БРИТОГОЛОВЫЙ АНГЕЛ
* * *
Мой аргамак устал на входе в город,
повис плечами, гривой и губой.
Я не хлещу,
я отпускаю повод.
Мой аргамак, ведь мы ещё с тобой?
Как клавесин, вздохнул асфальт в копытах.
За нами темень преодолена.
Давай не вспоминать о незабытых,
о том, как ты… как я…
и как она…
Уже вот-вот вернутся те метели –
уже не те, что согревали нас.
Вон тот сугроб, в котором, как в постели
раскалена,
она лабала вальс,
держа меня под руку из-под низу,
держа тебя за гриву, как фату,
и ты ледник, как небо по карнизу,
прошёл, не зная нашу наготу.
Сегодня ночь.
Кончаются деревья.
В следах скопилась чёрная вода.
И как всегда без слёз и недоверья,
мой аргамак, взнеси меня туда,
где белым мехом раскрывались почки
и где она молчала на плече.
Я понимаю, ты дошёл до точки,
оставленной, как клякса на листе,
но вот лишь шаг, и нам, возможно, снова,
как та постель, откроется сугроб
с последним тактом вальса из былого,
отсюда не похожего на гроб.
* * *
Взглянув окрест орлиным оком,
перешагнув меридиан,
вот, я здесь снова ненароком,
всё так же дик и дико пьян,
танцуя старое, как земли
по направлению к зиме,
ничьим речах никак не внемля,
на мотороллере-коне,
овеян ветра опахалом,
роняю с тела свет слюдой
путём, раскидистым и алым,
дыша туманом и водой,
ища тебя, такую злую,
не вспоминающую нас
с тобой,
что так же по Валую
всё мечет слёзы:
раз, раз, раз.
* * *
Я на гитаре больше не играю.
Всё потому, что я Наполеон.
Я приглашаю на ламбаду Раю,
швыряя ей под ноги пуансон .
Подайте мне все эти руки: обе!
И отвернитесь гордой головой,
чтоб я во фраке,
словно в чёрной робе,
сказал, что я пренепременно твой.
И пусть рыдают скрипками оркестры,
за нами уплетаясь по следам.
У вас сегодня, ну, конечно, менстры
как аргумент для «я тебе не дам».
Но как же, как твоя ладошка сладка!,
пропахшая снегами и дождём.
Ты для меня большая неполадка
на большаке , которым мы идём
по перепутьям неба –
как рожая –
по вееру переплетённых клумб…
Не забывай меня, моя чужая,
на прежний отворачиваясь румб.
* * *
Время кончилось сегодня
возле Спаса-На-Крови .
Не дождавшиеся полдня
после встречи визави,
мы расходимся, как веер,
радиально до кольца,
и на маечке Вермеер
ниже смуглого лица
отливает, словно ртутью,
так похожей на змею,
и она,
белёсой мутью
у бордюра на краю
растворяема, как льдинка,
не оглянется сюда.
Что ж ты, что ж ты, палестинка,
вся такая вот – из льда?
* * *
Погонный метр твоих волос бесплатно
я намотал на сдавленный порог,
пересчитав, как звёзды, многократно,
на всякий случай, каждый волосок.
И сразу день ударил в двери телом,
сорвав нас, всех двукрылых, с косяка,
и этим миром,
так осатанелым,
вот, мы пошли походкой босяка
к последнему оставшемуся морю ,
ступая в след, в след, в след прошедших ём ,
на той версте висящих на заборе,
как на кресте, к которому идём
* * *
1.
Неправильно всё это, где мы были.
Там тишина и мечутся мальки .
Но почему мы это не забыли,
всходя на перегоны и пески?
Ты помнишь, там мы проходили рядом
штакетников, склонённых на Восток,
и, опьянены дымом, словно ядом,
ползли среди ломающихся ног.
Вернулся ветр, ослабленный телами.
Мелькнуло небо слева между лиц
Я вас, пройдя последними балами,
оставил среди вспархивавших птиц,
и всё идя,
не оглянувшись даже,
оплакивая всё, где были мы,
не оттерев лицо от белой сажи,
почти дошёл до славы и тюрьмы.
2.
Забудем же всё это, где мы были,
где небо распласталось по углам,
где птицы, как чужие эскадрильи:
«Пора-пора», - отмахивали нам,
и, возле ног валяясь, переулки,
нас всё вели, за ноги теребя,
и как вот эти груди, эти булки
я мял, не оглянувшись на тебя,
что, как всегда, ненужна и нелепа.
Так почему ж я скользок поутру
в твоих руках,
как шляпочка из крепа,
и как всегда, всегда не ко двору,
ломаясь, словно кегли, на постели,
распластанный, как небо, по углам,
всегда солиден и как будто в теле,
и, ну, совсем, не нужный мне и вам?
Политическое
Не помолясь на злую весть
и всё идя куда-то, вроде,
зачем же мы остались здесь,
где никогда никто не ходит?
Мне погребальнейший напев,
напойте, птицы с серых веток –
уж раз я снова лев и лев,
от слова «левый, –
напоследок.
На Достоевского тюрьма.
На Валиди опять гестапо.
Да что ж всё ближе эта тьма
пока не хожего этапа?
Что ж мы валяемся, как ночь,
на пустоте, как пелерине?
Прости меня, родная дочь,
которой не было в помине.
Трасса Москва-Челябинск, кэмпинг «Чишма»
Шашлычный запах ненормально сладок.
Как звёзды, мечет блики саморез.
Здесь установлен полный непорядок .
И здесь всё время времени в обрез.
По трассе пролетают недоумки.
Бормочет что-то кто-то весь кривой.
И всё таская сумки и подсумки,
всё ходит ангел с бритой головой.
Скажите тост, мой трезвый собутыльник,
валяясь мордой в срыгнутом рагу.
И, официант, чекушку за полтинник!,
которую я больше не смогу.
Но оркестровкой мата и клаксонов
я всё же вальсы затеваю здесь
у перепутья ломаных муссонов ,
где я, как будто, тоже, вроде, есть
на чурбачке с надменностью портшеза,
на пятачке, к утру поднявшем вой,
где под фейерверк шестого самореза
танцует ангел с бритой головой.
* * *
Вернись в Сорренто,
любовь моя.
из песни
Тёплый ветер щекочет тело.
Травы, травы, эх, ёб-твой-мать!
Под симфонию чистотела
почему бы нам не сплясать?
Заводите свою шарманку
у той горочки на боку.
Мы затеем почти как пьянку,
хороводы по бережку.
Перегнитесь спиной на руку.
Пол-квадрата
и мах ногой.
Может, даже и эту суку
пригласи.
Гой еси, гой, гой!
Пусть валяются по урезу
над излучинами тела.
Мне сегодня ну до зарезу
нужно, чтоб ты мне не дала.
Так крутись под рукой юлою,
спину прямо, бедро вперёд.
Мы очнувшись, дыша золою,
будем знать всё – всё наперёд.
И за нами оставшись пылью,
ветер сникнет на сколки слёз,
ни в Сорренто и ни в Севилью
не вернувшийся, тёпл и кос.
* * *
Терновник исколол мне петлей скулы,
но я, всё так же старый и больной,
иду, иду на эти караулы.
И кто же, Боже, этому виной?
Цепляются за голени бурьяны,
и никого левее пятачка,
где искривлённы, бешены и пьяны,
мычащие ламбаду под сверчка,
они стоят, кривясь по буреломам,
не нужные ни мне, ни хоть кому,
которых я, быть может, мог бы ломом,
когда б не ты,
которую,
саму
узнал в четырёхвостии прицела,
по преклонённой травяной волне,
что так тепла у сморщенного тела,
бегущую всё так же не ко мне.
Прощание с шансоном
Меня тут вечно беспокоил холод
хоть на подвале, хоть на чердаке.
Я всё сжимаюсь грудью, где наколот
мой старый двор,
всё время налегке
переходя дворы вон тот за этим,
ненужные и мёртвые, как смерть,
всё думая, что больше не ответим
мы этим, так и павшим в круговерть.
В ногах всё так же пробки и бутылки,
Метёт февраль гандоны на бордюр.
Забытые и старые «подстилки»,
вы всё ещё под запах «Сигнатюр»
меня приветствуете взмахами ладоней,
роняя веки занавесками.
Но я, всегда махавшийся в наклоне,
уж не приду обратно, мон ами.
Перепечатано из журнала "Мой берег" (г. Нальчик)