СТИХИ РАЗНЫХ ЛЕТ 5
***
Вас нет вблизи.
Вас нету больше.
Про вас никто не говорит.
Звук ваших жил,
как струн,
все дольше
летит поземкой в ночь у плит.
От звука имени,
как плача
забытых звезд,
сникает тень.
Сивушным масло пахнет чача,
мне окаймляя ночь и день.
Тебя давно уж больше нету.
Ах-ах, как сладок звон брелков.
Я засыпаю здесь,
у света
миллионострунных лепестков.
Я засыпаю возле звука
все тоньше рвущих небо слез.
Вас нет.
Из радуги,
как лука,
взлетают в небо стрелы роз.
***
По вене, как по ветру,
по солнечной струе
ширяют иглы горных вечнозеленых рук.
По бреду,
по хайвэю,
роняя острие,
они приходят,
светом сопровождая звук.
Вблизи чужого блеска все ниже, ниже бас.
Водой и вихрем воздух целует нас у жил.
Водой,
замерзшей в звезды у пересохших глаз,
сверкая, гаснут вспышки на ломких перьях крыл.
Летящие по ветру вскипают кровью вверх,
ломают ногти в своде вблизи
почти что здесь.
И воздух тепл у этих,
не позабытых тех,
прозрачным звоном рвущих полуседую жесть.
По жестяному полю несутся скакуны,
Раскалывая лужи забытых глаз всех их.
По ветру,
как по вене,
по тучам вдоль луны
зовущий голос меди ширяет в небо стих.
***
Опять кто-то вспомнил о белой воде.
Вот слышится воздух, проснувшийся справа.
Опять мы ковылью растем на гряде,
где сладки,
нагреты
и пахнущи
травы.
Опять,
как тогда,
запрозрачнилась ночь.
Давайте ж споем –
заряжайте джаз-банду.
Опять кто-то вспомнил,
он тянется прочь
над белой водой
к полувсшедшему ямбу.
Вот тихо на сцене.
Молчат у кулис.
И доски в ногах задымились от пота.
Эй-эй,
кто-нибудь,
заряжайте же «бис»,
пока не остыла под падугой нота.
Не может быть то, что нас больше не ждут.
Эй-эй, оркестранты,
там стук по пюпитру.
Опять в белом нимбе у штор баламут
к нам тянет сквозь лед синеву и пол-литру.
И слышится воздух.
Он так же тяжел.
Он так же в нас входит клинками под чрево.
На сцене
в ногах прогибается пол
и слышится воздух,
проснувшийся слева.
***
Прожектор ярче.
Он в нас светит снизу.
Для нас лохи из камня лепят бред.
Прожектор телом припадает к бризу,
почти совсем почти теряя свет.
Локомотив прожектором, как глазом,
вскрывает мрак у леденящих гор.
Мы смотрим вниз.
Мы запеваем разом,
на струнах рельс лабая перебор.
Из теплых рук по каплям пьются строки
почти совсем почти забытых душ.
И тонкий дым танцующих на роке
под хоры бандж нам заряжает туш.
Мы смотрим вниз,
смерзаясь у перрона.
Прожектор тих, как люди у путей.
И тонкий дым навек забытых в стоне
лабает марш под джаз-квартет костей.
Нам в руки с неба тянут, тянут губы.
Они нас ждут у затвердевших глыб.
И плоть гармоник,
согревая зубы,
лабает скрип летящих в небо дыб.
***
Они глядят,
они поют нам что-то
там,
в глубине,
где холод и мороз.
Они у льда,
встречая птиц с полета,
рисуют плач полустолетних роз.
От их очей, как от рассветов,
гулко
для нас,
нерастворившихся во мгле.
На мостовых,
на стенах переулка
все в белом те
уснули на крыле.
От рук и губ у перехода душно.
Они глядят, как мы рисуем сон.
Они глядят,
как тихо и послушно
на струнах засыхает махаон.
Никто не хочет нам исполнить ветер.
Никто у стен не спрашивает нас.
Они глядят,
роняя свет в просвете,
где у воды чужие водят пляс.
«Парам-пам-пам…» – оркестр заводит что-то,
лабая стэп
под сон,
под караван.
Звенит бетон,
где,
ожидая взлета,
клюя клинком,
рыдает аэроплан.
***
Полаккорда обломились с деки.
Струны рваны у сплетенья глыб.
Через вихрь приходят в руки реки
из густых переплетенных рыб.
Волны гулки.
Крошки у бордюра.
Вскинул горло, напрягаясь, горн.
В пустоте,
в тумане «Сигнатюра»
расчехляют их чехла валторн.
Это звук –
что мы рожаем в ветре.
Вскрик струны нам содрогает вздох.
На седьмом миллионном километре
вскинул горло,
напрягаясь,
бог.
Это воздух –
то, что рвет нам клетку.
Это хор –
вон те,
что у хоров.
Мертвый клен к нам наклоняет ветку
сквозь густой переплетенный ров.
Зацветайте.
Мы заводим плачи.
Ярка кровь среди чужих октав.
Стаи роз на черных ветках зрячи
у густых переплетенных трав.
***
По гладкости кожи стекает вода.
Подайте мне руку сквозь липкие ветки.
Ах, ночь,
ты в подлунной, как травы, седа,
где ветер,
как снег,
серебрист на беседке.
Я след отпечатков на цоколе стен
целую,
рыдая левее оркестра.
Я падаю прямо –
на голос,
на тлен,
целуя плевками предплечья маэстро.
Вот, вот –
напряглись перегибы струны.
По гладкости щек потекли полустрофы.
И черные те,
объяснявшие сны,
все гладки,
все скользки
у схода с Голгофы.
Простор непрозрачен,
он ломок и бел.
У рук шелушатся остатки ушедших.
И ветер у век,
где поет чистотел,
опять отпевает отброшенных,
ведших.
Вот воздух, как нож, мне врезает гортань.
Вот запахом неба взрываются норы.
Подайте мне арфу витком сквозь герань,
в подножия ветра потупивши взоры.
***
Посторонний.
Не наш.
Не этот.
Что он ищет в моих руках?
Он на мне изучает метод
расцветания на цветах.
Он глазеет из мрака злаком,
все роняя из сердца гниль.
Посторонний под черным лаком
возле рук согревает пыль.
Он кричит: «Хэтто… хэтто… хэтто!»
Кружат стекла…
Все строже конь…
Протяни-ка мне солнце,
лето,
в белый ветер раздув огонь.
Протяни мне сквозь небо ноту.
Запевай!
Выше нос, трубач!
Мы с пеленок готовы к взлету
через рухнувший в сердце плач.
Заводи возле неба «аве…»
Наливай.
Выше нос, горнист!
Посторонний на переправе
возле рук согревает лист.
***
По старому заброшенному пляжу
проходят чайки линией огня.
По струнам радуг,
в сон роняя сажу,
взлетают листья брошенного дня.
Песок скрипит похоже на рыданья.
Вот солнце пало в воду за водой.
И запевая слезы и страданья,
крылаты в белом подровняли строй.
У пляжа тесно в глубине кабинок.
Ну, наливай.
Как пахнущи цветы!
У пляжа,
на скамейках,
возле спинок,
нахохлив гривы,
призрачны коты.
А сходни в глубь
дощаты,
скриплы,
гулки.
Здесь меловодье прямо до конца.
И возле сосен,
глядя в переулки,
подняли крылья в белом у крыльца.
Как тверд песок за полосой прибоя.
Барханы.
Ямы.
Холодно в воде.
Ну, наливай.
И мы,
крыласты,
двое,
взлетаем вверх, качаясь на крыле.
***
Реки под горы приносят рассветы.
Ломаны камни на фоне воды.
К третьему утру допеты куплеты
песен о песнях
у третьей гряды.
Здесь одиноко,
где выспренны елки.
Скользки, как лед, под ногой валуны.
Иглы летят,
оброняясь на колки,
аккомпанируя блюзу стены.
Мне прижимаются лацканы к коже.
Кашель.
Он рвет мне под звездами грудь.
Белый сонет,
исполняемый лежа,
вспышками искр обрамляет мне путь.
А подо льдом,
там, где скалы,
русалки
нам улыбаются,
плача водой.
Здесь одиноко.
И мечутся галки
в хвойном лесу за последней грядой.
***
Стоит огонь,
как в хрустале.
Он так красив в камине.
Стоит огонь
внутри,
в золе,
той, что бела, как иней.
Мы прислоняемся к теплу,
во мгле оставив вазы.
Нам тени
в окна, что в углу,
отбрасывают вязы.
Как паутина,
на руке
тень отстраненной тюли.
Стоит огонь, как на песке,
за пеленой на стуле.
И мы одни,
вдвоем одни,
почти накрыты мраком.
Стоит огонь
во мгле,
в тени,
как под хрустальным лаком.
Стоит огонь.
И за стеклом
так неподвижны горы.
Мы,
наклонившись над столом,
соединяем взоры.
И плоть смычка у хризантем
стоит огнем на ложе.
И сладко ал тональный крем
на перегретой коже.
***
Приходит день, когда уходит лед.
От теплых рук на горле тают раны.
Приходит день по полосе в полет
сюда,
где фон перечертили краны.
Уже теплей от первых лунных струн.
Рыжа вода,
как кровь,
у постамента.
Светлеет тень среди взвихренных дюн
у темных дек чужого инструмента.
Роняют чайки перья из зобов.
Никто не жив из проходящих мимо.
И тонкий звук нерастворенных слов
не растворен в перемещеньях дыма.
Последние –
все те же, что всегда.
Плывет огонь из целовавших звуки.
Вот сгинул свет у ледяного льда,
совсем не отражающего руки.
У постамента – завихренья рун.
Течет огонь из целовавших реки.
Уже теплей от пробужденных лун
у золотой виолончельной деки.
***
На пороге рассвет.
Он кричит.
Он рыдает.
Надо вверх –
нам пора выходить из дверей.
На пороге фокстрот.
И под вязами лает
умирающий пес на летящих зверей.
Воздух пахнущ и тут.
В нем снежинки, как пули.
Он мне в слезы и кровь иссекает лицо.
На пороге огонь.
И у окон на стуле
серебрится шифон, проскользнувший в кольцо.
Небо падает вверх, расширяя от света.
И тепло у воды,
прилетающей вниз.
На пороге огонь,
словно клочья куплета,
запевает седой прилетающий бриз.
У карниза темно.
Ах, как трепетны тучи.
Обопрись на бетон,
истекая строкой.
Тени солнца у век,
серебристы и жгучи,
запевают у крон опьяненный покой.
Поднимается день, обнимая нас светом.
Воздух тепл.
Ветер сладок.
Прозрачна вода.
Наши слезы к лучам,
как чужим эполетам,
приникают под всхлип дорыдавшего льда.
***
Ходит небо вокруг по кругу.
Очень гулки у стен шаги.
Нам пора.
Вот уходят к югу
перелетные
вдоль дуги.
Кружит небо
И клены рыхлы.
В Монраше преломился луч.
Дай мне руку.
Иди все ближе,
выходя из дождей, как туч.
Здесь тепло, где нагреты скалы.
Шум и шелест летящих трав.
Вот, как свечи, потухли балы
между черных стеклянных лав.
Поднимайтесь.
Скала замшела.
Нам пора –
распрямляйся вверх.
Вот усилился запах тепла
И у чресл серебрится мех.
Как горяч свет луны у кожи.
Ах, как резок твой выкрик в тьму.
Вот и небо.
Огонь.
О, боже,
нам не видно земли в дыму.
***
Почти светло.
И ветер пьян.
И ветер тепл над темным лазом.
Там, на воде, стоит туман
за тишиной,
за перелазом.
По веткам сломанной ветлы,
как капли слез,
стекают звуки.
Вот ты,
откинувшись в стволы,
мне изгибаешь тело в руки.
Почти светло.
Ты пахнешь льдом.
И вкус колен мне сводит сердце.
Восход.
И ветер входит в дом,
как руки, раскрывая дверцы.
И в вышину взлетает зонд,
ломая звезды в свет над брегом.
Стоит туман,
где горизонт,
у теплых сосен пахнет снегом.
***
У шеи пахнут локоны чужим и сладким светом.
И ветер поднимается из отворенных губ.
Уже тепло под розами,
опять,
как прошлым летом,
и заклубились полночи у распаленных клумб.
Вблизи лица
взвихряются
и пахнут мылом руки.
Ах, как тепло, где сходятся у горла струи скул.
И острый запах воздуха,
переходящий в звуки,
уж лег вуалью пылево на опустевший стул.
Прозрачными,
призвездными
у глаз мерцают вскрики.
Из правой кисти веером раскрылась в небо ночь.
И нас с прохладным шепотом почти касаясь,
лики,
приподнимаясь в тополи,
уже взлетают прочь.
А возле губ колотятся,
вспухая туго,
вены.
Ты что-то шепчешь,
инево у губ рождая вздох.
Уже тепло от холода.
И ты,
толкая стены,
приподнимаешь голову из звездопадных крох.
***
Ну, вот и все.
Ее уж больше нет.
Ее духи почти остыли в бризе.
Ну, вот добил свой шейк кордебалет,
росинки слез дробя на парадизе.
Вот вжарил тенор фразу отходной.
Спрямился хор у черных строк реестра.
И плач духов –
как ветер,
за спиной
сквозь темноту согбенного маэстро.
Ну, вот и все.
Как гулко меж рядов.
Кричат,
кричат,
как души мертвых,
скрипки.
Нам, как обычно, не хватило слов
у лифтных шахт,
где испражненья липки.
Сегодня тихо возле теплых стен.
Ну, вот и все.
Я в мрак роняю ноты.
И пахнет воздух,
словно пахнет тлен,
почти
перекрывая запах пота.
Ну…
Вот…
Духи.
Играют.
Слышен бас.
(От ваших рук, горя, сжималась кожа).
Ну, вот…
И все…
Ну, вот забыли нас
в пространстве рукоплещущие ложи.
***
Переходящие из мглы проходят вдоль.
Течет вода по обнаженным лицам,
по скулам скал…
к ним прислонился тролль,
смотря на нас,
идущих по страницам.
Пуховка тучи
здесь,
у наших рук.
Растет туман из подходящих ближе.
Давай смотреть через погасший звук,
слегка напоминавший о Париже.
Отверстья рыл воняют плотью слез.
Вот-вот сосна сломается под небом.
Идущие,
намокшие у рос
попеременно в пасти пахнут хлебом.
Гора седа.
Гора сломалась вниз.
Блестят клинки вцветающей породы.
И пыль.
И пыль летит, как птицы,
из
когда-то целовавших небосводы.
Скрутились жилы, сникшие у стен.
Вода сыра и тонко пахнет гнилью.
Давай же,
обними нас, гобелен,
как тонкий саван, подлетев над пылью.
***
Перрон наклоняется над переходом.
И гибкий цемент захрустел в темноте.
Мы падаем в небо из брошенным годом,
кинжалами роз зацветавшем в кусте.
Полет полусвета, направленный мимо.
Полет все пылает на зареве
вдаль.
Он к нам наклоняется в руки из дыма,
пургой овевая нагретую даль.
Перрон.
Карагач.
На песке караваны.
Запекшись,
на кактусах стынет закат.
Блестят солончаки,
взлетая в барханы,
слегка наклоненные ветром назад.
Порушенный тракт.
Он истек этой пылью.
Кричит,
ускользая,
из тени койот.
Идя караваном за призрачной былью,
сова замолкает на линиях нот.
Перрон.
Он застыл у рассвета, расссвета.
Поземкою соль забивается в нас.
Сентябрь.
Оркестранты,
исполнив нам лето,
танцуют в тени леденистых террас.
***
Дождь пролетает рваными кусками
вдоль черных ослепительных колонн.
Дождь черным ветром пахнет над песками
у пустоты,
переходящей в звон.
Бетон промок до самой сердцевины.
Гудят щиты при отраженьи слез.
И черный слон,
соскальзывая с глины,
почти совсем уходит из мимоз.
А черный слон топочет по обломкам
расколотых полузамерзших луж.
Приходит пена к взворошенным кромкам
под завершенный похоронный туш.
И холодеют,
распрямлены,
кроны.
Они остры в закате возле скал.
Проходит дождь кусками сквозь колонны,
роняя кровь в миллионолетний бал.
Здесь выспренно у талого прохода.
Н весь рябит алмазами воды.
И тонкий лист отброшенного года
летит наверх вдоль голубой иглы.
А дождь все ходит,
падая на листья
сквозь отраженный запах хризантем,
Как тонок лед на брошенной баллисте,
нетеплый дождь роняющей на шлем.
***
Паровоз сочится ржавым дымом.
Струны звонки в желтых пальцах шпал.
Я утоп снегу за пилигримом,
в том сугробе,
завершившем бал.
Пьян гусляр, лабающий на гусле.
Армонисты –
эх-ей-ей-ей-ей!!!
На пути,
как на иссхошем русле,
легок пух умерших тополей.
По сугробу прошагади роты,
пробивая наст на черноте.
Запевала,
запевая ноты,
белокрыл на брошенном листе.
А квартет все круче и пьянее.
Шире шаг –
по шпалам на звезду.
Воздух льдист,
все злей,
все солонее
у звезды на отлетевшем льду.
Путь вперед
Нас обнимают ночи.
Шпалы так… неподходящи нам.
Теплый юг.
Он нас целует в очи,
из огня склоняясь к поездам.
***
Простенок дрожит под порывами Юга.
В руках цикламены,
как льдинки из гор.
Мы ходим в траве в окончании луга,
из полночи в ночь погружая наш взор.
Твой голос затих после первого раза.
Как быстро оттаяли линии ног.
И след власяницы
на линиях таза
тончее и мягче от копчика вбок.
Туманы затихли, слипаясь на ветках.
И дышит травою вода на ноже.
И ржавое небо
на ржавых каретках
звенит,
рассыпаясь по ржавой меже.
Погасли напевы о брошенном цирке.
Во тьме колыхнулось,
как тень,
шапито.
Пора.
Мы уходим под песню об Ирке
вдвоем завернувшись в седое пальто.
Вдвоем.
Воздух нежен от запаха крови.
Уже зазвенела,
ломаясь,
трава.
Бубенчики.
Рев.
Я целую вас в брови,
как льдинки,
как слезы,
роняя слова.
***
По столикам у входа
под тонкий вскрик удода
под веер брызг у брода
она заводит пляс
в кордебалете света,
в прозрачный запах лета,
где ночь
и где допета
не видящая нас.
Приставленные к ноте,
вспотевшие на взлете
на тонкий голос плоти
летят меж неб и лун.
Ну,
вот –
уже прохожий,
уже вода под кожей,
и кто-то с грустной рожей
испепелен у струн.
Нас проводили эти
в тот свет в кордебалете.
Ну, что ж так плачут дети
у голубой луны?
Уж вот она,
все шире
на догоревшем пире.
Уж вот огонь
на лире
в огне у пелены.
«Прощайте!» –
крикнул кто-то,
вспотевший от полета,
и запах звезд и пота
овеял лапы пальм.
Уже не слышно света.
Как тонок запах лета!
И плач кордебалета
не долетает к нам.
Вставай –
уж полночи!
Ах,
как прохладны очи!
И вот –
уж крик короче
и тонкорунней тень.
Уже запели скрипки.
Уж бедра в свете липки.
Уже у входа зыбки
слова родивших день.
***
Из воды выходят дети.
Паутинки – словно плети.
Кто там дышит возле пустоты?
Громыхнуло возле света.
Вот уже она допета,
где сентябрь,
где высохли цветы.
Очень душно у баркаса.
Словно вихрь, полет пегаса.
Отдохните,
прислонясь к стене.
Нам не так уж долго стало.
Нас уже осталось мало
на окне,
на ледяном окне.
Плачьте хлопьями тумана.
Все темно!
Ах-ах, как рано!
Ветер бел над выпрямленьем рук.
Дайте колокол из ночи.
Вот запели что есть мочи,
опадая сединой на плуг.
Больно.
Больно.
Поцелуи.
На воде вздохнули буи.
Ах, как сыро
при спряленьи ввысь!
Бросьте руки вдоль лопаты.
Как туман,
над топью фаты.
И кричит,
и рвет и плачет рысь.
Балахон.
Снимите сети.
Из воды выходят дети.
Эй,
вы,
там,
у тополей на дне!
Уж снега и вишни люты.
Паутинки.
Путы.
Путы.
Что за свет на золотом окне?
Ветер выдохнул у ивы.
В глубине намокли гривы.
Пол-луны.
Пол освещенья плеч.
Холодит ступни осока.
И,
как топь,
у сосен око.
Эй,
вы,
там,
не оброните меч!
***
Меж острых шпилей туча, как гора.
Меж траекторий снега пахнут ветки.
Мы через свет уходим из двора
на зов остроугольной кастаньетки.
Мы здесь,
у глыб заброшенного льда.
Нас кто-то тянет через ветер руку.
И острая пахучая звезда
через пространство наклонилась к звуку.
Не слышно дальних оголтелых муз.
Завяли вишни в положеньи круга.
Вот мы допели раскаленный блюз,
багрово-пылью приходящий с юга.
У карагача падает огонь.
Как неуемны расцветанья лета.
Тугой табун.
В галоп летящий конь
ломает лед над индевелой кетой.
Из веток,
как из струн,
течет вода.
Как горы –
тучи на воде в просвете.
Мы здесь,
у глыб заброшенного льда,
совсем не позабывшего о лете.
Промеж домов,
как роза,
острый глаз.
Мы переходим в «ля» на инструменте.
Как тонок иней на обломках ваз,
расколотых на медном монументе.
А листья кружат, согревая даль.
Кричат коты у отворенной крови.
И горьким ядем пахнущий миндаль
почти совсем испепелился в зове.
***
Вдруг закричала дико птица.
И в нас истаяла вода.
Вставайте вверх,
склоняясь в лица
не повернувшихся сюда.
Вставайте ветром у прохода.
Как многие забыли нас!
Как многие лежат у входа
в окоченевший пара фраз.
По ходу
выломаны гальки
на отклонившейся стене
и карандашный штрих на кальке,
как след слезы на волокне.
К нам наклоняются из верха
последние
из алтаря.
Как –
Ах! –
как больно возле смеха,
у плах расплеснутого зря!
Закат молчит под переборы
и пахнет холодом вода.
Последние!
Склоните взоры
вдоль изогнувшегося льда.
А ветер тих у постамента.
А ветер падает к тебе.
И землянисто-сладка лента
на деревянном коробе.
***
По холоду воды,
по ослепленью утра –
эй-эй, держите фланги –
мы снова входим в даль,
пересекая льды,
на запах перламутра,
ровняя строй фаланги,
у гард целуя сталь.
Сквозь стороны,
в огонь,
ломаясь,
смотрят вьюги.
Вот отразились стоны от облетелых глыб.
Храпит и бьется конь.
И кто-то,
шаря фуги
и плача возле кроны,
перезавис у дыб.
По преломленью дня в росе на хризантеме,
По отражению в пространстве красных вин
к нам тянутся с огня
вон те,
в крови и креме,
к переплетению в полуосенний клин.
Давайте –
за других!
Уже нагрелась кружка.
Давайте же –
за левых полузабытых нас.
А вечер дик и тих.
И в шлеме наша шлюшка
под кровь и плач в припевах
подхватывает бас.
Ну вот –
светите нам,
стоящие у входа!
Эй,
запевайте слева,
дождавшиеся нас!
И ночь,
взлетая с рам в луну у перехода,
перегорает в древо
по вскрик на третий раз.
***
А.Н.Вертинскому
посвящается
Посторонний пассат завихрился у сцены.
Эй, Пьерро,
заряжайте на льдине «квадрат».
Здесь,
под снегом и днем,
возле запаха пены
расширяется вверх расцыетающий ад.
Приобнявшие нас подтолкнули нас в спины.
Мы восходим
по хвое,
по звездам
и льду.
Эй, Пьерро,
тверже плечи, танцуя у льдины,
где пассаты и пыль предвещают беду.
А объятья все туже.
Все тише от снега.
Все изысканный бал,
покидающий нас.
И заброшенный блюз,
задыхаясь от бега,
кровью слез вытекает на струны террас.
А по старым костям шелестят экипажи.
Пахнет снегом и пылью «Нюи-де-Ноэль».
Посерев под фокстрот, провожают нас пляжи,
нежно крыльями волн обнимая апрель.
***
Нам было темно в ожидании света,
когда зацветали смятения птиц.
Нам было темно в отлетании лета
в взвихрениях пыли,
взвихряемой с лиц.
Твой голос был тих,
растворяясь в просторе.
Касания рук были туже и злей.
Нам было темно в зацветании моря,
в движении вверх золотых кораблей.
Здесь лед на воде.
Он звенит при муссоне
И губы так белы
в огне,
как с негу.
И черный закат,
растворившийся в лоне,
почти зарожден на другом берегу.
Заводят квартеты все снова и снова.
Держитесь за мачту.
взлетая к звезде.
Нам было темно в ожидании слова
в слепом
раскаленном
смятенном дожде.
И дождь все скорей устремляется в руки.
Подайте мне грудь через веер воды.
Приходит огонь,
задыхаясь от муки,
на белой воде обнимая следы
***
Ирине Ивановой,
студентке 5-го курса ф-та экономики
Башкирского госуниверситета.
Тропа в снегу, как нитка света.
Там за углом вас ждет сентябрь.
Там за углом почти что лето
в цветах,
летящих на янтарь.
Не надо!
Ну!
Смотрите прямо!
Не надо падать взглядом в тень.
Вот отступила влево яма,
открыв дорогу на сирень.
Сугробы туги возле сосен.
Я здесь.
А вы – смотрите вдаль!
Уже почти пропело восемь
под сладко пахнущий миндаль.
Почти темно при расцветаньи.
И снег сиренев у угла.
Как больно шарить на баяне
у побледневшего ствола.
От клавиш холод, как от льдинок.
Вот ты качнулась в свете фар.
Вот дрогнул свет у половинок
сугробов,
источивших пар.
Как жаль – уже!
Там свет и лето.
Там –
за углом,
где где-то – вы.
Баян потух.
И все допето
у синевы,
у синевы.
***
Слева прозрачно у пыли на раме.
Скручены листья домашних цветов.
Все.
Нам пора.
Мы идем фонарями
в сопровожденьи смотрящих котов.
Осень у стен согревается,
дышит.
Камни нагреты в порывах луны.
Здесь кружит бал возле неба на крыше,
где музыканты от лета пьяны.
Хожены тропы меж труб и созвездий.
Пыль осыпается.
Сломана жесть.
Темный фейрверк вылетающих лезвий
тянется в звон,
исполняющий шесть.
Вот он пришел,
отгибаясь в перила.
Фрак.
Пол-аккорда у трепетных рук.
Пляшут.
Поют.
Очень скользко от ила
при завершеньи игольчатых мук.
Пол наклонился, сверкая на лампе.
Бабочки грудью стучатся в стекло.
Гаснущий день,
искажаясь в эстампе,
возле бетона встает на крыло.
***
Возле неба рушатся дожди.
Мир сомкнулся стеклами на стенах.
Кто же там так хрупок впереди
на седых затепленных коленах?
Жестче холод.
Высятся стволы.
Ой, мороз,
он звонок возле лика.
Кто зовет меня,
крича из мглы
ломаную ноту базилика?
Что же ты? Не наклоняйся вбок.
Вот… сейчас… и мы шагнем в пространство.
Мы… сейчас… почти пришли из строк,
выходя на белый след из пьянства.
Мы уже…
Пусть сыпется в ногах.
Ели плачут хлопьями из свода.
На тропе,
как на чужих богах,
звонок иней в острой раме входа.
А меж стен все так же тонок он –
он,
у крон удерживавший пламя.
Он молчит в огне среди ворон,
оплетенный острым солнцем в раме.
***
Был день.
Было холодно к маю.
Сирени.
Полеты шмелей.
Я спал,
дошептав «баю-баю»,
в пуху у седых тополей.
Светили пульсары.
Сияли
прохожие маски витрин.
Нас гладили сферами дали,
теряясь за запахом вин.
«Ну, что ж ты?» – мне выдохнул кто-то
под шею,
под вену у плеч.
И запах невзрослого пота
удушливо скомкал мне речь.
А волосы пахнут туманом.
Пушок.
Он щекочет мне глаз.
И тих
изогнувшийся станом
над ломкими лапами ваз.
А щеки пропахли жасмином
у розовой кожицы губ.
Был день.
Пролетали по спинам
лучи,
опадая под дуб.
И было…
Был день.
Было сладко
от тела, скользнувшего в рот,
и в бедрах прохладно и гладко
скользить,
устремляясь…
вот-вот…
***
Вокруг осей вращаются поля,
скользя водой по стенкам электрички.
Здесь за окном так выпукла земля
при освещеньи отсыревшей спички.
Мы долго падаем в сентябрь из сентября,
летя прохладностью распахнутых туманов.
Кружит вода.
Вращаются поля
под отстраненный оклик пеликанов.
Вода течет по стеклам,
возле рам,
наискосок,
противореча ходу.
И тонкий дождь,
взлетающий из ям,
алмазно-чист,
роняет в небо воду.
По электричке прыгают куски
почти совсем иссохшего тумана.
И тенор рельс все выше
от тоски
забытого намокшего баяна.
Он все звучит.
Он все поет шансон
под звон стекла,
взвихренного дождями,
и наш,
забытый,
тот «Дом Периньон»
алмазно-чист в переплетенной яме.
***
Прости, мой свет, что было душно,
что было красно в пустоте.
Ночь накренялась,
снежно-вьюжно
теряя лики на кресте.
Прости.
Я ослабел на третьей
атаке с фланга через строй.
Прости.
Не помни о поэте,
угасшем,
не докончив бой.
Вода была туга от крови.
Летели птицы на тела.
Поэт угас на этом слове
у раскаленного стола.
Поэт поник.
Поэт…
Простите.
Ах,
смотрят павшие из тьмы.
Они глядят,
рыдая: «Спите!»,
ненаклоненны и прямы.
***
Инструментарий забытого ветра.
Взвизгнул металлом взлетающий прочь.
Взвизгнула птица.
И ветер над фетром
рвет и листает опавшую ночь.
Инструментальные партии слева.
Блюз.
Он забыт
там
где шорох и кровь.
Пахнущая возле гнутого Ева
вдоль плоскостей вылетает на новь.
Им-м-мхум-м-мотэп…
Нам прохладно,
прохладно.
Падает серп сквозь огонь и стекло.
Им-м-мхум-м-мотэп…
Расцветавшие стадно
вдоль плоскостей наклоняют чело.
Запах песка неуютен в проходе.
Слышен у пальм, где плавление,
зов.
Этот песок!!!
И звезда в небосводе
продолговата,
роняясь на ров.
Нам кто-то-гонит далекие звуки.
Пахнет песком затевающий пляс.
Им-м-мхум-м-мотэп!
Запевайте про муки
неотстраненных,
не знающих нас.
***
Вблизи шоссе горит огонь,
просачиваясь через рамы.
Вблизи кювета вой и вонь,
порывы ветра,
снег и ямы.
Мы провалились по кадык
в трескучий наст, гудящий гулом.
И очень слышен чей-то крик
за очень длинным гулким дулом.
Я из тебя рождаю стон,
из существа,
из недр,
из тела.
Я уж затер тебя в гудрон
черней смолы, белее мела.
И жарко бедрам и рукам
на отклоненном книзу горле.
Плывет огонь в квадраты рам,
нам исполняя блюз о вздоре.
Согрейся.
Снег остыл во мгле.
И чистой кровью пахнет лоно.
Мы отражаемся в пиле,
недоутратившей ползвона.
В руках асфальт крошится в пух.
Согрейся.
Ляг изгибом в руки.
Тракт.
Мельтешенье белых мух
прохладно залетает в брюки.
***
Полуобнявший ветер полукруга.
Кто там у двери? Стороньтесь под аккорд.
Летучья мышь,
прохладная с испуга,
раскрыв крыла,
уходит румбом «норд».
Взлетает вихрь
забытого, как плачи.
Так неуемны звезды возле глаз.
И вдоль бордюра,
тонки и незрячи,
опять идут отринувшие нас.
Твой драндулет,
о, господи,
у ветра.
Здесь запах дыма сладок и тяжел.
И Он,
как гриф, взлетая с полуметра.
Роняет грязь на полустертый мол.
Роняет воздух тучи… тучи… тучи…
Запахло криком у намокших трав.
Мы входим вверх,
скользя ногами с кручи,
у оброненных,
обостренных глав.
И выкрик тих у неживого прямо.
Вот ваш аккорд.
Давайте,
сплюньте вверх.
Как тонко пахнет хвоей пилорама,
не наточа о лунный свет лемех.
***
По прохожему сквозь стекла
протекает ночь,
по бетонному,
где блекла
устремленность прочь.
Нас не вызволили прямо
те,
что пели нас.
Что-то холодно,
где яма
заряжает бас.
По рассветному закату
потекли не те.
Ну,
давай.
склонитесь к чату
здесь,
на бересте.
А по крови бродят искры.
А в надбровьи боль.
В мраке клавиша сквозь регистры
пролетает моль.
Нам недолго оставаться
без огня и роз.
Что-то холод,
где паяцы
потекли у лоз.
Что-то холод…
это воздух.
Ну,
вдохните в грудь.
Вот сквозь лед уходят в отдых
те,
что знают путь.
***
Не ходят руки по наклону
наискосок сквозь лед цветов.
Не ходят вееры по звону
недооттаявших кустов.
На почве вихрятся породы
навеки брошенных тенет.
Они так близко,
небосводы
недооттаявших планет.
Зрачки остры под грузом ночи.
Качнулись тени в стороне.
Мы от касанья тела жестче
сжимаем кожу на спине.
Мелькнувший взгляд с киноэкрана.
Как всхлипы, шепот в темноте.
Сегодня очень-очень рано
для засыпавших на кресте.
Передний звук все глуше… глуше…
И шорох стих у мертых волн.
И погрузившаяся в души
недвижна в небе возле крон.
А плес упруг под ветром Юга.
А воздух сладок на воде.
Мы отклоняемся от круга.
Мы растворяемся…
везде.
***
Взгляд багров из сияния сзади.
Руки тонки в полночном луче.
Мы танцуем на тающей глади,
согревая ладонь на плече.
Нам протянуты руки и ветки
темных ив,
изогнувшихся в пруд.
Как темно в освещенной беседке
в кольцах лоз,
словно дышащих пут.
Ах, ладонь.
Она бледна и сладка.
Платье розово – факел в реке.
Как темна под луною палатка
на другой,
отстраненной строке.
А луна изгибается к спинам,
обнаженным,
дымящимся в куст.
Ах, как розово пахнет жасмином
мягкий венчик согревшихся уст.
***
Протяжный крик из тишины
Под старым вязом пыльно.
Мы входим в небо со стены,
на юго-юг от Вильно.
От острых сабель на стволе
роняет солнце тени.
Уже пошел парад-але,
ломая вверх ступени.
Под мокрым снегом тает дерн.
Под мокрым небом шпили.
Подай мне руку из ворон
под звон,
под дили-дили.
Подай мне взор из пустоты,
где повернулись ели.
Мы перейдем с тобой на «ты»,
уже теряясь в теле.
Зубчаты стены на горе.
А снег шершав и болен.
Подай мне губы здесь,
в дыре,
в тени у колоколен.
В тени у тени пахнет зной
чужим летящим снегом.
Чуть тише.
Там,
за пеленой,
уже стоят над брегом.
***
Мы устали от туч,
пролетающих мимо.
Ветер жарок при вдохе вдоль гибких лиан.
Закругленный Восток в закруглениях дыма
накреняется в свете,
прохладен и пьян.
Лужи вскинули вверх каплевидные струи.
Мы качаемся в зеркале неба и фар.
Мы ложимся наверх,
на склоненные буи,
на склоненные вниз,
в исказившийся жар.
Небо сдвинулось вбок.
Небо, небо у трюма.
Вот повернута Дева на Юго-Восток.
Вот смятение скал
отвлеченно-угрюмо
осыпает слезу.
отклоненную вбок.
Порох пахнет грозой через острые щели.
Мы танцуем на пике, спрямленной в зенит.
Искаженный закат,
выпрямляясь на теле,
зацветает водой у плакучих ракит.
***
Переломанный свет в хрустале на излете.
Темен-темен прохожий вдоль ветра на дне.
Растворившийся звук,
он все выше на йоте,
завершающем час в покосившемся дне.
Никого.
Воздух холоден.
Клены покаты.
Я во тьму наклоняюсь из веток и птиц.
Мне замерзшие пальцы овеяв,
закаты,
все роняют жемчужины в когти ресниц.
Переменчивый дождь.
Воздух холоден.
Реки.
Горизонт накренился, касаясь крыла.
Серповидная ночь мне ложится на веки,
зарождая узор в искривленьях стекла.
Ночи тонут во льду.
Очень жарко при шаге.
Гэй, маэстро,
мы плачем, сгорая в снегу.
На прозрачный росе,
затвердевшей на шпаге,
подлетевшая пыль искажает дугу.
Воздух холоден.
Ветер.
Как шелковы травы.
Иней пряно запел в позабытой дуде.
Обнимая,
стволы отраженной дубравы
все теплей и теплей в загустевшей воде.
***
После прошлого дня потеплела погода.
Эй, вы, эти не те,
поднимите закат.
Загустевшие льды предпоследнего года
вам из крика кричат,
отгибаясь назад.
Ветер ветрено чист.
Нам от холода душно.
Эй, прохожие вниз,
прикоснитесь к воде.
Этот запах воды переменчиво-вьюжно
испражняется вверх переплясом в слюде.
Искаженные клены в подрамнике гибки.
Ах, как выпуклы листья, смятенные в даль.
У истаявших рук зацветавшие скрипки
исполняют этюд, зацветающий в сталь.
В горле пляшет вода, измененная в льдинки.
Ах, как хрипло, когда мы заводим «акбар».
Из ушедшего ветра глядящие инки
нам на лица,
на слезы
роняют нагар.
***
Проходят ходики в стене,
роняя пыль из глины.
Струятся всполохи в вине
у нежной картины.
А стенах тень,
как на стволе,
замшелом и согнутом.
Ну, вот и вечер на сооле,
уже согбенном к путам.
Кровать замолкла под капель,
под звон на белой жести.
Не заходить, метродотель –
мы наконец-то вместе.
Мы наконец-то,
где камин
разбрасывает лица,
уходим в темный запах вин
на скриплой половице.
Так серебристы на полу
ничьи,
ненаши слезы.
Так ослепительны в углу
замерзшие березы.
Коснись меня у паутин,
свисающих с заката.
Пора.
Мы входим в запах вин,
танцующих стаккато.
***
Холод ветрен,
сломанный со шпилей.
Вздох дрожит в сопровожденьи стен.
И заведший танец в полумиле
дует блюз в заледеневший фен.
Пешеходы, подходите ближе.
Так тепло от ваших острых глаз.
Так тепло
под песню о Париже
вспоминать о позабытых нас.
Мостовые рушатся из света.
Мостовые.
Звон на кирпиче.
Это город.
Это вечер.
Это
капли слез мерцают на свече.
Капли крови,
слез
на темных плитах.
След застыл на мраморном пути.
Запах вин,
забытых и допитых,
остывает вечером к пяти.
***
Из ночи тянется вода.
Ну, бля, зачем же нас сюда?
Пылают окна, падая вперед.
И мы теряемся среди
полей,
где мечутся дожди,
у кленов обволакивая лед.
Ну, что ж ты,
вышедший из нас,
под звездопадом водишь пляс?
Зачем,
зачем,
зачем у окон зверь?
И шорох крыс по плинтусам.
Из прохода входит Сам,
за нами нас нам посылая в дверь.
По штукатурке у воды
под сладким запахом беды
стекают пальцы кровью по ладам.
А кто-то что-то нам поет.
А кто-то падает вперед,
за нами нас ведя по проводам.
Под плач допели тополя.
Уже почем у вас?
Земля
нам все целует ноги у пластов.
А воздух клонится наверх.
И острым потом пахнет мех
среди стальных заржавленных листов.
На почве город.
На воде
горит закат.
Где небо?
Где?!
Мне кто-то дышит в руки из огней.
Мне так тепло при входе в даль,
где дождь,
как бледная вуаль,
у приглушенных черных ликов дней.
***
Лариса!
Стало тише к ночи.
И к десяти запахла пыль.
Лариса!
Вечер падал в очи
сквозь изогнувшийся ковыль.
От слез и губ опухли веки.
О слез и губ.
От слез и губ.
На посторонней дискотеке
роились марши медных труб.
На посторонней…
На прохожей…
Рассветы мечутся у глаз.
Лучи рассветов,
словно вожжи,
нам обволакивают нас.
Нам кровь стекает на карету,
крича о павших у огня.
Лариса.
Мы склонились к лету
из напряженного коня.
Невесел выход из бурана.
Замерзли слезы здесь, у глыб.
Сегодня очень-очень рано
для вылезающих из дыб.
Сегодня вечер возле мыса,
перенапрягавшегося в мрак.
Как тонок голос –
ах, Лариса! –
у пустоты, где тонок лак.
***
Вороны тихи возле белых туч.
Запел свисток отброшенного дыма.
Вороны молча плвчут в небо с круч
в седых штрихах полуживого грима.
Так мокры тропы между снежных гор.
Зацвел огонь.
Зацвел буран на лете.
И тонким вихрем поднимаясь,
сор
ложится вниз,
где вдруг устали дети.
Среди домов,
среди трамвайных спин
летит пурга,
роняя хлопья книзу.
И тонкий голос застекленных вин
заводит марш,
вершающий репризу.
В сугробе сыро, словно на воде.
Эх, тонок луч!
И он не греет кожу.
Эх, сколько неба
в небе на гряде!
Эх, сколько!
Сколько!!
Сколько!!!
Сколько, боже!!!!
Неясно при проходе сквозь туман.
Теплы огни, похожие на взгляды.
Проходит день
(он неприлично пьян)
через клинки заржавленной ограды.
“Простите!” – кто-то крикнул из ворот.
Замок провис над холодом и ветром.
Седой маэстро,
зажимая рот,
идет в пурге,
прихрамывая гетром.
***
Награды стары.
Нам кричат из низа.
Пила звенит на голубой стене.
Не надо петь.
роняясь из карниза,
как капли слез,
рубиновых в огне.
Тропа гудит, чуть упираясь в крыши.
Хоть кто-нибудь,
подайте же нам блюз.
Нам тяжело, когда мы входим выше
по лепесткам неразрозненных бус.
У стен смола,
прозрачна,
желта,
липка.
Стволы молчат,
звеня сплетеньем вен.
Она вот здесь.
Она вздохнула,
скрипка,
у неживых полуутихших стен.
А дом все тих
в слезах, как каплях грима.
Из луж глядит,
роняя вспышки,
створ.
И мертвый блюз
в сопровожденьи дыма
уходит вниз,
в поникший к небу взор.
***
Не забывшие нас,
вы так холодно-строги.
Вы стоите у рук.
остывающих в тьме.
Расцветает расвет промеж вас на пороге,
выводя промеж роз на закат на корме.
Я вам веером солнц овеваю уходы.
Через вечер и ночь у могил,
у берез.
Не забывшие нас,
Обопритесь на своды
промеж снов,
промеж острых наполненных роз.
Здесь так ветрено,
здесь, где седы плащаницы,
где закат,
где уходит из неба вода.
Не забывшие!
Пойте под ветер и лица,
не чужих,
не забытых,
смотрящих из льда.
Посторонний закат напрягается телом.
И вдали далеко – все, что падает вниз.
Мы склоняемся в вас,
перечеркнутых мелом,
обронившихся вверх в переменчивый бриз.
Зацветает фонарь возле гулкого неба.
Зацветает крещендо из ливней и лиц.
Не забывшие нас в теплом запахе хлеба
облетают на руки седых пигалиц.
А по сколоку ветра съезжаются очи.
И так душно во тьме возле сломанных льдин.
Не забывшие нас!
Вот уж ночи короче,
зацветающие в теплых венах картин.
***
По лицам прохожих стекает туман.
Нам бело в его переменчивой ласке.
По лицам колонн.
По смотрящим из ванн.
По спицам отброшенной детской коляски.
Прохожие ходят,
роняя слезу
с удавок у шей,
с долгополого гроба.
Так тихо.
И мы отпеваем грозу,
скрываясь в оркестре, рыдающем в оба.
И нет перехода у арок, у стен.
Сквозь трубки газет бесы целятся с крыши.
Как тихо.
И призрачный вздох цикламен
сквозь мох цоколей продирается выше.
По лицам, как фарам, стекает вода.
Ах, госполи, руки пропахли помадой.
Вот утро.
И ветер несет холода,
Почти не согретые в мраке прохладой.
Ах, господи.
Ветер.
Как холодно.
Эй!
Не стойте в дожде,
обнимающем лампы.
Здесь холодно в ветре.
Здесь грустно, ей-ей,
где сетью морщин смотрят в руки эстампы.
А он,
превратившийся в воду туман
все липнет к рукам возле клиньев помады.
Крутя посиневшими пальцами кран,
Бубнит,
копошась,
темнота у ограды.
***
Здесь все обман.
Здесь искаженны
накал и пляс слепых дождей.
Здесь у бордюров хриплы клены
в тугих объятиях людей.
Сквозь стук ветвей
и роз, что алы,
глядят заброшенные сны.
Здесь все не так.
Здесь гулки залы,
забытые у тишины.
Прохладен оброненный ветер.
Стройна вода у скользких скал.
Здесь,
словно тени,
чьи-то дети,
и хрупок свет,
и вечен бал.
* * *
В руке огонь, как острый факел.
И смотрят в небо из стены.
Танцует дождь на черном лаке
над искривленьем глубины.
На тонких пальцах розов иней.
И слышен звук из прежних нас.
Здесь пахнет светом на перине
у истончающихся ваз.
А стены скользки у прохода.
А ветры рыхлы возле рук.
Здесь все обман у перехода,
нам составляющего круг.
***
Устали ветры возле гор
бросать пыльцу чужого мира.
И утомлен твой нежный взор,
слезу роняющий на лиру.
Мне неуютно возле скал,
где ты, как ветер, бродишь тенью.
И пахнет мускусом наш бал,
предрасположенный к паденью.
Снимите туфли с белых ног.
Я вам ступни согрею гоном.
Держите ритм,
вращаясь вбок
над опрокинутом муссоном.
Мне неуютно на воде,
где свет луны уходит книзу,
где стон и плеск,
где небо,
где
ряды острог вплывают в Пизу.
У пустоты взрастает снег.
Он потеплел под наши плачи.
Мне неуютно возле рек,
что неизогнуты и зрячи.
Проходят руки по груди.
Паромщик вновь заводит ноту.
Мне неуютно впереди
вступать на павшую пехоту.
Подайте что-нибудь во тьму.
Мне чуть теплей от вас,
от вздоха.
Упали звезды на корму
из промелькнувшего всполоха.
И кто-то тянется ко мне,
уже почти истекший кровью.
Эй вы,
идущий по волне,
взметните оду над любовью.
***
Он был похож на тот рисунок в цвете,
где были пестры рои острых пчел.
Он – силуэт того огня в просвете
меж пристанционных закопченных сел.
На нем, смеясь, клубятся дымом кошки.
Сквозь ветер строф искрятся иглы клемм.
Вдоль поездов,
где шарят вальсы ложки,
из губ, как вздох, взлетает пыль поэм.
В смятенье дня острятся грани окон.
Все холодней на шпиле,
на игле.
Стеклянно острый паутинный локон
так серебрист узором на стволе.
Он бросил нас,
как потемневших женщин.
Ну, где же солнце в белизне ночей?
Он бросил нас.
Он,
удаляясь,
меньше
в перекрещенье бета-гамм-лучей.
А нам кричат, что мы его забыли,
что мы… того,
уже совсем не те.
Его лицо
в изображенье пыли
танцует плач на золотом кресте.
***
Я вас люблю,
чего же боле?
Я пью, я пью из вас туман.
Мне снова холодно от боли
при поцелуе в кардиган.
У вас румяна, словно слезы.
Как долго мы у этих лиц!
К нам прижимаются березы
с усталым запахом столиц.
А в темноте заводят песни
не те,
не знающие нас.
Как долго мы у этих лестниц
под перепляс,
под перепляс.
- Как ты жила?
Как остры плечи!
Как там она?
Как та?
Как тот?
Ты, как и прежде, гонишь речи,
переступая под фокстрот.
И льется холод из тумана
у цоколей,
у бледных рук.
И ты,
как прежде,
пьешь из крана
все с тем же выраженьем мук.
Ну вот.
Пройдемте вдоль вагона
на ржавый дым через закат.
Вот вы опять,
у перегона
целуясь,
клонитесь назад.
И так шемящ ваш запах пудры,
сплетенный с дымом и травой.
И тонок абрис глокой куздры,
что вновь, как нимб, над головой.
А свет слепящ на белом круге.
А банда-блюз заводит “блю…”
Ах, постаревшие подруги!
Я вас по-прежнему люблю.
***
Половинка луны у скривлённой антенны.
Здесь по-летнему гулко в начале зари.
Мы, как тени от искр, забредаем под стены,
где не смотрят на нас из дворов фонари.
По бордюру идут полусонные кошки.
Осторожно, вот здесь – переход над водой.
Дай мне в руки погреть неживые ладошки
у стены, где огонь,
где он тонок, седой.
Вот он пал из-за штор, раскаляясь багрово.
Стены сдвинулись ближе, и стих полонез.
Вот и время… опять…
вот и время…
вот – снова
чуть сгустился из мглы неосёдланный бес.
Ветер дёрнулся.
Стихли, ссыхаясь, этюды.
Эта ночь так безмолвна под мёртвым окном.
Луч,
как выдох,
сломился над краем посуды,
переполненной алым кровавым вином.
***
По мостовым проходят люди,
роняя капли пота с тел.
На мостовых,
молясь о чуде,
нам пишут блюз, кромсая мел.
От зноя холодно под солнцем,
когда так режущ пыльный всплеск.
Я вас дождался под оконцем
на мостовых, где блюз и блеск.
Вас долго не было…
так… долго…
Уже спеклась в сугроб трава.
Был лёд и зной.
И хрипло-волгло
часы всё били-били два.
А я всё падал тенью к боку
под ваше тело в свете ламп.
Я вас дождался, светлооку,
назло чужим ухмылкам рамп.
А люди шли туда отсюда.
сквозь день, удушливый, как ночь.
А люди шли навек из чуда
по мостовым куда-то прочь.
***
Город плакал мне молнией в руку,
еле слышными трелями птиц.
Город шёл,
подчинившийся звуку,
по ступенькам расколотых лиц.
Город сер и удушливо-влажен.
Он мой плач промокает, как ром.
Он мне лик отмывает от сажи
загустевшим грудным молоком.
Он мне стелется в голени пылью.
Он кричит лепестками листвы.
Он молчит,
где как будто застыли
сотни окон за криком совы.
А по городу цокают кони,
изменяясь глазами в дождях…
Пыль осела,
согревшись на склоне,
там, где галки в седых проводах.
***
Очень шершав с оборота подсолнух.
Очень,
как грива,
мохната вода.
Надо забыть, вылетая на волнах,
тех,
что когда-то ходили сюда.
Пляжи безлюдны, как старые залы.
Падает чайка, спрямляя крыла.
Вот и закат.
Вот и слёзы,
так алы,
чёрной смолой у подножья ствола.
Как же здесь холодно, если так лунно!
Шелест и шелест от пены и мглы.
К ночи волна,
словно чёрная дюна,
падает в небо,
спрямляя углы.
А на песке не остался след тела.
Пляж остывает, твердея теплом.
Надо забыть…
Холодало.
И пела
в небе луна,
искривясь под веслом.
***
Нам дождь пропел последние пол-руны.
Тепла и скользка в радуге сирень.
На этих лужах мы водили шхуны
у алтаря,
когда кончался день.
Держись за локоть, падая с бордюра.
Ах, жаром солнца дышит кожа ран.
Я у пупка,
где шелушилась шкура,
располагал морщинистый баян.
Ах, музыканты,
как же мы вас ждали!
Стончилась скрипка возле локтя в дым.
Как вас зовут?
И холод гас в бокале,
уже давно казавшемся седым.
И нас совсем не видели витрины.
Вот тень упала косо от стены.
Как руль тяжёл –
наверно, сплыли шины,
пока мы были нежны и пьяны…
…На ваших веках стало пыльно.
Краны
издалека несли нам горсти звёзд.
Стыл натюрморт.
И соль вплывала в раны,
в ладонь воды под заржавевший гвоздь.
***
Поклон глубок,
и тонки ветки.
Плакуча ива, словно ночь.
Я на коре оставил метки,
которые не превозмочь.
Здесь у ствола почти не видно
меня,
смотрящего из тьмы.
Вон там синица,
ей обидно,
что уж разрушены столы.
Столы поникли.
Ветер тает.
И остр, и тёрпок запах груш.
И только дождь,
плакуч,
листает
уснувшие страницы душ.
Уснувшие,
безвинно-гладки,
страницы душ на пустоте.
Плакуча ива.
Груши сладки.
И я не виден в темноте.
***
Сегодня тише, чем всё время было.
Сегодня ты не та, что ты вчера.
Как сладок твой усталый запах мыла,
издалека донёсшийся с двора.
А ну-ка сжарь, маэстро, туш ей в спину!
Спина так хрупка
там,
где дождь стояч.
Ты шла,
в тот дождь вжимаясь, как в перину,
где твой остался древний тёплый плач.
По лужам рябью пролетают тучи.
След затянулся выпуклой водой.
След так прозрачен,
он намного лучше,
чем та, что ты
под мраком и звездой.
Дождём смыт запах – это только мыло!
Сегодня тише –
тише, чем тогда.
Стояла ночь.
Собака молча выла,
где на свету так выпукла вода.
***
За нами гора – очень тёплое тело.
Прижмёмся спиной, согреваясь у скал.
Вот странная птица так тонко допела,
где серый ольховник прозрачен и мал.
Мы здесь не бывали с прошедшего века.
Давайте омоем запястья в росе,
где скрывшийся взгляд
с напряжением стэка
мелькнул на речной искажённой косе.
Пройдите по камням.
Пройдите.
Пройдите.
Сегодня не нас приобнимет река.
Сегодня мы снова…
Здесь звёзды в зените.
Здесь тысячи лет пахнет влагой песка.
Пройдите, не бойтесь,
держитесь за лунный
прямой, обжигающий, призрачный луч.
Твой голос вибрирующ,
звонкий и струнный,
когда отражён от согревших нас круч.
А камни под пятками скользки и мшисты.
Ручей обжигает слезой и огнём.
Вот наша полянка.
здесь гулко и чисто,
как тем отпадавшим затерянным днём.
А руки так гладки от соли и пыли.
А мгла так огромна.
Так ночь холодна.
Мы снова…
…И снова мы в звёздах и иле
ныряем сквозь небо,
не знавшее дна.