СТИХИ РАЗНЫХ ЛЕТ 6
***
Любит? Не любит? Я руки ломаю.
В. Маяковский.
Балкон пропах чужим нагретым луком.
Мы затаились, прячась под стеной.
Мы под огнём,
что плыл с беззвучным звуком
ломали пальцы,
складывая в строй.
Как было больно!
Нам кричали птицы.
Они горласто падали со звёзд.
Здесь, у стены, я еле видел лица –
твоё и наше
в чёрном нимбе слёз.
Балкон кренится от пугливой страсти.
Ну, вот… я кончил.
Тише! Тише! Ну!
Мы рвали пальцы на четыре масти,
рядами лиц роняя их к окну.
У вас пропахла чьим-то луком кожа.
Прозрачно небо, словно чёрный лёд.
Мы затаились в положеньи лёжа
здесь, у стены, где кончился заход.
Стихает небо.
Вязкий запах лука.
Мы утопаем в крике и бреду…
Идёт огонь с беззвучным звуком звука
сюда
по опрокинутому льду.
***
Походка так неумолима.
Вы проходили, словно тень.
Вы проходили мимо… мимо…
где у реки кончался день.
Вы проходили…
эй, маэстро,
она… скажите…
вот она!
За вами падали с оркестра
седые льдинки из вина.
Ну, вот закат.
Эх, ну и слёзы!
Они так пресны… как туман.
Они так…
Боже…
Розы… розы…
И вот я трезв, и ветер пьян.
За вами воздух тих и влажен.
Здесь пустота.
Здесь ночь и свет.
Песок застыл у кромки пляжа,
вполне похожего на бред.
А вас уж нет в вуали пыли.
Вы что-то чуть сказали… чуть…
Вы проходили, проходили,
чуть просветив сквозь блузку грудь.
За вами пыль взлетала пудрой,
вам золотя закат и плач.
И в ночь вода смотрела мудро
на горсти звёзд, летящих вскачь.
***
Потерянная песня так прохладна.
Вот этот луч на вас был, как на льду.
Я говорил…
Вы говорили: “Ладно”,
смотря наверх,
на ветер и звезду.
Позёмка вздулась линиями снега.
Позёмка пылью выпрыгнула к нам.
Мы задыхались от любви, как бега.
меж этих стен,
как меж оконных рам.
Там так прозрачно…
так прозрачно было.
Звенела песня в небе, как в стекле.
Вы на пурге,
как на трясине ила,
почти умолкли, сдвинувшись во мгле.
А я всё шёл, перебирая лужи.
Они звенели струнами… водой…
Она прохладна,
эта песня в стуже,
так остро-свеже пахнувшей бедой.
Проход.
И снег.
Он обвевает ночи.
Ты так сверкала в небе, как во льду.
Ты говорила что-то что есть мочи,
смотря наверх,
на ветер и звезду.
***
Всё перевёрнуто, словно в бинокле,
если смотреть вон оттуда
сюда.
Осень так гулка.
И окна намокли
там, где дожди,
где вода и вода.
Города нет в перевёрнутом мире.
Небо в ногах очень серо… скользит.
Я из окна в полумёртвой квартире,
как в объективы, смотрел вам в зенит.
Там перевёрнуто небо,
ах, небо!
Ты опрокинулась с башни, как луч.
Я, чуть остыв в тёплом запахе хлеба,
к этим ногам дотянулся из туч.
Вот – я беру,
ну, стеки в мои руки.
Падай из города в небо
ко мне.
Как же теплы твои белые брюки
на отстранённой чужой стороне.
Как ты игольчата взглядом, плечами.
Плечи, как вазы, изогнуты вниз.
Я дотянулся из неба лучами
к свешенным косам в пространство и бриз.
Небо так рыхло, и мокро под низом.
Мир,
перевёрнутый,
смотрит из мглы.
Я здесь один.
Я взлетаю к карнизам,
свешенным вверх лепестками в углы.
***
Ты здесь опять напрасно снова.
Зачем я помню привкус рук?
Ты не сказала мне ни слова,
когда угас на юге Юг.
Твой ал парик.
Он пахнет краской.
Он пахнет холодом от слёз.
Я под лицом – под вашей маской –
искал солёный вкус мимоз.
Как ты стройна!
Я помню это
все эти годы на окне.
Тогда почти кончалось лето
почти что сразу по весне.
Тогда был день почти к закату.
И ты мне пела у стены.
И пыль, и снег вплывали в плату
из непрозрачной стороны.
И пыль.
И снег.
И пели что-то
все те, что шли туда… туда…
У ваших плеч был привкус пота,
когда у рук был привкус льда.
Вы так прохладны.
Я остыну
тяжёлом лбом у детских скул.
Вы очень тихи.
Греет спину
накрытый пледом белый стул.
***
Корона солнца пахнет ацетоном.
Твой лак остыл под вечер на заре.
Мы на стекле,
растаявшем со звоном,
почти допели лето в ноябре.
Темнеет рано.
Стены так же тёплы.
В асфальте тени тонут меж теней.
Тебя,
как песню,
отражали стёкла,
звеня под ритм кентавров и коней.
Давай проводим эту ночь к рассвету.
Уже пора забыть о вкусе слёз.
Мы поклонились перед ночью лету
в том гробовом венке увядших звёзд.
Порывы ветра в нас бросают пепел,
как будто слёзы,
книзу с фонаря.
Проход назад был полумёртв и светел,
когда ты мне договорила: “Зря”.
Как душен город.
Как проходы гулки.
В нас ветер брызжет каплями с берёз.
Я тени струн наматывал на втулки,
почти забыв к рассвету привкус слёз.
***
Ты постарела и пахнешь жасмином.
Пальцы прозрачны на фоне сосны.
Здесь мы читали,
чуть кланяясь винам,
наши чужие потухшие сны.
Шубка запахнута прямо на шее.
Взгляд остановлен – он видит меня?
С чёрных морей приходя,
суховеи
чёрный песок нам несут из огня.
Вот он, огонь.
Он так жарок и близок.
Прячьте ладонью ресничную туш.
Мы на мечах выполняли репризу
под кастаньеты хромающих душ.
Здесь нам левей.
Не споткнитесь на бусах.
Бусы шершавы на ощупь, как свет…
Пепел, как снег, чуть сломался на музах
при продвиженьи из холода в бред.
***
Ты быстро меня забыла,
танцуя лучом в плечах.
Ты плыла… и снова плыла
затем
на чужих свечах.
Твой абрис морозен, тонок.
Он пляшет в дверях огнём.
Он в бездне среди воронок
всё пляшет,
скривляясь в гром.
По городу мы шагали,
когда ты была лишь тень.
Мне к вам,
в ваши крылья шали,
склоняться так было лень.
А волосы пахли мёдом
на матовой коже плеч.
Откуда вы были родом? –
шептал я у алых свеч.
И тень просквозилась миртом
у самого края скал.
Вы пахли,
как мёдом,
литром
той водки,
когда был бал.
Вы долго смотрели мимо,
когда я ещё здесь был.
Как горек был запах дыма.
Как быстро я вас забыл.
***
Покрыты туманом
так тонко
асфальты.
Вы шапочку носите чуть набекрень.
Нас возле подъезда овеяли альты,
когда завершался у холода день.
Трава была блёклой под тяжестью мрака.
Мы руки меж трав омывали в снегу.
У выпуклых губок был привкус тонака
на мимо мелькнувшем чужом берегу.
Река затаилась за спинами сосен.
Мелькнули парады у вспученных туч.
Уже электричка протикала восемь
под падавший сверху раздробленный луч.
Тебя звали тихим забывшимся словом.
Под шапочкой брови смотрели вразлёт.
Я вам показался излишне суровым,
когда наклонялся, целуя вас в рот.
По шпалам прошли искажённые тени.
Вот здесь,
у фонтана,
трава молода.
Я трогал во мгле золотые колени,
когда замерзала на веках вода.
У тёмных ворот,
где кончались заборы,
ты падала влево чуть боком вперёд.
Уже оставались за городом горы,
когда я нагнулся,
целуя вас в рот.
У щёк тонок ветер, похожий на слёзы.
Мы с криком молчали,
когда была ночь.
Уже подступали по низу морозы,
чуть грея вам руки, простёртые прочь.
***
Укороченный день всё короче, короче.
Зимний ветер всё ближе во мгле тополей.
Вы всё тише и тише становитесь к ночи,
приходящей назад из угасших полей.
Ваш забыт “Сигнатюр” через годы и годы.
Ты качалась, как пальма, на белом ветру.
Нам всю осень всегда не бывало погоды
у седого окна поутру, поутру.
Я тебя позабыл на бездонные сутки.
Где ж ты тонкой тропинкой уходишь на свет?
На холодной руке доцвели незабудки
вон тогда
там
у скоса скосившихся лет.
Я всё ждал.
Я всё ждал.
Снова, снова здесь зимы.
Снег, мелькая, ложится из ветра сюда.
Ты смотрела из мглы через тополи мимо,
где на тонкой тропинке застыла вода.
Ты не там.
Полстолетья.
Проносятся птицы.
Я уже позабыл эти линии рук…
Наши были теплы,
запрокинувшись,
лица,
просветясь через ночь
под отброшенный звук.
***
На нас ложится тенью снег.
Он так похож на саван ярко.
Он всё кружит,
смягчая бег
чужих скульптур в проходе парка.
На подувядших облаках
так угловаты, резки тени.
Ты нынче рано в сапогах
среди рыдающей сирени.
Асфальт скользит под каблуком,
где крошка снега мягка-мягка.
Луна так остра над виском.
И к десяти забыта сказка.
А ты идёшь из дали в даль.
И снег взвихряется по следу.
Я наклонялся вам в вуаль
в почти законченную среду.
А снег летит промеж ресниц,
роняя вниз на щёки иней.
И тихо от безмолвья птиц
на замерзающей перине.
***
Тебя не видно с этажа
там,
в темноте почти у света.
Ты ела дольки дней с ножа,
так и не дав на всё ответа.
Вам было восемнадцать лет.
Ну, ладно,
эй,
эй-эй, карету!
О, Господи,
тебя уж нет
вот к этому другому лету.
В подъезде холодно к пяти
утра,
когда не ходят тучи.
Я говорил, мол, не грусти
и раздвигал во мраке сучья.
Вон ты
вон там
на пелене
за замигавшим светофором.
Твой росчерк тонок на окне,
где ты опять мелькнула взором.
Ну, вот и всё в который раз.
Не слышно холода и утра.
В ту осень искры возле глаз
имели привкус перламутра.
И темнота плотнеет к дню.
И по дворам проходят дети.
Мы наклоняемся к огню,
так одиноки на паркете.
***
Как ваш ребёнок?
Он подрос?
Надеюсь, было быстро-быстро…
Мне в руки вновь
из тонких слёз,
сверкая,
вылетают искры.
Надеюсь, девочка?
Да-да –
мы подрастём:
она,
мы с нею.
Не наклонятесь же сюда –
я не хочу ласкать вам шею.
Вокзал так сед и пыльно груб.
Да-да, я жду вас с дочкой с рейса…
Я тосковал по вкусу губ.
Я так рыдал…
Ну, смейся, смейся.
Простор прохладен в вышине.
Прости.
Пора – я вылетаю.
Ты часто снилась мне во сне.
Ты родила, я знаю, знаю.
Я завтра встречу вас двоих.
Давайте, Боже, ну же вмажем.
Я завтра, Боже, встречу их.
Светает.
Клён за диким пляжем.
Сегодня солнце, как тогда –
тогда,
когда кончалось лето.
Ты зря звонишь ко мне сюда.
Ты зря напомнила про это.
А август тих и утомлён,
Он как бы тот, что годом прежде…
На берегу седеет клён
в совсем обтрёпанной одежде.
***
Над нами день становится темнее.
Я провожу вас дальше сквозь леса.
За нами искривляются аллеи,
где в глубине чуть слышны голоса.
Ты ухмылялась неостановимо.
Был на губах вкус утра и беды.
У вас веснушки в промежутках грима
слегка светлей от ночи и воды.
Мы во дворах теряемся, как кошки,
Стволы деревьев так шершавы в днях.
У вас так неухожены ладошки,
что так заметно к вечеру в огнях.
На веках дождь ужасно неподвижен.
Ты зря так смотришь дулами зрачков.
Не подходи.
Не приближайся ближе
меж чёрных туч, как чёрных берегов.
Шакшинский тракт сегодня мокр и ярок.
На фонарях взметнулся птичий след.
На лужах дождь всё пишет без помарок.
На лужах ночь,
похожая на свет.
Асфальт так гулок.
Он мне дует в спину
дождём
и мраком, пахнущим дождём.
Шакшинский тракт,
вытягиваясь длинно,
мне тянет руку с возгласом “Пойдём!”
***
Осень сыплет тюльпаны с гранита.
Здесь безлюдно –
здесь,
в арке у ив.
Дождь летит на умытые плиты
ледяных, словно лёд, мостовых.
Здесь мы были вчера.
Здесь темнело.
Стены пахнут всё тем же теплом.
Я снежинки всё слизывал с тела,
наклоняясь к тебе напролом.
Стены мокры.
Летят ближе тени.
Здесь так пусто.
Здесь –
в арке у тьмы,
здесь,
где я вас хватал за колени
под закат на исходе зимы.
Под закат,
под мороз
на исходе
искромётных ноябрьских стен.
Здесь теплее.
Здесь –
в арке,
в проходе,
где слышнее дыхание вен.
***
Я вас обидел той далёкой ночью?
Я уходил меж стен по стороне.
Тогда
в последний раз
я вас воочью
почти увидел тенью на стене.
Вы были слишком юны
там,
в апреле.
Вы так устали.
Был на пальцах лёд.
Я засыпал в огне на вашем теле,
вот так и встретив лето и восход.
Вы так прохладны грудью к утру были.
Танцуйте же!
Танцуйте под закат!
Мы там,
на мостовых,
в взвихреньях пыли
не отвечали окликам назад.
Ты подросла.
Ты стала выше ростом.
Зачем вам стрижка оттеняет лоб?
У двухэтажек было так всё просто,
где танцевала ночь у знака “stop”.
Закат остался позади на трассе.
Щека шершава, жжёная луной.
Я замерзаю в этом старом классе,
где за окном ты пела под стеной.
Ну, ладно.
Ну, подай мне руку в зиму.
Рука тепла от солнца, где апрель.
Я очень часто забываю имя,
бредя углом,
где так же тиха ель.
А трасса мёрзнет, раскалённа светом.
Она пустынна на подъёме вверх.
Тогда был май.
Тогда случилось лето,
когда вон там меж стен погас твой смех.
***
Темно –
здесь тёмные аллеи.
Читайте Бунина мне вслух.
Я целовал у вашей шеи
ключицы
ночью после двух.
Здесь, у кустов, сыры зарницы
почти наметившиеся.
И в нас так строго смотрят птицы,
под утро хрипло голося.
Зачем ты руку прячешь к телу,
сжимая плечи вниз… и вниз?
Ты помнишь –
мы там к чистотелу
под Мендельсона прокрались?
И был рассвет на вас,
на лете,
почти как белая фата.
Вы так и сгинули в рассвете,
пока я досчитал до ста.
А тропка узенька и длинна.
Аллея мягка и смугла.
Я у скульптуры Буратино
смотрел вам в спину из угла.
И замолчали, плача, птицы,
смотря наверх
и мимо,
в вас,
и нам слезой омыли лица,
пока я досчитал до “раз”
***
В тенях,
как в медленной воде,
ты мутно-тала.
Я не искал тебя везде,
когда светало.
Через сугробы ходит свет
в воде и неге.
Тебя давно уж больше нет
на чёрном снеге.
Я по следам туда-сюда
ходил вдоль бала.
Я так и не услышал “да”,
когда светало.
А ночь валилась с берегов,
как будто с ночи.
И ты не слышала шагов,
прижмурив очи.
Сосульки падают, звеня,
на мостовые.
Вы не забудете меня,
склоняя выю.
А ночь всё смотрит,
смотрит вслед
туда
из ночи.
За вашей тенью ходит свет,
прижмурив очи.
***
Всё было так… впустую
здесь,
на ребре окна.
Волна тянулась к бую
из берега,
из дна.
Здесь, на реке, не видно
ни неба, ни земли.
Мне было так обидно
в том иле, как в пыли.
Проходит мимо катер,
вздымая волны в нас.
Вас облепляло платье,
налипшее на вас.
И ветер тянет пылью
с мостов
и тропок вниз.
У вас глаза, как крылья,
прижмуренные из…
…из вас,
из полусклона
тех вееров у скал.
Нам крикнул крик вагона,
так гаснущ,
мягок,
мал.
И вот – так серо-серо!.
Песок слежался…
Мда-а!
Я вам на грудь сомбреро
расположил сюда.
А ночь тонула в иле
у самого огня.
Не продохнуть от пыли
здесь,
на верхушке пня.
Не продохнуть,
не видно
тех плачей на заре…
Мне было так обидно
Старееть на фонаре.
***
Последний бордюр уж обледенел
над самым обрывом вниз.
Ты мне говорила, мол, я хотел,
мол, это был мой каприз.
Ты мне говорила,
когда мы там
летели через восход.
И мы замерзали, когда там к нам
склонялись сквозь небосвод.
Вот этот,
не видишь?,
он в белом весь
на гибких тугих крылах.
Уже это утро,
пробило шесть
беззвучно на тех часах.
Они там, где стрелки, все наши,
те,
кого мы любили там.
Бордюр остывает на высоте.
он, бел, наклонился к нам…
Наверное, холодно?
ближе сядь.
На облаке сыро, да.
На облаке так же безлюдно, блядь,
и ходят туда-сюда.
А небо беззвёздно, как в пелене
чужого, как небо, сна.
О, Боже, как холодно здесь, на дне,
у самого, Боже, дна.
***
Нас не видят из полуокна,
перечёркнутого фонарём.
Нас не видят,
где мы в чреве сна
тело солнца на руки берём.
В этом теле тепло в глубине
шаровитой округлой звезды.
Нас не видно,
когда мы во сне
обнимаем на солнце сады.
Свет нас гасит, от мглы заслоня.
Нас не видно, мы талы и злы.
Ты в огне не узнаешь меня
до последнего всплеска золы.
А пока здесь не видно им нас.
Здесь огонь –
он похож на балет.
Он танцует.
И плачет у глаз
тот
всё тот же чужой менуэт.
Солнце ало, как чёрный порог.
Мы скользим, всё хватаясь за верх.
Это солнце не видно из строк,
полусписанных с ночи, эх-эх.
Солнце – вот,
вот зашло за зарю.
Темень ближе.
Чернее углы.
Я иду через свет к фонарю
из огня, как объятия мглы.
***
Дорога сверкает под ночью.
От пуха пуржится и лёд.
Мне блюз,
завершившийся к ночи,
сорвал, словно голос, аккорд.
Пространство на трассе огромно.
Как тяжек мой путь по шоссе.
И только вода
неуёмно
блестит на седом колесе.
Скользнули, как молнии, искры.
Звук сник.
Пахнет небом.
Темно.
И ёлки,
безмолвны и быстры,
вкололись сквозь небо, как дно.
Обочина пахнет закатом.
И пыль тонко-хрустка в ногах.
И кто-то,
склонившийся к латам,
чуть виден в чужих берегах.
А ночь умерла, как уснула.
А моль всё касается щёк…
Я прыгал сквозь небо со стула,
к губам прижимая восток.
***
Неровный путь в засохшей глине.
Пылает солнце.
Пляшет бред.
Здесь,
вон, в тени,
как взгляд в трясине,
беззвучно утопает свет.
Вот – шаг, и всё застыло.
Пусто.
Звенит.
Безлюдно в пустоте.
И всё опять мертво от хруста
на покосившемся листе.
А небеса так тесны сбоку.
В губах смерзается мороз.
Я прикасался телом к оку,
такому скользкому от слёз.
И так безлюдно на равнине,
не то замёрзшей?.. или… нет?
Я спотыкался в этой глине,
из пустоты идя на свет.
А глыбы пялились под ноги,
пылая плачем из огня.
Они, возможно, были - боги
на пустоте среди меня.
***
Неровно небо, серое от боли.
Пришёл октябрь через костяшки пней.
И дождь так мокр от запаха магнолий,
как тонкий свет, летящих с Пиреней.
Прохладно пальцам
здесь,
под листопадом.
Тропа желта, кленова и сыра.
Я пригревался к тени где-то рядом
у пожилого мёртвого двора.
Он мне засыпал плечи мокрым мраком,
октябрь,
чужой,
почти забывший нас на высоте
за брошенным бараком,
что до сих пор хранит тепло от вас.
Нахохлен город тучами в тумане.
От стен, как снега, пахнет синевой.
Здесь никого.
Октябрь.
И на Коране
всё тот же дождь, как ноту, тянет вой.
Пицунда
Мне листья тянутся к щекам,
здесь, в тишине,
где ночь и прело.
Здесь тянет холодом из рам
с чуть уловимым вкусом мела.
Чуть дёрнул ветер сквозь бамбук.
И у корней всегда так сыро.
В лагуне день, как в круге рук,
освободившихся от мира.
В лагуне пусто, как в стекле.
Я что-то шарю среди пены.
Я руки выпачкал в золе
у клумб,
где мёртвы цикламены.
Я шарил в миртах, как в аду,
Ища опять того…
чего-то.
Я вас искал,
где какаду
так тих в засохших каплях пота.
Уже безлюдно в тех местах.
И от безмолвья мёрзнут руки.
Я руки выпачках в цветах
на отстранившемся бамбуке.
А между листьев стон и свет.
Луна огромна возле моря.
Тебя давно уж больше нет
вон там,
где холодно от горя.
***
Тепло в руке,
обнявшей меня сбоку.
Ты словно здесь, как будто как тогда,
где день,
мохнат,
сникает к водостоку
из не тобой согревшегося льда.
Глаза заносит снегом, словно плёнкой.
Они так чёрны,
гасясь белым вне.
Ты словно здесь,
мелькнувшая сторонкой
на потеплевшей чёрной стороне.
Прохладу крылья навевают в щёки
от то ли галок,
то ли просто птиц,
и мы всё так мертвы на водостоке,
так незаметны в мельтешеньи лиц.
А мы всё так.
А мы все бродим, бродим.
Морозны стены
в окнах, как в слюде.
Удушлив пар на нас,
на хороводе,
почти образовавшемся везде.
***
Закат в балкон пылает красным.
Ах, как здесь жарко одному!
Здесь так и было всё напрасным
в увядшем небе, как в дыму.
С перил взлетают батальоны
под август постаревших мух.
Я здесь лет сто жрал макароны,
почти не вынося их дух.
К полуночи слегка темнее
и никого среди окон.
Я помню,
как ты мне на шею
перегибалась сквозь балкон.
Я помню:
холодно на ветре,
летящем в снежной крошке с крыш,
бездонно небо в полуметре
от заострённых кверху лыж.
И здесь всё так же тёмны стены,
чуть-чуть темнее, чем вода.
Закат так красен у антенны,
чуть наклонившейся сюда.
***
У вас серебристо от слёз на скулах
здесь,
в сумерках
возле забытых лип.
Я в ваших глазах,
словно в чёрных дулах,
почти что увидел чуть слышный всхлип.
Ты тонко мелькнула среди пространства
таких неисхоженных площадей…
Тебе исполнялось
в удавке пьянства
почти восемнадцать
под хор бля
ей.
Здесь,
возле окна,
нас всего лишь двое.
Припев докричали
те гости к ним.
Ну вот…
мы так быстренько…
здесь и стоя,
укутавшись в белый и чёрный грим.
Ребрист и невыраженн подоконник.
Стекло на окне зарастает льдом.
Значительно слаще,
как свет,
крыжовник
из этой руки,
обнимавшей дом.
Кричат за дверями,
танцуя рядом,
они –
уж почти что не наши,
эх!
Ты тихо уснула за пятым рядом,
стекая слезинками снизу вверх.
***
Ты всё вблизи неясна и блестяща
в фольге дождей,
сверкающих к зиме.
Ты по ночам являться стала чаще
в почти замёрзшей этой кутерьме.
Лифт громыхнул, закрыв тебя дверями.
Так пусто, вот, сто лет на этаже.
Я долго видел призрак над краями
в тумане слёз, как в чёрном неглиже.
Прожжён диван под белой сигаретой.
В окне так стылы окна на горе.
Ну вот и след за канувшей каретой
в таком чужом,
расколотом дворе.
А ты скользила,
гладка белой кожей.
Тебя не видно больше у двора.
Ты не была заметна за прохожей,
идя,
где начинается гора.
***
Просвет не светел в пустоте,
где окна гулки в лунном свете.
Луч искажённн,
как на кресте,
на неотсвеченном просвете.
Дома тяжёлы от песка,
от туч,
сползающих под ноги.
Был острым холод у виска
вот здесь,
на брошенной дороге
среди домов, смотрящих вдаль
пустыми зенками без света.
Ну, вот –
я кончил пастораль
у освещённого просвета
такой обгрызенной луной
над тополями выше крыши.
Дворы так гулки за спиной,
когда вокруг намного тише.
И здесь в песке и щебне мрак
так мягок, бархатист и влажен.
Мы – под горой почти овраг
во мгле,
как в обнимавшей саже.
***
Так душно в тучах,
словно в снеге,
таком вот…
рыхлом
возле звёзд.
Я здесь так долго на ночлеге
всё грел вблизи груди мороз.
Здесь небо ярко, словно ваза,
здесь тишина, как где-то там.
Здесь ночь мне греет область таза
под отдалённый цокот лам.
Я затаён за облаками
вблизи созвездия Стрельца.
Я вниз,
в просвет,
тянусь руками
с тяжёлой тяжестью свинца.
А свет с земли выходит в небо,
всё не дотягиваясь к нам….
Я никогда там больше не был,
где тишина…
как где-то там.
***
Иглами окон зачёркнута даль.
Дальше – конец возле мглы, как у стенки.
К ночи простор вдруг пахнул, как миндаль,
мраком, как пледом, ложась на коленки.
Он, как сугроб, мне согрел бёдра мглой.
Ветер удушлив,
недвижим в коленях.
Ночь очень странно,
как горькой золой,
пахнет миндалем в умерших сиренях.
Глыбы домов так невидимы, так!
Эта бесшумна река…
или тело.
Эта стена так похожа на мрак,
непроницаемо тиха и бела.
Вот.
Этот шаг словно канул в песке.
Глохнут парады на жёлтой ладони.
Ночь так сыра на беззвучной реке,
словно ребёнок, плывя на баллоне.
***
Стало чёрно под рассвет.
Очень-очень чёрно стало.
Очень глухо, как в костре от золы.
Солнце падает в паркет
на рассвете,
если мало
тела света, где все сыры стволы.
Пар выходит из низин.
Пар набряк у ног туманом.
Вот умолкла, словно канув, сова.
Стая туч,
как птичий клин,
всё жива за тем бурьяном,
где мы долго засыпали у рва.
Вот и утро.
Вот и меч
от Востока кверху, кверху.
А на ёлках стало ало у круч.
В хвойной одури прилечь,
принакрывшись тяжким эхом,
глухо-влажно-неуёмным у туч.
Я допел тебе слова,
всё ища тебя руками
чуть под утро возле схода с зарниц.
Вот умолкла в свет сова,
за дубы держась носками
жёлтых лап,
как жёлтых сморщенных лиц.
***
В руках цветов,
как в синеве,
почти обнявшей нас крылами,
в огне,
как в небе на траве,
перевернувшейся за снами,
вот в этом всём,
как в долгом сне,
вот в этом –
пахнущем гнильцою
я пыль вздымаю на столе,
настолько схожую с пыльцою.
Мне из угла всё тянет длань
какой-то сумрачный и строгий.
Он хоронится за герань
вон –
на окне, как на пороге –
как на пороге через синь,
в окно ко мне смотрящей гнило.
Я из окна сникал в полынь
с таким тяжёлом духом ила.
А синь всё пялилась в окно,
перевернувшись книзу солнцем.
Я спал
и гладил телом дно
за этим сколотым оконцем.
***
На нас уже никто не смотрит слева
на перелёте от Полярной в Юг.
У нас в ногах тепло от подогрева
неслышно тёплых тянущихся рук.
Пространство снизу чуть слегка бездонно,
где окна лиц так жёлты и теплы.
Я так…
с трудом,
не удержась от звона,
сквозь перигей сникал дождём в столы.
А там так холод вязок возле литра.
Глаза глядят из верха через мглу.
А там
свечой засохшая палитра
так разноцветна слева на углу.
И мы одни у неба, как камина.
Оно мелькнуло мимо, как огнём.
И стаи губ
у рук,
как пахнут вина,
чуть пахли светом сверху за дождём.
***
Здесь очень тихо на дороге
у перевёрнутой сосны.
Здесь у тебя замёрзли ноги
в воде,
как в свете от луны.
Мы здесь молчим,
намокнув в белом
тумане.
К утру вдалеке
я согревался вашим телом
на увлажнившемся песке.
Здесь горы так, ах, молчаливы.
И ты молчишь под песню вод.
Мы отстранялись от крапивы,
минуя первый поворот.
И этот мох так тёпл,
где стены,
где отрицательный уклон.
Ты согревалась в теле пены,
через пространство глядя вон.
И горы в холоде молчали,
нас принимая в лоно,
в тень.
Был свет похож на запах стали
вон там, где ночью ходит день.
***
Твои глаза мне снятся с дна
совсем чужого к ночи неба.
Ты там совсем, совсем одна,
где чуть поодаль дряхла Геба.
Там снег летит, как перья, вниз
с твоих таких прозрачных крыльев.
Ты искры слёз,
ложась на бриз,
ссыпала в свет пыльцой и пылью.
В ногах зацвёл грозой буран.
Извилист путь беззвучных молний.
Здесь одиноко у полян,
где молчаливы колокольни.
Где ты одна, совсем одна
всё смотришь, смотришь, смотришь…
Боже!
И твой анфас вблизи окна
мне, как и прежде, корчит рожи.
А небо выпукло назад
в твой след,
перечертивший своды.
угрюм и тёпл, и ал закат
за всплеском молний с непогоды.
***
Неровный свет в осколках чёрной вазы.
Была портьера влажна у лица.
Здесь,
у окна,
рассвет кончался сразу
на острой кисти с функцией резца.
Ты что-то пела,
перемазав краской
щеку левее этих тёплых губ.
Я твой висок под шёлковой повязкой
всё целовал в пейзажах гваделуп.
Стояло утро,
нам не грея руки.
Уж на холсте чуть просветился зной.
Уже чуть слышны в недрах джунглей звуки
над левой
с краю рамы
стороной.
Ты всё смотрела мимо, мимо, мимо.
Ты что-то пела,
наклоняясь в холст
на отстранённый голос пиллигрима,
с угла пересекавшего погост.
А ночь лежала влажно, как портьера,
мне охлаждая холодом лицо,
а свет был ломок в вазе под сомбреро,
полями обозначившем кольцо…
А ты молчала, чуть шурша кистями
по небу,
как чужому полотну.
Рождался день на отдалённой яме,
забыв тебя,
склонённую к окну.
***
Деревья голы у минарета.
Здесь рядом трасса из Бирска в нас.
Здесь мы стояли у края лета
вблизи стеклянных фонарных глаз.
Здесь, как и прежде, тот дух бензина.
На тротуарах закат в пыли.
Здесь в повороте всё та же глина,
где мы скользили под “тру-ли-ли”.
От листьев пахнет чуть слышно мёртвым.
Снег обнимает следы водой.
И ветром Юга,
дождливо-спёртым,
всё тянет сзади
за чередой
огней и дыма у перехода,
где расплываются фонари…
Тебя напомнила мне погода
туманом сникшая у двери.
***
Тропа звенит почти во сне
седыми клавишами льдинок.
Тропа теряется на дне
бездонно омутных пластинок.
Она ведёт меня, ведёт,
тропа,
где фонари и стены…
здесь остро кровью пахнет лёд
и тяжек гул застывшей пены.
Застывший розовым закат.
И ночь за иглами направо…
…Он не пришёл сюда,
назад,
где ледениста переправа.
Где свет
и ветер,
и январь,
и где заносит пеплом веки…
Как свеже снегом пахнет гарь
на письменах о человеке.
***
На темноте стоят дожди, как струны.
Они так ярки – словно чёрный свет.
На темноте так неподвижны луны
на протяженьи тех миллионов лет.
Здесь так темно с прошедшего полгода.
Здесь звёзды пахнут горько, как миндаль.
Мы здесь так ждали чёрного восхода,
спрямляя руки вниз на магистраль.
Качнулся ливень, изогнувшись влево.
От черноты пахнуло прелым в нас.
Здесь, на проходе через лужи в древо
нам кто-то вжарил отражённый джаз…
Сентябрь шумит дождями возле сосен.
Ковёр пружинит хвойным телом внутрь.
Здесь,
на исходе,
отбивает восемь,
когда исходят полуливни утр.
Здесь тихо к ночи.
Вот и стихли струи.
На темноте не видно темноты…
Мы имя тьмы упомянули всуе,
когда почти что высохли цветы.
***
Лучи в стекле наклонны
похоже на клинки.
Нас овевали клёны,
не видные с реки.
За нами что-то пели.
Как жарко под закат!
Как жарко пахнут ели
Вот здесь,
где свет и ад.
Лучи в реке продольны.
Лучи видны… видны…
Здесь как-то… посторонни,
как свет, стальные сны.
Карета катит с юга,
кренясь на полусмех.
Как солона подпруга
при поцелуе вверх.
А ветер пахнет… пахнет…
лучами на воде.
А ветер к ночи чахнет
зловонием везде.
***
На нас глядели через окна лампы,
Когда был кончен путь по мостовым.
К нам прислонялись, словно льдины, вампы
на перекрёстке, уводящем в дым.
Вокруг был снег, похожий на туманы.
Он налипал на свет, как на стекло.
Я целовал на вашем сердце раны,
ладонью справа обхватив крыло.
Замёрзли свечи на седом восходе.
Скользили кошки лапами в снегу.
Мы обнимались в вымерзшей природе
всё там же, на вчерашнем берегу.
На вашей шее было пресно, льдисто.
Был так упруг ваш поцелуй мне в рот.
Ваш снег звенел похоже на монисто,
ссыпаясь крошкой вниз на небосвод.
***
Вы, словно тень, в проходе кверху.
Вы там – на фоне неба – тень.
Вы так прозрачны слева к эху
на перекрёстке набекрень.
Туман касается проёма
прозрачных улиц,
словно стёкл.
Туман молчит у перелома,
когда твой призрак жёлто-блёкл.
Ты смотришь светом, как глазами,
из опустевшего двора.
Ты истекаешь голосами,
рыдавшими тогда… вчера.
И ты всё так же так… прозрачна.
И губы пахнут миндалём.
Мы разместились так удачно –
почти в полустояк вдвоём.
А город рушится на ноги,
обломком губ целуя взлом.
Вы так прозрачны на дороге,
пересекающей проём.
***
На холод вверх,
на зов,
на холод,
холод.
Вот он обжёг мне пламенем лицо.
Здесь,
между звёзд,
почти что свод расколот,
склонив обломок в ноги, как крыльцо.
Здесь космос чёрн.
Лучи в лицо дождями.
Спрямляют взор сидящие с боков.
Я бросил взгляд под ноги на Майями
меж еле видных тонких берегов.
А небосвод осколками так режущ.
Пролёт так чёрен в космос,
в глубину.
На третий шаг на лик налипла свежесть,
как на окно, склонённое к окну.
Прохладно.
Чисто.
Рвано солнце с краю.
Над перигеем так прозрачна тень.
Я горстку льда,
как сбившуюся стаю,
у тёплых губ поймал на входе в день.
***
Не слышен голос из пространства.
Уже затихла к ночи ночь.
Мы запивали гегельянство
стаканом из последних мочь.
Горела Южная, где Север,
где колыхнулось небо льдом.
Ты опрокинулась на клевер,
в мрак обойдя по кругу дом.
Храпели кони.
Пахло сталью.
И был медовым привкус уст.
Они забыли нас за далью,
где у горы кончался куст.
Они смотрели из продольной,
почти завшивевшей скалы.
Ты мне слегка шепгнула: «Больно»,
чуть изогнувшись из золы.
И пахло золотом с пространства,
так… переполненного мглой.
Они нас ждут,
закончив пьянство,
за перегревшейся скалой.
* * *
Охлаждённый рассвет тёрпок вкусом магнолий.
Вот и ветер коснулся сникающих век.
Мы сегодня прохладны от привкуса боли,
где нас в ночь провожает подтаявший снег.
Туго шарфом кружит,
леденясь ко мне,
вьюга.
Мокрый ветер,
он полон, как звёздами, слёз.
Я к тебе обращался по кличке «Подруга»,
уходя через небо, как чёрный мороз.
Вот ты сникла во мгле,
остывающей сзади.
Чернь смеётся дождями, как плачем,
из льда.
Пахнет горьким миндаль в остывающем яде,
где молчат, перечерчены сном, города.
Ты шагнула назад, расплескав звездопады.
Вот истаяли лики, рыдавшие в нас.
Обнимая дождём, вас ласкали наяды,
пролетавшие мимо на ваш Малояз.
* * *
Холода подступают снизу –
Там,
где темень среди воды,
где над чёрным,
снимая ризу,
нам шептали из лебеды.
Тянет, тянет с щелей позёмкой.
Снег по полу от сквозняка.
Этим плачем,
как белой плёнкой,
заслоняемся от зрачка
под шаги из пространства в угол –
здесь нас ждут, шелестя, часы,
здесь прохладно от плача пугал,
опрокинутых на весы.
Плащ-палатка повязкой прела.
Перегнулась струна на штрих.
Очень страшно вблизи у тела,
непрозрачного возле них.
А пружины скрипят под ночью.
Тихо-тихо, когда рассвет.
Вот – пора,
мы видны воочью
через холод,
сквозь тень и свет.
* * *
Взгляд вдоль асфальта прямо.
Там пустота в окне.
Вот – возле мглы
с полграмма
мы засыпаем в дне.
Дальний проход ненужен
между столбов и дня.
День вдоль июня вьюжен,
помнящий про меня.
Ну-ка пол-шага…
Холод.
Вдоль мостовых рассвет.
Вход, как всегда, расколот
на эти много лет.
Чёрным пылают кошки,
плача слезами вниз.
Эти снега,
как крошки,
сыпятся на карниз.
Вход.
Тонки стены.
Взвизгнул
крик не забытых в нас.
Так неуёмны тризны,
дёрнувшиеся в пляс.
Так всё темно и длинно
Вдоль полумёртвых…
бля…
Ночь возле ветра чинна,
Падающая, пыля.
* * *
Черноглазая ночь ароматна и горька.
Тёплый вкус амазонок на белых конях.
«Здесь темно», - мне шепнул, наклонясь над ней, Борька,
истончившийся в льдинку в прохладных огнях.
Как шершава рука, светом стёкшая с кожи,
от мечей –
там мозоли, как слёзы камней.
Как нам тесно у неба на солнечном ложе,
Согревающем край золотых Пиреней.
Чёрный ветер со звёзд, уходящих за гребни.
Конь храпит, омывая слюной удила.
Борька плакал росой, поклонившись последний
в медноногие тени в углу у угла.
Пахнет прелым от сёдел.
Молчат перегоны.
Обжигающ провалами взгляд со спины.
Кони пахнут золой,
вылетая на кроны
из направленной вне неродной стороны.
* * *
Последний день перед уходом в старость.
Нас ждут фиалки, тени и гробы.
Ну,
под ноктюрн,
а ну,
исполним ярость,
когда поют мембранами дубы.
Проход в траве беззвучен,
словно маски
уставших тигров возле тополей.
Вот завершилось пол-ноктюрна сказки,
нерастворимой в ветре из полей.
Пыльца летит с цветов, как пыль с созвездий.
Встречают нас под трубы и под свет.
Как режущ блеск на меди возле лезвий,
кричащих в небо плач из кастаньет.
чужих костей,
уже спрямлённых к встрече.
Блестят ажурным выстрелы из дул.
Ссыхались дни –
как догорали свечи,
когда рассвет всё дул и дул, и дул.
* * *
Пароход, загудевший к свету,
приходящему из-за туч.
Мы уже поклонились лету,
когда он выплывал на ключ.
Вот сирена от бака взвыла.
Ты шепнула: «Ну вот и всё».
Ночь косыми дождями стыла,
налипала на то да сё.
Уж ударили в нас закаты
алым-алым,
как горстью звёзд.
Зазвенели,
как снег и латы,
нас не ждущие под мороз.
Пароход всё ломает льдины
вдоль фарватера между стен.
Крики сов холодны и длинны
в тонких трубках уснувших вен.
Чёрен вход сквозь чужие грёзы.
Ночь колышется шторой туч.
Ночь огнём окаймляет слёзы,
натекающие на луч.
И бураны чисты и липки.
И – взлетаем из неба мы.
Уж к закату запели скрипки
из востока,
из кутерьмы.
* * *
Наполнен день давно умершим светом.
80-й.
Здесь июнь в окне.
Мы вылетали в это небо летом
на лепестке,
как лубочном коне.
Подай мне руку, покачнувшись пьяно,
когда я вверх тянусь через простор.
Здесь облака,
как белые бурьяны,
цветут цветами у тяжёлых гор.
Внизу струна пути наверх сквозь поле.
Кричат орлы, касаясь нас крылом…
Мы так и стихли в запахе магнолий,
перевалив в закат за перелом.
Прохлада.
Чайки.
Боль струной – так тонка.
И в нас молчат оставленные там.
В твоём крыле –
том, слева –
перепонка
чуть розовата на просвет у рам.
А бок Земли так тяжек,
закрывая
последний крик из солнечного дня.
молчала вверх, нас покидая, стая,
когда ты пролетала сквозь меня.
* * *
Половинчатый вкус макароны.
Вот и всё!
Мы уходим от нас.
Очень остры,
как выстрелы,
кроны
фонарей,
собиравшихся в пляс.
Ночь качается стенами мрака –
словно вальс на асфальте,
как дне.
Вкус щеки ускользающ от лака,
осыпающегося на окне.
Вход на небо закрыт небесами.
Плачут дети среди Близнецов.
Мы шагаем из ветра за нами,
Облетая на чашах весов.
А проулки сжимаются снизу.
Вот и выход на мрак во дворе.
Ты всегда подчинялась капризу,
выходя из шестнадцатой в «ре».
Стих оркестр.
Вот и луны так лунны.
Гулко плакать у ветра из дна.
Мне так больно,
где мечутся струны,
поникая на ветер из сна.
А по пальцам бредут пешеходы.
Как здесь ветрено возле воды.
Были тени высокой породы
у согревшейся вверх борозды.
* * *
Фаэтоны кричат огнями,
и здесь холодно в пустоте.
Эти кони седы по пьяне,
содрогаясь, как на кресте.
Звон копыт по асфальту дыма.
Искажаются стены вверх.
Вновь пролётка минула мимо
на льняной серебристый смех.
Вход в пространство звенит покоем.
Выход кончился возле звёзд.
Фаэтоны.
Мы этим строем
прошуршим вдоль замёрзших рос.
А стена холодна и длинна,
мостовая меж звёзд, как тракт.
Как легко уходить от дыма
в темноту на четвёртый акт.
Свет и темень
Здесь космос уже.
Плачут ангелы у комет.
Мы по Солнцу,
как чёрной луже,
вырываемся к вам на свет.
И на звёздах черны могилы,
вдруг заплакавшие о нас.
Стук безмолвен.
Копыта стылы,
так беззвучны сквозь плексиглас.
* * *
Холод сбоку,
с полей,
ароматен.
Электричка замедлила ход.
Этот снег не особо приятен,
если смотришь, не щурясь, в восход.
Белоснежны и пыльны бураны.
Тянет светом меж острых столбов.
Нам пора возвращаться на раны
вдоль сугробов,
как сморщенных лбов.
Здесь была шагом дальше лощина –
там был снег сладковат от воды.
Ах, сугроб –
он всё так же
от дыма
тёплых снов,
неподвижен, как льды.
Тропка узка, сто сдавлена тенью,
как удавкой,
под серый закат.
Мы там шли из воды к отраженью
нас от нас на буран-перекат.
Электричка качается мимо.
Вот и кончилось небо в снегу…
…Ты шептала цитаты из Рима,
вылетая из мглы на бегу.
И я слизывал льдинки с ресницы
в верхнем веке на правом глазу.
Окна шли в поездах вереницей
через снег,
как чужую слезу.
* * *
Река черна – и здесь стремнины.
Здесь влажны камни в пене, как в фате.
И старый город
голосом Марины
шепнул мне в спину дождь на пустоте.
Ах, рвёт река,
молча,
меня на ветер.
От глыб озноб,
что смотрят с дальних дуг.
Мы здесь с тобой терялись на паркете
меж тополей,
теплеющих от рук.
Скала.
Бурлит.
Левее – перекаты.
Пахнули травы холодом в лицо.
Седой Урал всё вылезал на скаты
через закат, как чёрное крыльцо.
Всё глубже, глубже после рёва ветра.
Глядят из зада те, что сникли там.
До мокрой гальки меньше километра
через пороги, рёв и тарарам.
Ну, вот… и всё!
Сейчас осядет тина.
Пылает солнце в небе, как в воде.
Она молчит у края крепдешина,
опавшего на лужу на звезде.
* * *
Разнообразные не те.
Белла Ахмадуллина
Проходят люди вдоль перрона
так незаметны в темноте.
Чужие люди у вагона –
все те, которые не те.
Молчат гудки на сходе ночи.
И нам так тесно здесь, внутри.
Не закрывай тенями очи,
когда огни, как пустыри,
где люди шаркают ногами,
дыша дымами и огнём.
Безлюдно.
Тени за столами,
уже облёванными днём.
Мелькнула птица так бесшумно –
и там пригнулась – ах-ах-ах!
Ты промолчала –
это умно –
не замешавшись в тенорах.
А небо гнётся книзу мглою –
оно вот-вот задавит нас.
Мы пили водку под алоэ,
когда перрон всё гас и гас.
А в стенах ветер, словно шорох,
и словно искры, тени мух…
Перроны пахли, словно порох,
не вынося себя на дух.
Автореквием
(когда-нибудь пригодится)
Ничтожна ночь, что наших отпевает.
Заборы сдвинуты, как стены, по бокам.
Здесь за спиной нас никого не знают.
Прощай, прощай.
Парам, парам, пам, пам.
Ну, вот открыто прямо между сосен.
Дыши, январь, нам в спину зноем дня.
Мы ничего по-прежнему не просим.
Ну, отпевай.
Ну, отпевай меня.
Из мёртвых луж взлетают эскадрильи
упавших звёзд,
как слёзы тех, кто был.
Мы вас опять,
зачем-зачем?,
простили.
Не говори.
Ведь я не говорил.
А слёзы хватки,
словно осы роем.
И вот –
застыло то, что позади.
Я ухожу –
надеюсь, что героем! –
твой поцелуй сжимая на груди.