малька и жизни сотен мальков, и жизнь самой Риты уже не могли быть приняты в расчёт при достижении той цели, к которой она была устремлена.
– Поподробнее! – с непривычным для неё лаконизмом приказала она, и тут Малёк почувствовал злость: эти бабы уже достали – то ночью на него бросаются, то разговаривают, как в армии деды с салабонами.
– Ладно всё, не пойдём в библиотеку, без тебя обойдусь.
Но Рита была уже совсем рядом, она с Мальком была одного роста, поэтому глаза у них оказались на одном уровне, и её взгляд не был ни просящим, направленным снизу вверх, ни снисходительным, обращённым сверху, когда она мягко коснулась его груди ладонью и затем потянулась обеими руками расстёгивать на нём рубашку.
– Сто лет тебя не видела, – тихонько шепнула она ему прямо в ухо, и Малёк прерывисто вздохнул от тёплого мимолётного прикосновения её дыхания…
Не очень длинный августовский день догорал золотистым прохладным светом, и красновато-жёлтый прямоугольник косо падающих в комнату лучей медленно вытягивался, уже почти касаясь стены. Рита очнулась первой от краткого, освежающего после минуты страсти сна и, перегнувшись через спящего Малька, потянулась к столику за сигаретами. Малёк сонно приоткрыл глаза именно в этот момент и с болью в сердце заметил напряжённую тонкую складку, горизонтально прорезавшую её обычно гладкий и безмятежный лоб – ему уже было ясно, что он вольно или невольно втянул девочку в смертельную заморочку, исправить это было уже нельзя и оставалось только всё рассказать ей как на духу, надеясь, что эта иконная умница студентка сумеет найти либо в памяти, либо в книгах хоть что-нибудь, что помогло бы ему в ожидающем его ночью последнем бою, тем более, что рассказать уже всё равно придётся – Малёк по опыту знал, что эта с виду хрупкая, нежная, гладкая, чистенькая, слабенькая интеллигенточка имеет привычку в поисках информации вцепляться в источник бульдожьей хваткой, будь то каталог или человек.
Рита затянулась жёстко и глубоко, это тоже был некий нюанс, всегда напрягавший и настораживавший Малька – странный, агрессивный, почти мужской стиль курения, так не похожий на манерные пускания струек дыма её сверстницами – и открыла рот, намереваясь задать первый вопрос – базар начался.
– Дай сигарету, – торопливо прервал её Малёк, трепетно надеясь отдалить неумолимо нависающий над ним разговор.
– Сколько сейчас времени? – задала Рита совершенно неожиданный вопрос, доставая из пачки ещё одну – палочку.
– Девять скоро, – несколько растерявшись, ответил Малёк.
– Значит, у нас чуть больше трёх часов в запасе, – подытожила Рита. – Они могут прийти только после полуночи.
– Кто? – обалдело спросил Малёк, чувствуя дурное помутнение в голове от ощущения ирреальности происходящего.
– Вампирши, – с полнейшим самообладанием отрезала Рита. – Те, о которых ты хотел почитать в библиотеке, кстати, в советской библиотеке такого рода информацию можно найти только в спецхране, куда тебя хрен пропустят.
– Я о ведьмах хотел почитать, – осторожно попытался напомнить ей Малёк.
- Да ты чё? – с восторженной насмешливой иронией возопила Рита. – А что там за дерьмо у тебя на шее?
И это тоже было непривычно, никогда раньше Рита не позволяла себе так выражаться.
Малёк непроизвольно коснулся израненной шеи, тут же отозвавшейся на его прикосновение тупой болью, как бывает, когда потрогаешь свежий синяк.
– Они, конечно, могли бы прийти к тебе и в образе ведьм или волков, или драконов, или чертей, или крыс – любого, чего ты боишься настолько, чтобы оцепенеть, став для них лёгкой добычей. Либо же они могли прийти к тебе с искушением – обещая какую-нибудь особенную и необычную мерзость, достаточно привлекательную для тебя, чтобы ты опять же стал для них лёгкой добычей – богатство, например, пол-кило бриллиантов или молочные, там, реки в кисельных берегах. Однако, насколько я теперь понимаю, ты оказался абсолютно чист от страха и корысти, тебя оказалось невозможно испугать или искусить (я, кстати, искренне этим удивлена), а такие люди не по зубам любой нечисти, именно из таких людей получаются ведуны – те, что защищали человечество от порождений тьмы, ещё когда ни Иисуса, ни Магомета не было даже в проекте. Гоголя ты, конечно, не читал, а там многое можно почерпнуть по интересующей тебя теме – например, в одной из вещей, в “Майской ночи”, по-моему, есть такое – некий мертвец появляется перед живым и, снимая в знак приветствия голову вместо шапки, идет к нему, если ты побежишь или каким-либо ещё образом выразишь свой страх, мертвец утащит тебя с собой, а если выдержишь, он подойдёт вплотную и сгинет. Вот, ты, Малёк, – тут Рита нежно и интимно погладила его пальчиком по левому соску, – смог бы выдержать, поэтому они и не пришли к тебе в виде мертвеца с собственной головой в руке. Если б ты, Малёк, по своим блядям не шастал, они бы не пришли к тебе вообще. А так – им удалось найти в тебе слабое место, так что не быть тебе ведуном – настоящий ведун должен быть свободен не только от страха и корысти, но и от похоти, ибо страх, корысть и похоть – как раз и есть те три кита, на которых держится мрак в человеческой душе. А ты, Малёк, дерьмовый бабник и при этом убеждённый, я бы сказала, идейный ловелас, и в этом твоя слабость, неудивительно, что они явились к тебе в образе вампирш, образ вампира является традиционно эротическим в мифологии любого народа мира.
Малёк некоторое время молчал, размышляя. Что-то в её словах не вязалось.
– А чё вампирши-то? – наконец начал он. – Есть же, короче, ну там, они, короче с тобой трахаются-трахаются, и ты, короче, на них западаешь, как будто подсел, ну и, в общем, потом ты уже конкретно их, шестёрка, короче. Или еще, прикинь, вот, она, короче, с тобой тоже…опять и опять, и, в общем, ты потом, прикинь, загнулся, и все думают, что от ебли, а это она, короче, это… через член, ну, якобы, всё, мол, вытянула, вот ты и сдох.
Это называется суккуб или суккуба, от латинского “sukkubare – лежащий под”, – осторожно объяснила Рита. – Ведьма сладострастия, вечно живущая благодаря тому, что питается человеческой энергией посредством непрерывного осуществления с объектом большого количества сексуальных актов, в результате чего человек, утратив жизненный энергетический потенциал, умирает, а душа его выбрасывается в кучу мусора в аду, как сдохшая батарейка, – говоря всё это, Рита напряжённо о чём-то думала, и вертикальная морщинка на её переносице стала ещё глубже. – Действительно странно, – наконец, призналась она, – вампирши, это ведь, в принципе, экстремистский вариант, их сущность – быстрое убийство тела с порабощением души, но… к чему такая спешка, ведь у них, вообще-то говоря, в запасе вечность, вампирши же выполняют работу грязно – повсюду разбрасывают трупы, а люди ведь не дураки, и любой толковый патологоанатом непременно должен заметить странности, которые не станет вносить в заключение – например, обескровливание тела при полном отсутствии крови на месте преступления, не говоря уж о ранках на шее, проникающих прямо в кровеносные сосуды, это только полный кретин может посчитать все такого рода признаки случайным совпадением, тем более, когда в мертвецкую приносят подобные трупы снова и снова. Конечно, какое-то время медэксперт помалкивает, опасаясь психушки, но это только до тех пор, пока количество обескровленных трупов на определённой территории не достигнет некоей критической отметки, в этом, кстати, объяснение тому, что поголовье вампиров, в принципе, не увеличивается – рано или поздно люди осознают их присутствие, начинают воспринимать это как объективно существующую проблему, а осознание проблемы – первый шаг к её решению, то есть, покумекав и сообразив, что обычные методы наподобие официального заявления в райком здесь не канают, люди находят для решения необычной проблемы необычные способы – например, осиновый кол в сердце. Ну так, исходя из вышеизложенного – какого, действительно, хрена, тёмные силы напустили на тебя вампирш вместо того, чтобы напустить хорошенькую суккубу, которая сделала бы то же самое, но сделала бы это не спеша, чисто, аккуратно, элегантно, без лишних шума и пыли, не привлекая к себе внимания и подозрений, а значит, не попав под освящённый меч или осиновый кол? – Теперь лицо Риты было по-настоящему напряжённым. Она приподнялась на локте и заглянула сверху вниз Мальку в глаза. – Малёк, ты хоть понимаешь, что это означает?
Малёк ответил, не задумываясь:
– Им, короче, конспирация по хер, они затеяли чё-то, ваще, крутое, и теперь ебошат в темпе – суккуба, она, видишь, мочит долго, а их вся братва прикинула типа айда, мол, пацаны, по-быстрому, пока эти лохи врубятся, мы уже всю толпу зароем…
И в догорающем закате в комнате повисла долгая пауза, которую прервал Малёк:
– Н-н-нда-а-, пи-и-издец, не хило. – и помолчав, с ещё большей силой и ещё большим чувством повторил. – Не хило, ва-а-аще!!!
Рита вскочила с полуостывшей после любви постели, легкой гибкой походкой прошлась по комнате и остановилась у окна – теперь её тонкий обнажённый силуэт на фоне багрового заката казался пылающим и одновременно тёмным, почти чёрным в алой огненной короне, обрисовывающей её фигуру.
– Значит, нашествие, – медленно произнесла она. – Дождались. Такое бывало и раньше, но очень и очень давно, до пришествия пророков и рождения мировых религий, они-то и держали всю эту мразь в узде последние пару тысячелетий, пока…, – Рита вздохнула, устало и тяжело, – пока священнослужители не скурвились сами и не замарали религиозную идеологию настолько, что люди перестали верить. Видишь ли, Малёк, мистическая или Божественная энергия не может активизироваться среди людей без абсолютной человеческой преданности и любви и абсолютной человеческой веры в её всемогущество: пока люди верили во Всевышнего и ненавидели нечистую силу, грязь оставалась там, где положено – в сточной канаве, а теперь грязь рвётся наружу, и это тоже многое означает.
Малёк, подходя к ней, молча кивнул в знак того, что он всё понял, уже всё было совершенно ясно и не нужны были никакие слова.
– Как ты с ними договорился? – жёстко спросила Рита, и Малёк всем сердцем ощутил, что этот вопрос означает окончание раздумий – время осмысления прошло, пришло время решений и практических действий.
– Пообещал ещё пацанов привести, дескать, так интереснее.
– И как же ты теперь отбрешешься?
- А я мочить, наверное, начну сразу же.
Рита покачала головой:
– Не успеешь. Вампирши движутся очень быстро – чтобы убить хоть одну, надо будет вновь вступить с ней в физический контакт и ударить неожиданно.
Малёк вспомнил горячее гладкое тело на себе и нависшую над ним пухлогубую полуоткрытую пасть с пузарящейся на острых клыках кровью и на мгновение вновь ощутил уже знакомое ему смешанное чувство отвращения и возбуждения, и это не ускользнуло от внимательного взгляда Риты. Она на мгновение потупилась, понимая, что посылает возлюбленного на верную смерть, но затем её взгляд вновь стал чистым и ясным и на лицо вновь вернулось выражение целеустремлённости и беспощадности – мир стоял перед настоящим ужасом, чуть уловимо и с поражающей мощью зашевелившимся во мгле, и теперь люди будут один за другим умирать на этой войне, просто так сложилось, что именно Малёк должен принять на себя первый удар и первым погибнуть в битве.
– Чем их валить-то? – вновь прервал Малёк паузу, он уже напрягся, чувствуя стремительно уходящий в темноту свой последний день на земле, и его лицо уже стало холодным, сосредоточенным, спокойным и – без обычной полупьяной улыбки – настолько необычным, что Рита, со смущением избегая заглядывать ему в глаза, вдруг подумала, что она обращалась чрезмерно запанибрата с человеком такого масштаба.
– Успеем, Малый, – мягко сказала она, наклоняя голову ему в шею, – время пока есть, – и когда их тела вновь сплелись теперь прямо так, стоя, как на вокзале перед самым поездом, словно подчёркивая, что в действительности времени уже нет, Рита специально повернулась таким образом, чтобы видеть их соединённые силуэты на солнечной стене и весь этот получас, постанывая и наслаждаясь, тем не менее не закрывала глаз и не переставала восхищаться удивительной красотой человеческой любви, пока ослепляющий, взрывной оргазм наконец не заставил её всё-таки с каменно отвердевшими мышцам и кошачьим воплем зажмуриться и изогнуться, ловя каждый миллимиг наслаждения…
– Я тебе дам одну вещицу, которой можно убить вампира, – хрипло сказала она ему в ухо, продолжая висеть на нём со сплетёнными за его спиной ногами, с трудом утишивая дыхание и сердце и мягко сжимая влажным влагалищем его всё так же чугунно стоящий член. – Но учти, сила любой святой или колдовской вещи в человеческой вере и готовности умереть – любое мистическое явление, любой мистический предмет или образ обладают лишь той силой, которой мы сами его наделяем своим воображением и верой. Если ты отнесёшься к вещи с малейшим сомнением, она не сработает.
И девушка, абсолютно нагая, переливаясь изменчивым блеском в красных лучах почти ушедшего солнца, вновь лёгкой походкой прошлась до столика.
– Держи, – крикнула она и бросила ему через всю комнату что-то, сверкающей рыбкой пролетевшее сквозь изменчивый вечерний ввоздух.
– Чё эт за херня? – недоумённо спросил Малёк, поймав и вертя в руках какой-то складывающийся, словно испанская боевая наваха, предмет из двух неодинаковых половин одинаково светлого чистого металла, одна половина была широкой, продолговатой, плоской и закруглённой, другая – тонкой и длинной, как сапожное шило, завершающаяся кинжально острым концом, Малёк, задавая вопрос, совсем не хотел никого высмеять, он просто хотел понять, и Рита ему объяснила:
– Это заколка для волос, – и поскольку Малёк не засмеялся и даже не усмехнулся, а продолжал внимательно и оценивающе, как настоящее оружие, рассматривать и пробовать на остроту заколку, добавила, – чистое серебро, как раз то, что нужно, я, кстати, вообще, иногда думаю, в том, что нечисть гибнет от серебра, нет никакой мистики, а есть самая обычная химия как наука и общематериалистический закон перехода количества в качество – когда серебряный предмет входит в нечестивое тело, оно начинает стремительно разлагаться и выгорать, пока не превратится в чистый пепел, то есть качественно иной химический состав – ничего особенного, нормальная химическая реакция, если бы в тебя засунули раскалённый прут градусов эдак миллиончиков в пятнадцать по Цельсию, как в центре Солнца, тебе бы тоже мало не показалось… Малёк, я даю тебе именно серебряную вещь, поскольку сомневаюсь, что ты способен на настоящую веру, которая могла бы придать Божественную силу любому будничному предмету, тем самым превратив его в оружие, серебро же, по идее, должно сработать само, вполне научно вызвав химическую реакцию, без всякой мистики и молитвы
Рита всё болтала и болтала, не останавливаясь, словно стремясь отдалить миг вечной разлуки, Малёк же думал уже о другом, том, что в последние часы начало его напрягать и беспокоить.
– Ты где всю эту муру нарыла, – наконец, спросил он, – в университете, что ли?
Рита замолчала и отвернулась.
– Помнишь, Расуль Ягудин нам по пьяне всё цитировал одного поэта военного поколения? – наконец ответила она. – Что-то такое: “Мне кажется, что я магнит. Что я притягиваю мины. Разрыв – и лейтенант хрипит – И смерть опять проходит мимо”. Расуль сказал, что у него такое же с журналистскими темами, он, дескать, как будто их притягивает сам по себе, даже ничего не делая, ну то есть он просто сидит или даже пытается забыть о журналистике, а информация к нему стекается сама по себе и то и дело происходит что-нибудь такое, что заставляет его снова и снова проснуться и снова начать вытаптывать и затем писать. Так вот у меня нечто подобное с нечистой силой , как будто сам Бог возложил на меня это.
– Чё “это”?
– Миссию. Только не говори никому, а то на меня местный психиатр заведёт дело, запишет “бред мессианства”, и будет тогда у Расуля ещё куча информации про психушки, а он и так от неё устал. Что касается нечистой силы, я думаю, не случайно эта тема на меня по жизни валится, может кто-то из моих предков был ведуном, и сейчас Бог пытается мне об этом напомнить, ведь Он-то, я думаю, знал, что нашествие неизбежно.
– Если знал, чё Он их не погасил-то?
– Бог – не нянька! Он создал людей по Своему образу и подобию и возложил на них обязанность стремиться достичь Божественного идеала в постоянной борьбе о страхом, похотью, корыстью, с дьявольским искушением… Если страх, похоть, корысть начали нас одолевать, значит, мы сами, по собственной воле отдали себя им во власть тем фактом, что перестали стремиться к Божественному идеалу. А раз так – на хер мы Богу нужны? Такой мрази в любом сортире хватает. Если мы хотим вновь стать достойными имени Всевышнего, нам следует в первую очередь избавиться от животного и нечистого в нас самих, стать людьми, каждый должен снова стать человеком, изначально чистым, созданным, как частица Божественного огня на земле. А для этого нам необходимо в первую очередь остановить нашествие мрака, который пришёл к нам по нашей собственной вине, это мы его призвали гнусностью своего существования, а Бог за нами наше дерьмо подчищать не будет, он же не нянька, я говорю… Кстати, это хорошо выражено в исламе – настоящий правоверный мусульманин счастлив уже тем, что принадлежит Аллаху и ещё счастливее он станет, когда погибнет за Божественные идеалы в войне против тёмных сил, в этом знак Божьей милости, и если либо победить, либо погибнуть во имя Аллаха не удалось, то, значит, Аллах лишил своего раба Божьей милости. Не слабо да? Фактически, мусульманин может просить Аллаха, как о величайшим одолжении, лишь об одном – позволить ему сражаться и погибнуть за Него, за пришествие Божественной благодати на землю, а не клянчить у Него неба в алмазах и ананасов в шампанском… Только, Малёк, ради бога, я тебя умоляю, не говори никому про мою миссию.
– Да-а-а-а… я уже не успею.
И Рита содрогнулась от ужаса, лишь сейчас, когда горячка обсуждения спала, осознав, что видит Малька в последний раз и что уже через несколько часов ему суждено погибнуть. Теперь она ощущала полнейшую растерянность и настоящую боль, мучительно желая всё отменить, всё изменить, всё переделать в мире, сделать его таким, чтобы не было в мире никакой нечисти, а была вселенская любовь всех людей ко всем людям и вечное царство добра и справедливости на земле, и тогда Мальку не пришлось бы сегодня, вооружённому заколкой из чистого серебра, выходить под полную, сытой гнойной пиявкой раздувшуюся луну на битву с хрен знает чем, в материальное существование чего Рита никак не могла поверить вопреки всем своим знаниям, и что, тем не менее, как она чувствовала всем сердцем, существовало совсем недалеко и вот-вот должно было прийти ко всем.
– Не пались, – мягко сказал Малёк, внимательно наблюдавший, как борьба противоречивых чувств отражается на её лице. – Они сами очкуют: видишь, на меня одного ломанулись втроём, хотя каждой из этих сук любой грузовик опрокинуть, как два пальца обоссать. Да и, прикинь, чё они меня-то выбрали для первого наезда? может, прикинули типа Малёк по жизни поддатый и, вообще, по жизни лох, короче, уж его-то мы уроем… Врубаешься?
– Нет, – обалдело ответила Рита, внезапно почувствовав себя полной дурой.
- Ну то есть ссат они, – с бесконечным терпением объяснил Малёк. – Вишь, выебнутся хотят, а очко-то, бля, не железное, вот и нарыли, короче, понты типа айда Малька замочим, он типа лох и на наши сиськи западёт, и на хер никому не нужен, никто за него не погонит… Им, вишь, надо людей всех грохнуть, а начали с меня, с самого маленького, чтобы понтов набраться и дальше лишнего не очковать. Ну так, прикинь, если я их, короче, завалю хоть парочку, хоть одну, так они ваще пересрутся типа во, бля, если даже этот лоханутый так дерётся, то тогда чё ж, бля, нам вон та крутизна устроит. После братаны чё-нибудь прикинут поумнее, а мне бы сейчас хоть одну завалить, тогда их воинскому духу и, короче, боевой и политической подготовке пиздец. Тормознуть они, конечно, не тормознут, но зассат конкретно и, может, тогда ты их, ваще, без проблем по кайфу загасишь, кстати, тебе уже и легче будет, ты ж прикинешь типа во, бля, Малёк их примочил, ну так, хер ли, значит, можно, ну и я смогу.
На протяжении всей этой экстремально длинной для Малька тирады Рита, не отрываясь, смотрела ему в глаза изумлённым взором.
– Тебе, Малёк, надо в университет поступать, – наконец произнесла она.
– Я уже не успею, – вновь тихо напомнил Малёк, лицо его было жёстким, и теперь стало видно, что конституция его лица совсем не округлая, как всегда казалось раньше, а состоит из грубоватых выступающих костей, что делало его лицо угловатым и опасным, и при этом каким-то образом словно заострённым, устремлённым вперёд холодно и неудержимо: лицо настоящего солдата-смертника, к которому сейчас чрезвычайно подошёл бы древний рыцарский шлем с незакрывающимся, перерубленным забралом.
Потом они долго сидели молча, глядя в окно на неотвратимо густеющие сумерки, они ждали ночи, но ночь как будто пришла неожиданно, упав на землю глухим, непроницаемым покрывалом, и они оба невольно вздрогнули от этой обрушившейся мглы, освещённой лишь мёртвенным, чужим светом жёлтой сумасшедшей луны, мир сразу преобразился, став гулким и пустым, бесконечно безлюдным, теперь их в этом мире осталось лишь двое, и одному уже следовало выходить, уже пришло время.
Малёк встал и спокойным, невыразительным движением сунул в карман заколку для волос, он был давно уже одет, и голая по случаю жары Рита рядом с ним выглядела гротескно и жутко, а потому как-то противоестественно, по авангардному модно – она прижалась к нему в прихожей не видным в темноте телом, и Малёк вновь ощутил острый приступ желания, он на мгновение замер, прислушиваясь к своим внутренним часам и, решив, что успеет, повернул Риту к себе спиной и, наклонив, вошел в неё одним резким движением. Рита упёрлась руками в стену, с трудом удерживая напор его члена, словно стремящегося пропороть её насквозь, и закусила губу, сдерживая стоны, которые здесь, в прихожей могли быть услышаны кем-нибудь. Время шло, минута проходила за минутой, за получасом прошёл второй получас, а Малёк всё продолжал неутомимо и яростно долбиться в неё, и Рита, несмотря на возбуждение и страсть, начала думать, что это никогда не кончится, и что они уже на века обречены стоять вот здесь, в прихожей, хрипя и захлёбываясь воздухом, и таким способом сохраняя в себе жизнь, которой не станет, как только они оба кончат, и тогда уставшая от ожидания нечисть наконец-то бросится на них – но тут Малёк наконец-то затрепетал, забился в конвульсиях, затем застыл, свинцово неподвижный снаружи и весь трепещущий внутри, непроизвольно стискивая руками её бёдра так, что она чуть не закричала, затем дёрнулся всем телом и хрипло, гортанно и коротко вскрикнул, разразившись свинцовой раскалённой струёй в её нутро.
– Неплохо, – задыхаясь, вслух сказала Рита, с трудом выпрямляясь, и, повернув голову, прижалась сухими губами к его щеке, – прямо по Гарольду Роббинсу: “Дух войны и мести бурлит в твоей крови. Это хорошее время, чтобы взять женщину”.
И больше они не сказали бы друг другу перед расставанием ничего, если бы Рите не понадобилось на прощанье, уже открывая дверь, буднично напомнить:
– Постарайся, когда кого-нибудь из них убьёшь, забить в сердце осиновый кол и отрубить голову, – она интуитивно сказала не “если”, а “когда”, и Малёк ушёл от неё, сам не понимая, откуда вдруг в нём появились уверенность и спокойствие, теперь он уже почему-то не чувствовал себя жертвенным агнцем, безнадёжно пытающимся забодать мясника, а шёл на бой, как воин выходит на бой с себе равным, и он неожиданно и твёрдо вдруг решил не забыть это – забить кол в сердце и отрубить голову, когда он кого-нибудь из них, а может и всех без исключения убьёт.
Вчерашние ночные сучки сказали, что сами его найдут и чтоб пацаны были после двенадцати готовы. Это точно, думал Малёк, они его действительно всяко и везде найдут, куда бы он ни укрылся. Но именно это парадоксальным образом давало ему некоторое преимущество – теперь Малёк мог сам выбрать место для встречи, куда они волей-неволей придут вслед за ним, не прийти же они не могли, Малёк это чувствовал каким-то древним внутренним ощущением, живущим в нём, словно пылающий огонь, со вчерашней ночи, – не могут они оставить жертву недобитой, и это было созвучно позиции самого Малька, он тоже, при удаче, намеревался непременно всех, кого можно, добить, не оставляя лишней грязной работы на потом для себя или для потомков. Малёк шёл вверх по улице Сагита Агиша, в сторону улицы Менделеева, на которой накануне вместо лёгкой ночной прогулки неожиданно был вынужден упереться грудью в атакующий ад, но выходить на Менделеева он не стал, он решил, что для тех блядей время налезать на него в приглянувшемся им самим месте прошло, теперь Малёк сам делал выбор, и потому он, пройдя вдоль внешнего торца дома №26, завернул направо за угол высящейся над ним громады бетонного крупноблочного здания и, сразу взяв по диагонали влево, углубился в густые посадки за домом в сторону старых двухэтажек, стоящих в этом гнилом месте с незапамятных, чуть ли ни сталинских времён, ещё когда никакого спального микрорайона Новиковка не было и в помине, дороги в город в распутицу расползались в жидкую грязь, а по округе там и сям жили упругие хрустальные ледяные ключи. Малёк знал куда шёл – именно там, в глубине посадок находился скрытый от посторонних глаз продолговатый деревянный столик с двумя скамейками, место, где они беспутной пьяной молодёжной компанией совсем недавно зависали ночи напролёт, сейчас братва подобрала себе местечко ничем не лучше, но почему-то приглянувшееся им больше, в самых недрах микрорайона среди девятиэтажек, так что Малёк точно знал, что их бывшее место дислокации сейчас пустует, столик же был чрезвычайно удобен для всего – и чтобы на нём пить, и чтобы на нём трахаться, и чтобы на нём разделывать, словно овцу, какую-нибудь подвернувшуюся под горячую руку вампиршу.
Город необычайно быстро утихал и засыпал, словно одурманенный собственными смутными желаниями и страхом, окна гасли то поочерёдно, а то и по несколько сразу, оставляя после себя черные провалы застеклённых проёмов в плоскости стены похожие на чьи-то слепые, заслонённые непроницаемыми чёрными очками глаза, затем как-то вдруг Мальку стало холодно, и он понял, что нечисть вновь оказалась на охоте, он чувствовал это по тому, как заледенели кончики пальцев у него на руках и ногах.
Но Малёк был уже на месте и теперь оставалось только ждать. Он ещё раз оглядел будущее место драки и, сунув руку под стол, проверил, на месте ли заготовленные им загодя и прилепленные клейкой лентой к внутренней части столешницы не очень длинный осиновый кол и огромный, слегка изогнутый нож, отдалённое напоминающий что-то среднее между коротким древнеримским мечом и боевым мусульманским ятаганом, выкованным специально для то ли карлика, то ли ребёнка, этот нож ему сделал один из приятелей на закрытом номерном заводе из какой-то особенной самолётной стали, что это за сталь, Малёк так и не понял, но нож обладал бритвенной остротой, был удобен для любой работы и за полгода ни разу его не подвёл и ни на йоту не затупился.
В этот момент холод стал пронизывающим, изо рта начал клочьями вырываться пар от дыхания, теперь было ясно, что какая-то дрянь где-то рядом, и Малёк торопливо вытащил руку из под столешницы, дабы не оказаться застигнутым врасплох, и мягкими кошачьими движениями переместился на другую сторону стола, где тень была погуще и за неширокой полосой посадок высились две рукотворные горы – одна из песка, одна из щебня, завезённые сюда колоннами грузовиков с никому не понятной целью, здесь Малёк и встал, повернувшись спиной к этим горам. Холод всё усиливался, легко проникая под лёгкую рубашку с короткими рукавами, на окружающей листве засеребрился тонкой прозрачной плёнкой первый иней, и у Малька стали леденеть конечности, он на миг удивился тому, что накануне никакого холода не было, но уже в следующий миг понял, что этой ночью к людям вышел кто-то ещё, кроме вчерашних тупорылых сучек, и этот кто-то как раз и источает могильный холод, стоя где-то невидимым в стороне. Всё это значило, что первоначальный план рухнул и атаковать девок сразу же, как они появятся, нельзя, неведомый фактор в лице неведомой дряни, вылезшей из мглы и создающей вокруг себя зимнюю погоду, диктовал новые условия, а Малёк совсем не намеревался лезть на бесполезную гибель очертя голову.
В следующий миг вновь неуловимо изменилось всё вокруг, но это было уже знакомо, именно так вампирши появились вчера, и Малёк замер, напрягая все свои шесть чувств. Вот оно – он ничего не услышал и не почувствовал, но твари не удалось застать его врасплох, он не стал оборачиваться и никаким образом не выдал, что заметил её приближение, но ладонь, внезапно коснувшаяся сзади его плеча и показавшаяся в окружающем морозе почти тёплой, не заставила его вздрогнуть от неожиданности.
– Почему один? – спросил его в самое ухо вибрирующий голос, сразу вызвав дурную эрекцию.
- А-а-а, когда в очередь не по кайфу, – небрежно ответил Малёк, поворачиваясь лицом к пылающему взгляду красных глаз. – Пацаны попозже подвалят, я им нагнал, короче, чтоб над душой не стояли. А твои где?
Ведьма усмехнулась:
– Ну не ты же один не любишь, когда стоят над душой, я тоже люблю, когда это – с удовольствием. Сейчас подойдут, может… если к тому времени не ужрутся, а то придётся мне одной со всей толпой кувыркаться, – эту фразу ведьма произнесла спокойно и уверенно, явно не сомневаясь в своих неограниченных возможностях.
Малёк неторопливо протянул вперёд обе руки и по-хозяйски взялся за обе каменно твёрдые груди собеседницы, и от этого прикосновения серебряная заколка в кармане вдруг словно нагрелась и стала ощущаться бедром сквозь ткань
– Хм, – усмехнулась тварь, – а ты порезвел, не борзей, я всё сама сделаю, а то у тебя в голове что-то есть, прочитать чё-т не могу, но чувствую – чё-т хуёвое…, – с этими словами она ухватила его обеими руками за брючный ремень и без всякого усилия подняла в воздух. Несколько мгновений она молча рассматривала его, удерживая над собой, как ребёнка, затем, как ребёнка же, приблизила к своему лицу и поцеловала в рот, непроизвольно покалывая ему острыми клыками губы, затем она сделала шаг в сторону стола и бережно уложила его спиной на деревянный доски, затем вокруг Малька словно коротко рвануло ветром и он увидел её уже стоящей над ним на четвереньках, заслоняя луну и звездное небо всем нависшим над ним телом. Именно в этот момент ощущение холода внезапно исчезло, и Малёк понял, что они наконец-то остались одни – пришло время действовать, но Малёк не спешил. “Щас, – подумал он, – пусть затащится, у неё от крови крыша всяко съедет”. Именно поэтому он молча и терпеливо ждал, когда нежить неторопливо и со смаком расстёгивала на нём штаны, в следующее мгновение его член плотно обхватила в полный рост влажная труба влагалища, и ведьма прерывисто вздохнула, затрепетав всем телом, когда слегка повернула его голову набок, выбирая новое место для укуса. Непрерывно шевелясь на нём, как огромный клубок змей, она наконец склонилась тут же вспухшими губами к мускулистой мужской шее, и Малёк невольно вздрогнул, вновь ощутив смертоносное наслаждение от возникшей сначала на поверхности горла, затем всё глубже и глубже и наконец, в самой глубине, болезненно-приятной вибрации, закончившейся, как только его кровь напористой струёй ударила в чужую мокрую пасть.
“Вот”, – подумал Малёк и скользнул правой рукой к карману в спущенных джинсах, возле которого ритмично раскачивалось, похрустывая хрящями и поскрипывая кожей о доски, её колено. Он достал заколку, зацепив её между средним и указательным пальцами, плавным движением перемещая руку вдоль бедра, мягко раскрыл, не издав ни малейшего звука и какое-то мгновение мешкал, скосив глаза и рассматривая юную гладкую кожу обнажённого плеча возле своего подбородка и изгиб спины, перечеркивающий слитную громаду кустарника с левой стороны. Тем временем тварь, ощутив нарастающее наслаждение, непроизвольно прижалась к нему поплотнее литой грудью, при очередной фрикции двинулась сильнее, чем обычно, и шире расставила ноги, стараясь поглубже насадить себя на его член. Момент подходил идеально, и Малёк его не упустил. Он всадил, коротко размахнувшись, крепящую часть заколки ей куда-то ниже левой лопатки, с силой нажимая на оружие рукой и удерживая в строго перпендикулярном плоскости её спины положении. Блядь замерла и некоторое время оставалась недвижимой, не шевелясь и даже не дыша, затем её тело дёрнулось и она кашлянула, выпуская из пасти шею. Её руки безвольно соскользнули с его плеч, теперь она упиралась ладонями в доски стола возле его головы и напрягалась всем телом, и Малёк понял, что она пытается встать, безуспешно стремясь приподняться на руках, и прошли долгие томительные секунды, прежде чем она поняла, что встать ей уже не удастся, и вновь кашлянув с брызгами чёрной, дурно пахнущей гнилой крови изо рта, начала слезать с него вбок. На какое-то мгновение Малёк подумал, что дело сделано и успел удивиться тому, что всё оказалось так легко, когда она всё-таки встала на ноги в полный рост и, тяжело повернув неподчиняющиеся ей глазные яблоки в глазных впадинах, обратила свой взор на него.
– Ах ты, гад, – беспомощно сказала она и внезапно вновь закашлялась, на сей раз черная кровь хлынула потоком, заливая переднюю часть вчерашнего лёгкого платьица, и теперь она совсем не выглядела красивой и юной школьной отличницей, – я сразу поняла, что из-за тебя будут проблемы, ещё в самый первый миг, когда посмотрела на тебя из машины… я ж говорила этим сучкам: “Не проканает”, а-а-а, бля-а-а-а…, – она качнулась в его сторону и сделала к нему первый шаг, с мучительным усилием вытягивая вперёд руку с острыми алыми ногтями, но Малёк одним движением скатился со стола, на ходу успев выхватить из-под столешницы осиновый кол, теперь между ними был стол и Малёк даже успел спрятать причиндалы и застегнуть штаны левой рукой, правой удерживая кол нацеленным на неё. Тварь на мгновение замерла, собираясь с силами, затем, хрипло выдохнув фонтаном крови, попыталась перепрыгнуть через стол – раньше она, наверное, легко исполняла это цирковой трюк, на сей же раз она сорвалась из прыжка вниз, ударилась об стол левым коленом и упала с торца на землю, оказавшись к нему спиной, и Малёк с холодом в душе увидел медленно растущий тёмный круг, окружающий место, из которого продолжала торчать серебряная заколка, тёлка поскользнулась на ночной траве и упала лицом вперёд на локти и от этого удара из середины круга столбом ударила чёрная пыль, заколка накренилась в отверстии и буднично вывалилась, звякнув на земле. Малёк был уверен, что она больше не встанет, но она вновь упёрлась дрожащими руками в землю и подтянула колено к груди, перенося на него вес. “Вот, блядь!” – подумал Малёк, уже понимая, что промахнулся и попал заколкой не в сердце, а в лёгкое, и шагнул вперёд, поднимая кол обеими руками над головой. Он обрушил на неё деревянное острие со всего размаха, слегка качнувшись корпусом, как будто колол дрова, и вкладывая в удар всю силу. На сей раз у него была возможность перед ударом как следует прицелиться – и он прицелился – кол с мокрым чавкающим звуком проломил рёбра и, прошив ей сердце насквозь, вышел из передней части груди, пригвоздив к земле корчащееся тело. Ведьма на миг застонала, изгибая спину вокруг торчащего из неё кола, затем с усилием замолчала, опустив лицо в уже совершенно чёрную от её крови траву и сипло дыша, потом она вновь напрягла мышцы, и Малёк, содрогнувшись, понял, что она вновь пытается встать. Он отошёл к столу и достал тесак, успокаивающе холодный и показавшийся ему самому призрачным в обманчивых ночных огнях. Тёлка ещё раз толкнула землю руками и коленом, стараясь оторваться от земли, потом она дёрнулась вверх ещё и ещё. При последнем рывке её руки соскользнули с мокрой травы и разъехались в разных направлениях, она вновь упала лицом в собственные испражнения, на миг она вновь сосредоточилась, вновь подтягивая руки к груди и вновь пытаясь встать, но тут на неё обрушился рваный взрывной кашель, сопровождаемый фонтанами гнилой крови изо рта, и тогда она, наконец, уткнувшись лицом в землю, тихо заплакала, беспомощно и по-детски, заливая траву слезами, смешивающимися с кровью. Такой она и запомнилась Мальку, плачущей и истекающей кровью на земле, с тупым концом осинового кола, торчащего из её спины, когда он подошёл и упёрся коленом ей в спину чуть выше кола, чтобы придать корпусу некоторую неподвижность и вывернул ей голову вбок так, чтобы шея оказалась плотно притиснутой к почве. Он на мгновение в последний раз взглянул в мокрое, всхлипывающее, залитое слезами и кровью лицо и упёрся лезвием тесака в её шею. При первом же резком усилии тесак вошел глубоко в тугую юную плоть, почти достигнув трахеи, ведьма коротко застонала, затем её стон перешёл в сдавленный хрип, и Малёк понял, что дыхательные пути ещё не перерезаны, поскольку сквозь них продолжает проходить воздух, необходимый для издавания звуков хрипа и стона, и ещё он понял, что нелюдь испытывает самую настоящую, плотскую, вполне человеческую боль, поэтому он резко нажал на рукоять ещё раз, передвинув клинок внутри шеи вперёд. Мгновенно наступившая тишина, нарушаемая лишь бульканьем крови, вытекающей из перерезанных артерий, была невыносима. Малёк встал, шатаясь, как пьяный, удерживая отрезанную голову за волосы в левой руке, затем он взглянул на мёртвое лицо с белками глаз меж незакрывшихся век и, с трудом удержавшись от того, чтобы бросить голову на землю судорожным, гадливым движением, медленно наклонился и положил голову лицом вниз впритык к шее так, как будто её никто не отрезал.
Его уже начинало рвать, когда голова медленно повернулась лицом вверх, и мёртвые веки вновь полностью раскрылись, открывая путь для ищущего взгляда. Малёк лёгким кошачьим движением отпрыгнул сторону, перехватывая поудобней мокрую рукоять. Узкие вертикальные зрачки наполненных мукой, залитых слезами глаз двинулись среди распахнутых век, вновь, как и прежде, безошибочно находя его в темноте, и её губы искривились, мучительно шевелясь, пытаясь произнести какое-то слово. Малёк, словно заворожённый, сделал вперёд шаг, затем второй. Затем он встал на колени перед ожившей головой и наклонил к её губам левое ухо. “Спасибо”, – еле слышным дуновением ветра шепнула ему в ухо голова, это было даже не дуновение, которому неоткуда было взяться в отрезанной голове, а скорее – сотрясение воздуха движением стремительно высыхающих губ, и Малёк уловил слово благодарности не столько физическим, сколько душевным слухом. Он повернул к ней лицо, намереваясь что-нибудь ответить, но голова была вновь мертва и ей уже ничего не надо было слышать.
Теперь его вырвало всерьёз, он едва успел отскочить в сторону и ухватиться левой рукой за край стола, тяжело опершись на него всем телом, упрямо удерживая тесак в правой руке и не выпуская из виду мёртвое тело, и уже сквозь красный туман боли и напряжения от выворачивающих его рвотных спазмов он видел, как медленно ссыхалось и темнело недавно казавшееся молодым тело, как начали пластами, отслаиваясь, отваливаться от него куски древнего праха, обнажая кости и череп, как с легким шорохом начали осыпаться жёлтым и они, вот на месте трупа осталась лишь жалкая кучка пепла, затем откуда-то сбоку ударил ветер, и пепел разлетелся по окружающим кустам, оставив после себя осиновый кол, торчащий из земли.
Малёк всё ещё тупо смотрел на гладко обструганную тупую часть кола, когда огромная неведомая сила подхватила его и швырнула в сторону, где темнели гибкие невысокие берёзки, они-то и приняли удар на себя, так что он не особо ушибся и смог сразу встать лицом к своей вчерашней бывшей соседке по заднему сиденью “Жигулей”.
– Ссссука!!! – с искренним чувством сформулировала соседка, затем вокруг опять словно взорвался ветер, что-то вырвало из руки Малька тесак, и через мгновение он увидел ведьму, стоящей чуть в отдалении с его тесаком в руке. Тварь сломала клинок посередине одним коротким движением, потом опять мгновенным бешеным рёвом взорвался мир вокруг – и теперь он уже лежал на земле лицом вниз, придавленный горячим, свинцово тяжёлым телом. Телка мрачно сплюнула в сторону и приподняла Малька, начиная неторопливо сворачивать ему голову вправо, и Малёк отчаянно забился, пытаясь вопреки здравому смыслу и пониманию бесполезности усилий вырваться из железного захвата. Литое тело ведьмы даже не пошевелилось от его брыкания, и она всё так же продолжала медленно сворачивать ему голову – через мгновение уже всё должно было кончиться, и позвонки уже почти сломались, когда вмешался чей-то нежный голос:
– Обожди. Пропадать, что ли, теперь, добру?
И Малёк, даже не обернувшись, понял, что подвалила третья, последняя из его вчерашних знакомых.
– На хер! – мрачно резюмировала её товарка и вновь подняла Малька в воздух. На сей раз она швырнула его спиной на стол, и Малёк от удара на миг потерял сознание. Когда он очнулся, обе твари одновременным синхронным движением склонялись над ним с двух сторон, одна справа, другая слева, затем бывшая соседка Малька выпрямилась с коротким, почему-то по-детски тонким вскриком, и начала заваливаться набок, хватая воздух острыми красными ногтями, Малёк ещё ничего не понял, когда что есть силы вогнал оставшейся вампирше в глаза указательный и средний пальцы и вцепился изнутри в скользкую черепную кость, одновременно другой рукой схватив её в волосы и насаживая небольшую голову себе на пальцы. Вампирша с рёвом вскочила на ноги, с лёгкостью раскручивая вокруг себя его тело, мир вокруг Малька закружился, сливаясь в сплошную ревущую массу, Малёк с чувством дежавю мельком увидел падающую на землю другую ведьму с серебряной заколкой, торчащей из её спины, потом его подопечная ощупью нашла его левой рукой и, ухватив за грудки, остановила вращательное движение, чуть отстранила его от себя и с сокрушительной силой вогнала ему в грудь правую руку, насквозь проломив грудную клетку, одним движением вырвала оттуда сердце, и Малёк умер, не успев огорчиться или почувствовать боль.
Ведьма отшвырнула в сторону мёртвое тело и попыталась оглядеться вокруг. Кровь и глазная жидкость, ручьём тёкшие из пустых глазных впадин, теперь остановились, через миг высохли, в следующее мгновение глазные впадины начали стремительно зарастать и заполняться свежей, нежной живой плотью, вот на белёсой поверхности проступили очертания зрачков…
– Регенерация? – в этот момент мягко спросил её сзади женский голос. – Не успеешь, сука.
И ведьма уже поняла, что произойдёт в следующее мгновение, она судорожно дёрнулась вслепую в сторону и оказалось, что именно там уже находится, ожидая её, осиновый кол в чьих-то руках, остриё с жуткой лёгкостью вошло ей в грудную клетку, и затем рубашка на спине лопнула, пропуская кол, вышедший из её сердца сзади, кровавым огнём боли загорелась вся её грудь, затем резко, словно кто-то переключил тумблер, вспыхнула ледяной агонией, и девушка начала замерзать от внезапного холода, расширяющегося по кругу от остановившегося сердца. Глаза тем временем продолжали регенерироваться, и в прежней кромешной кровавой мгле стали проступать очертания, и среди словно материализовавшихся вокруг неё предметов ведьма наконец-то разглядела столь же изысканно-аристократически стройную, как и она сама, девушку с высоким лбом и вдохновенными точёными чертами лица, лица народоволки, лица камикадзе, лица монахини, выводящей серым осенним утром ведьму на ранний костёр. В руках у неё, и ведьма не сразу поверила своим глазам, поначалу погрешив на посттравматическую галлюцинацию, был меч. Самый настоящий, как в детских комиксах и книгах, двуручный рыцарский меч с длиннющей рукоятью, сверкающими плоскостями клинка и матово и смертоносно отливающими в свете луны лезвиями, сходящимися в игольчато пронизывающее, словно у шила, остриё. Девчонка стояла слегка повернувшись к ней левым боком с не очень широко расставленными ногами, твёрдо опираясь о землю строго параллельно друг другу расположенными ступнями, при этом двумя руками, как и положено, удерживая свой двуручный меч вправо-вбок-вниз по математически правильной сорокапятиградусной диагонали.
– Слышь…, – спокойно и по-свойски начала ведьма, чуть побулькивая кипящей вокруг кола в её груди кровью, она была уверена, что они смогут договориться, психология-то, в принципе, у всех одна, дьявольская, продажная, потому-то её сюда и прислали, а это означало, что здесь, как и там, и любовь, и штаны, и секс, и жизнь можно купить, не за деньги, так за что-нибудь ещё – за всемирную славу, например, за счастье детей или за жертвенный, благородный и при этом оч-ч-чень хорошо оплачиваемый труд во благо людям, за гениальную игру на скрипке, в конце концов…
Ведьма как раз всесторонне рассматривала этот вопрос, просчитывая собственные шансы, которые оказались очень высоки, когда девчонка каким-то круговым движением вышагнула вперёд левой ногой, выведя её перед собой и повернув внешним ребром к ней, и развернулась всем корпусом назад-вправо, отводя полусогнутыми руками меч почти за спину горизонтально земле.
– Слышь!!! – дико заорала ведьма, ещё надеясь успеть, но в этот момент меч словно раздвоился, затем утроился, затем удесятерился, затем все миллион клинков словно слились в одну сплошную полукруглую, как видимая часть огромной циркулярной пилы, полосу сверкающего металла, с жуткой скоростью по правильной кривой, словно солнечный луч, приближающегося к её горлу. Ведьма подумала, что спокойно успеет увернуться, и кол в груди не сможет ей помешать, и она как раз собиралась сделать это, когда обжигающее пламя мгновенной боли тонкой полосой пронеслось сквозь её шею и окружающий мир вихрем завертелся вокруг неё, одновременно проваливаясь куда-то вниз, вот с тошнотворной быстротой закружилась возле глаз огромная луна, рассыпая огненные, болезненно обжигающие кожу искры, потом, замедляя вращение, снизу вновь прянули острые верхушки деревьев, и земля, заросшая, словно густыми волосами, тугой сероватой порослью, с оглушающей силой врезалась ей в макушку, потом опять на мгновение завертелся мир вокруг неё, затем вновь её ударила волосатая грудь земли, и теперь всё, что вертелось вокруг неё, хаотично меняясь местами, казалось огромным и чужим, затем вращение замедлилось, затем в последний раз огромные деревья качнулись вокруг неё и встали на место, и ведьма обнаружила, что лежит на земле, упираясь правой частью носа и правым глазом в траву. “Вот, сука”, – спокойно подумала нелюдь и одним рывком подобрала ноги, готовясь к прыжку.
Она вспрыгнула на ноги стремительным движением, готовясь к бою, ища глазами противницу, и… ничего не изменилось вокруг – перед её правым глазом всё так же темнела трава и всё так же неподвижно высились вокруг деревья. Она вновь собрала тело в комок, ощущая боль в ушибленных мышцах и пропоротой груди, и собиралась совершить прыжок снова, когда внезапно всё поняла – у неё больше не было тела. Голова, лежащая на земле под косым углом – вот всё, что у неё теперь оставалось. Ещё несколько мгновений безумная ярость заставляла её пытаться оторваться от земли, и чёрный туман бешенства всё заставлял её пытаться завыть, не издавая ни звука, затем первые отшелушившиеся кусочки начали опадать с её лица, невесомые, почти невидимые, мгновенно уносимые движением воздуха. Ведьма вновь попыталась что-то выкрикнуть, сморщив лоб в тонкую сетку, и почувствовала, как на сей раз довольно крупный кусок ссохшейся плоти отвалился от лба, открыв лобную кость, потом отвалились уши и почти мгновенно съежились, потемнели и рассыпались в траве, наконец, череп остался совершенно голым и лишь глаза ещё какое-то время жили, яростно сверкая среди обнаженных лицевых костей. Затем – погасли и они.
Рита устало отвернулась от нескольких кучек стремительно развеиваемого ветром праха и подошла к Мальку. Он лежал на траве лицом вверх с вытянутыми ногами и широко откинутыми в стороны от развороченной груди руками, и у него было совершенно чистое лицо. Кровь, своя и чужая, грязь, пыль – всё оставило свои следы на его теле, но лицо оставалось нетронутым, и оно светилось нежной бархатной белизной в обманчивом ночном свете, и широко распахнутые глаза, отливающие серебристым блеском, спокойно и весело, как у живого, смотрели на неё. На лице у него вновь была его всегдашная беззаботная улыбка, от чего лицо вновь стало округлым и по-мальчишески глуповато-счастливым – Малёк теперь, став мёртвым, был вновь похож на себя, обычного, такого, каким Рита знала, помнила и любила его всю жизнь, он теперь снова был полностью бодр, немножко пьян и, по своему обыкновению, всеобъемлюще и беспутно весел…
Рита села рядом с ним и немного повозилась, устраиваясь поудобнее. Она прислонилась спиной к тонкому стволу молодой березки позади себя и, приподняв Мальковскую голову, стараясь не касаться страшной зияющей раны в груди, осторожно переложила её себе на колени. Затем она согнула ноги в коленях так, что голова на них приподнялась, и поддерживая голову левой рукой за затылок и осторожно поглаживая подушечками пальцев по вискам, мягко прижала к своему сердцу, словно надеясь согреть его теплом пульсирующей в сердечных желудочках крови,. Правой она достала сигарету и закурила, одной затяжкой выкурив чуть ли не четверть, потом она затянулась ещё и ещё, потом тугой горячий ком лопнул в её груди, и она, отшвырнув сигарету, тонко завыла со сморщенным, запрокинутым вверх лицом и затем наконец-то разрыдалась в голос, уронив лицо на его лоб и омывая его лик слезами. Она плакала, шумно и судорожно, не боясь, что её кто-то услышит, и медленно раскачивалась из стороны в сторону, баюкая голову Малька на груди, как всегда мечтала баюкать ребёнка, который мог бы родиться у них двоих, а воткнутый в землю меч неподвижно высился перед ней, отражая прямо в её глаза ослепительный и беспощадный ледяной луч.