Князь Расуль Ягудин

4 ГЛАВА

КАМЕННЫЙ ГОСТЬ

​

​

Начало полностью из жизни. Я сам видел тех четверых с мечами на станции Аши. Возможно, это были толкиенисты или ролевики… Но у них действительно при себе не было абсолютно ничего, кроме мечей. Ролевики же непременно таскают с собой хотя бы «пенку», чтоб на ней спать. Вообще, ни разу в жизни не видел ролевиков с одними только мечами. У них всегда какой-никакой багаж в рюкзаках. Не говоря уж том, что лица у тех четверых были действительно абсолютно другие. Нет, дамы и господа, это были не ролевики. И не толкиенисты.

​

Князь Расуль Ягудин

​

​

КАМЕННЫЙ ГОСТЬ

​

 

После Аши почти сразу начались горы. Электричка неспешно ползла по рельсам, постукивая на стыках, с трудом продвигаясь вверх, и мрачные уральские скалы медленно проползали с обеих сторон, то отдаляясь и открывая пронзительно чистое морозное небо и просторные ущелья, окружающие спокойную плавную реку Сим, то приближаясь вплотную и нависая древними морщинистыми мшистыми телами над людьми. “Красиво, – подумал Ральф. – Это ж надо было прожить тридцать шесть лет неподалёку, в Уфе, и ни разу здесь не побывать”. Впрочем, Ральф знал, что несколько покривил душой – на природу и шашлыки он не выезжал и в Уфе, не говоря уж о находящихся несколько в отдалении Уральских горах – в его душе ещё были живы воспоминания о временах его молодости, когда в моде было злобное, тупое и жестокое хулиганство, и желающим выезжать на природу без опаски, следовало, во-первых, сбиться в стаю, во-вторых, быть еще более злобными, жестокими и тупыми, чем те, кто мог им повстречаться на пути. Ни то, ни другое Ральфу не подходило, и он так и привык проводить свободные дни поближе к тишине и одиночеству, всем дискотекам и ресторанам предпочитая собственный балкон.

Однако сегодня ему пришлось выйти из дому и направиться в далёкий путь в поисках материала для диссертации, которую Ральф намеревался начать писать ещё десять лет назад, и тему которой так и не определил до сих пор – чего-нибудь по сказкам, преданиям и мифам уральских этносов, правда, никто ему такого задания не давал, и ни с кем тема диссертации не была согласована, да и, вообще, никто и не подозревал, что он вознамерился писать диссертацию, но Ральф всё-таки надеялся, что когда диссертация на не известную пока никому, включая его самого, тему будет написана, её, наверное, примут на “ура”.

Но тут его бодрые, полные оптимизма размышления были прерваны. “Станция “Миньяр”, – тускло сказал вагонный динамик. Пора было выходить. И Ральф вышел прямо на холодный горный воздух под синее небо на перрон посреди остатков зимнего снега. С утра было морозно, но сейчас островки снега потемнели и подтаяли по краям, и воздух стал мягким и влажным, и лишь со скалистых гор ощутимо несло прохладой. Ральф двинулся по мокрому перрону в сторону станции не очень быстрым шагом, дожидаясь, когда поезд тронется и освободит ему дорогу через пути…

Они стояли кучкой у следующего вагона. Ральф шёл, потупившись, погружённый в свои мысли, и поэтому увидел их только когда расстояние ним и ими сократилось приблизительно до одного метра, он вполне мог бы пройти мимо, их не заметив, как только что прошёл мимо десятков людей, но тут что-то толкнуло его в сердце и он, дёрнувшись, поднял голову и обнаружил их прямо возле себя. Они стояли кучкой вчетвером, трое юношей и одна девушка, и напряжённо и боязливо всматривались в глухие чёрные тени от неприветливых скал. Был пока еще март, и здесь, в горах, несмотря на обманчивую солнечную погоду, стояла прохлада, и они все четверо явно мёрзли в своих кургузых кожаных и некожаных курточках и свитерах, с обнажёнными длинноволосыми головами. Девушка тоже была без головного убора, и тоже была одета легко, в обтягивающие голубые джинсы и свитер, рукава которого она натягивала на кисти рук, пытаясь согреться, и её волшебные золотые волосы, делающие её похожей на сказочную то ли принцессу, то ли фею, в вольном, хотя и явно тщательно продуманном беспорядке лежали роскошным покрывалом на спине и плечах, до самых бёдер оттеняя фигуру. Фигура тоже была сказочной – в стиле фэнтези: стройной и крепкой одновременно, с мускулистыми сильными бёдрами и высокой полной грудью – тело здоровой юной женщины, рождённой, чтобы рожать. За спиной у девушки был меч.

Меч имел длинную, потемневшую от пота, отполированную человеческими руками рукоять с круглым, почему-то сверкающим набалдашником на конце, и высовывался из-за её правого плеча под небольшим углом, так, чтобы его нетрудно было выхватить в любой миг. Ральф несколько мгновений оцепенело смотрел на рукоятку, затем перевёл взгляд на её лицо, и она не заметила его взгляда – она всё так же напряжённо всматривалась в глухие чёрные предгорные тени ненакрашенными глазами, всматривалась с одновременным выражением страха и остервенелой, фанатичной, неукротимой решимости на лице. Нос её был от холода синим, и оттуда явно текло, так что она то и дело вытирала его рукавом. У пацанов мечи были тоже. У всех. У одного из них то ли ножны были коротковаты, то ли меч был длинноват, но между краем ножен и узкой длинной поперечной гардой оставался просвет, и там был виден кусочек рабочей части меча. Клинок был выкован из превосходной стали, сверкающ и невероятно, сумасшедше остр – к любому из этих лезвий Ральф не решился бы прикоснуться даже мизинцем

Переходя пути, Ральф на рельсах споткнулся. Потом он споткнулся опять. У самого входа в зал ожидания он оглянулся и вновь посмотрел на них. Они всё так же стояли тесным кружком, вооружённые длинными ланселотовскими мечами и всё так же мёрзли и всё так же напряжённо всматривались в никуда.

С неприятным саднящим ощущением в сердце Ральф вошёл в зал и прошёл в дальний правый угол, где возле окошечка кассы имелось расписание поездов. Он машинально проскользил взглядом по расписанию, так же машинально запомнил время отхода наиболее подходящей для него обратной электрички и уже в следующее мгновение понял, что ему необходимо кое-что узнать, причём, узнать немедленно, и он это легко узнает путем простого созерцания, как восточный философ, если останется здесь, у кассы и расписания ещё на пару минут и будет внимателен и сосредоточенн. Он остался здесь, у кассы и расписания, и был внимателен и сосредоточенн. Прошло длинных томительных тридцать-сорок секунд, и затем дверь зала ожидания распахнулась, впуская одного из тех молодых людей. Юноша с продолговатым аристократическим лицом и собранными на затылке в пучок длинными прямыми пегими волосами с единственной свободной прядью, падающей прямо на лоб, шёл туда же, где стоял Ральф. А это могло означать лишь одно – что молодой человек тоже, как и он сам, не местный. Поскольку интересуется расписанием поездов, которое местные жители из прилепленной к станции крохотной деревушки или недалёкого городка Миньяр теоретически должны были знать наизусть, как знают его в любом месте, где жизнь полностью зависит от тонкой парной нити металлических рельс, где не ходят автобусы и не летают самолёты, и где в промежутках между грохотом проходящих поездов замкнутость и оторванность от внешнего мира абсолютны и непреодолимы, как абсолютны и непреодолимы вечность и тишина

Юноша медленно прошёлся глазами по списку поездов сверху вниз и, наконец, его взгляд остановился. Ральф посмотрел туда же, куда и он. Молодой человек изучал утреннее расписание, а точнее, расписание тех электричек, которые сегодня уже ушли, но завтра и послезавтра и во все последующие дни пойдут снова. И Ральф с недоверием и ужасом понял то, что эти молодые люди собираются заночевать здесь, в заледенелых и смертоносных Уральских горах. Он ещё раз вспомнил точёные черты лица девушки с высоким чистым лбом, оттенённым золотыми волосами, и мечом, нацеленным рукоятью вверх. Девушка не была похожа на шлюшку. На шлюшку, трахающуюся с троими – хоть одновременно, хоть подряд. К тому же для такого дела не помешало бы вмазать хотя бы по пол-пузыря. Пузырей у них не было. Закуски у них не было тоже. И ещё у них не было сумок, в которых можно было бы всё это нести, если бы они надумали купить питьё в местном продмаге, и не было палаток, в которых можно было бы пить, трахаться и спать. У них не было, вообще, никакого снаряжения, которое здесь, в этой глуши, тривиально нигде не купишь, за всем этим нужно было ехать обратно в Уфу, а они, как уже удалось установить, не собирались туда сегодня, у них не было ни хрена, кроме того, что было на них надето, и под чем не спрятать ни альпеншток, ни палатку, и длинных двуручных мечей. Только вот у этого пацана возле кассы было что-то под нижним краем куртки на левом бедре…

– Простите, а Вы не скажете, который час? – культурно спросил его Ральф. Пацан раздражённо и недовольно дёрнул вперёд рукой, оттягивая рукав с наручных часов, и край куртки приподнялся, наполовину приоткрывая заинтересовавший Ральфа предмет. Там был фотоаппарат. Дерьмовый любительский фотоаппарат “Зенит”. Они, что, собираются на эту дешёвку снимать Урал, тьфу?! Ральф раздражённо сплюнул в реку, уже когда находился на мосту. До автобусной остановки оставалось пол-километра. Может, они заночуют в деревне или в Миньяре у родственников или друзей?, думал Ральф. Такой вариант был возможен. Но такой вариант был притянут за уши процентов на пятьсот. Поскольку у друзей и родственников обычно останавливаются частенько или не останавливаются никогда, а в первом случае расписание они опять же должны были знать наизусть – не такое уж оно сложное: десяток поездов. Во втором же случае, если решили остановиться у родственников или друзей впервые, им следовало в первую очередь нанести им визит, удостовериться, что там всё в порядке, что их примут и не прогонят, что их помнят в конце концов, просто проявить вежливость и показаться-поздороваться, а не торчать на перроне, изучая расписание завтрашних поездов – кстати, в такой ситуации изучать следовало расписание поездов, уходящих сегодня, чтобы быть уверенными, что они смогут отбыть домой, если здесь, в Миньяре, с ночёвкой что-нибудь будет не так. Но они сегодня домой явно ни в каком случае не собирались. И ни в деревню, ни в Миньяр они явно не собирались тоже – когда Ральф уходил, они всё так же стояли к человеческим жилищам спиной и всё так же напряжённо всматривались в противоположную сторону со всё теми же испуганно-остервенелыми выражениями лиц. Их лица вообще были нюансом самым интересным. С такими лицами не выезжают гужбанить и жрать шашлыки среди сумрачных мартовских гор. С такими лицами принято сражаться и погибать. Именно так – безнадёжно сражаться и неизбежно погибать без малейшего шанса на победу. Но если победа невозможна, тогда зачем они…? Господи, думал Ральф, какого же лешего им там, среди этих страшных древних гор нужно, им, четырём молодым людям с печатью интеллигентности и одухотворённости на лицах и бритвенно острыми длинными мечами с истёртыми бесчисленными прикосновениями рукоятями за спинами?

Ральф зябко передёрнул плечами на продуваемом ветрами мосту над слегка бурливой в этом месте речкой Сим. На душе у него было мерзко, как будто он оставил замерзать в снегу андерсоновскую девочку-со-спичками. Хрен с ней пока что, с диссертацией, неожиданно решил Ральф, диссертация никуда не убежит, мифы, сказки и предания – тоже. Надо было возвращаться, и он пошёл через реку назад .

На перроне уже никого не было. Перрон был совершенно пуст. Ральф несколько минут потоптался на влажном тёмном асфальте. Он готов был поклясться, что за ним они не шли. Остаётся возможность, что они остановились вот в этих нескольких домах по эту сторону реки. И Ральф завернул за угол и подошёл к вездесущим бабулькам, торгующим семечками у станционной стены.

– Тут не проходили четверо молодых людей, трое парней и одна девушка, все – с мечами за спиной? – задал он совершенно шизофренически прозвучавший вопрос, на который заранее знал ответ.

Ответ таким и оказался – не было тут ни хрена никого чужого, если не считать его самого, но Ральф не мог не заметить, как при словах “с мечами за спиной” бабульки как-то странно сжались, и на сразу побледневших лицах только что бодреньких и говорливых бабуль отразились древние, застарелые тоска, отчаяние и страх с мрачной тенью безнадёжности и обречённости, тенью, появляющейся лишь в местах, где вечен и перманентен кошмар, и Ральф вдруг почувствовал, что это местечко удивительной красоты совсем перестало ему нравиться.

Понурившись и нахохлившись, Ральф уныло стоял посреди пустого перрона и ждал обратной электрички. Надо было бы начать разыскивать тех четверых, но они не оставили после себя никаких следов и никакой надежды, что они встретятся ещё когда-нибудь.

“Наверное, это толкиенисты”, – наконец решил Ральф, усаживаясь в поезд, и сам удивился смехотворной бредовости своего предположения. “Толкиенисты!!!” – повторил он про себя чуть громче, надеясь, что всё-таки удастся себя убедить и вновь ничуть не преуспев в этом вопросе. Толкиенисты, как же, ага, подумал он уже в следующую секунду, с такими-то лицами? И притом, – у этих четверых были настоящие, остро наточенные боевые мечи, все толкиенисты же, каких Ральф знал, болтались по зелёным лужайкам с убогими деревяшками и глупейшими овечье-счастливыми выражениями лиц, причём, делали это только в тёплую солнечную летнюю погоду, дабы не дай Бог не создать для своих нежных тел неудобств в виде некоторой прохлады. Толкиенисты, как же, тьфу – и на душе у Ральфа стало ещё противней.

 

Ральф внезапно проснулся ночью от того, что кто-то резко тряхнул его за плечо, при этом заливая чем-то тёплым. Ральф дёрнулся и, открыв глаза, взглянул прямо перед собой. Давешний пацан, тот, что изучал расписание, продолжал трясти его за плечо, разбрызгивая вокруг тугие плети раскалённой крови из своей шеи, на которой не было головы. Голову он держал под мышкой лицом к Ральфу, и голова с яростным выражением лица пыталась что-то кричать, не издавая ни звука. Грудь его была вмята, и белые острые обломки рёбер торчали в стороны из месива, уже запекшего в сплошную бурую массу. Пацан снова тряхнул его и начал стаскивать с постели, с дикой силой удерживая за ночной халат. В другой руке у юноши был его меч, от острия до самой гарды покрытый слоем какой-то чужой, ублюдочной мерзостной слизи цвета остывающего дерьма, и его белые мальчишеские пальцы напрягались, явно с трудом удерживая мокрую скользкую рукоять. Увлекаемый пацаном, Ральф неуклюже побежал в сторону кухни, её дверь распахнулась, отброшенная в сторону пинком, и они вдвоем выбежали через балкон на вчерашнюю станцию, где теперь была ночь, и горы чернели зловеще и враждебно, залитые светом огромной мёртвой луны. Они перебежали пути, стремительно миновали небольшие посадки и тут же углубились в узкий проход среди двух отрогов, всё глубже и глубже погружаясь в ледяную плоть земли. Потом мелькнула слева полянка, потом они взбежали на небольшой склон, потом побежали вниз сквозь чахлую рощицу скорченных голых зимних стволов. Здесь стало намного темнее и воздух стал вязок и неподвижен, словно в кошмарном сне, и в следующее мгновение остро и одуряюще запахло свежей человеческой кровью. Потом было короткое узкое ущельице, больше похожее на коридор, и тугая мощная мгла шевелилась у дальнего валуна, упавшего с каменной стены отрицательного уклона, стены, высящейся так, что место под ней напоминало маленькую неглубокую пещерку. Девушка, Ральф увидел её первой, была там, она тоже беззвучно что-то кричала, лёжа на спине, вжавшись в почву и протягивая ему издалека обе руки с зажатым в них каким-то небольшим прямоугольным предметом. В это момент снова прянула к ней темнота, и два полыхающих парным серебряным пламенем клинка сверкнули одновременно, обрушившись на её громоздкую и при этом жутко гибкую и пластичную, как у ядовитой гадюки, плоть, и ожившая мгла на миг отступила, вновь открывая Ральфу обзор, и он увидел, что мечи в руках двух оставшихся пацанов тоже окрасились чем-то склизким. Девушка вновь протянула к нему руки и вновь попыталась закричать, но тут непроницаемая тень спрыгнула на одного из ребят сверху, мгновенно вспоров ему левый бок, и в обнажившейся ране на миг стали видны белые струны костей, затем его голова взлетела в воздух, и из шеи тоже ударили фонтаны крови, заливая всё вокруг, затем оставшийся юноша метнулся, пригибаясь, к тени под внешний изгиб, сталь его меча ослепительной молнией сверкнула, погружаясь в подбрюшье и открывая путь потоку отворённой слизи, и пацан вновь отскочил назад и вновь успел принять на себя атаку оставшейся глыбы мглы и вновь повернулся, теперь уже вправо, откуда тоже, беззвучно извиваясь, рванулась какая-то дрянь – пацан коротко дёрнул сбоку мечом, перед ударом выведя вперёд рукоятку, и дрянь развалилась на две половины, он рванулся назад к всё так же лежащей на земле и что-то кричащей Ральфу девушке, все так же протягивающей ему какой-то предмет, затем острый хлыст травы захлестнул его ногу и затянулся, словно петля на горле, притягивая к земле, две тени одновременно кинулись на него с двух сторон, пацан одним коротким движением клинка снёс верхушку первой и даже успел встретить вторую, когда уже падал с плотно оплетёнными ногами ничком. Уже лёжа на земле он каким-то чудом сумел повернуться лицом вверх, при этом перекрутив в жгут всё тело, и склоняющей из темноты вполне отчётливой и ясной оскаленной морде успел нанести перед смертью последний удар. Ральф оглянулся в поисках того, кто его привёл, но тот, видимо, выполнив своё предназначение, теперь лежал на земле безнадёжно мёртвый и, кажется, успевший остыть. Теперь из людей в ущелье оставались лишь он и она. Девушка уже вскочила на ноги, перехватив почему-то очень ценный для неё предмет в левую руку и правой выхватив из-за спины меч. Вот клинок сверкнул раз, вот – второй, каждый раз разбрызгивая вокруг фонтаны нечеловеческой слизистой липкой крови, она легким прыжком перемахнула через лежащее перед ней тело и резким ударом разрубила по вертикальной линии какую-то очередную мелкую дрянь, что-то кинулось на неё сзади, и она, мгновенно присев с одновременным поворотом влево, с невероятной скоростью развернулась корпусом и убила его диагональным ударом снизу вверх, затем мглистые глыбы кинулись на неё со всех сторон, и на какой-то миг её стало не видно среди груды шевелящей омерзительной чёрной плоти, затем отлетели, разбрызгивая крупные капли, сразу двое одновременно, потом рухнули ещё двое, на сей раз один за другим. Тонкая фигура девушки вновь появилась в проёме среди мрака, и Ральфу на какой-то миг отчаянной надежды показалось, что ей почти удалось пройти. Это было правдой – она действительно почти что прошла, когда кто-то, прянув снизу прямо из земли, перекусил ей руку чуть ниже локтя, и тонкие края словно бритвой срезанного рукава свитера свесились над обрубком руки. Это была правая рука, и она осталась лежать на земле вместе с яростно стиснутым тонким пальцами мечом, девушка прижала к груди фонтанирующий алыми струями обрубок и побежала к Ральфу через лунный свет. Ральф стряхнул с себя оцепенение и побежал ей навстречу, оскользаясь на мшистой и липкой влажной земле, теперь ущельице вдруг словно раздвинулось и удлинилось, стало огромным и пустым, как сатанинский зал в подземелье, и на какой-то миг показалось, что они бегут на месте, не приближаясь и перебирая ногами в пустоте, затем, когда Ральф уже начал задыхаться от этого безумного бега, он увидел что они уже друг от друга совсем недалеко, и тут девушка начала при каждом шаге всё ниже клониться вбок, всё так же притискивая к телу правую культю, а затем со всхлипом глубоко вздохнула и вновь беззвучно закричала, вытягивая оставшуюся руку вперед к нему, со всё так же зажатым в ней продолговатым предметом, и теперь, с близкого расстояния, Ральф этот предмет узнал, это был фотоаппарат, тот самый дерьмовый “Зенит” ориентировочно за пол-штуки рублей. Они были уже совсем близко друг к другу, когда упругие тени, мчавшиеся следом, наконец оказались прямо у неё за спиной. И девушка почувствовала их приближение. Она резко выдохнула и, не оборачиваясь, побежала из последних угасающих сил. Узкое длинное мускулистое тёмное тело, преследующее её легкими доберманьими прыжками, уже взметнулось вверх в последнем броске и почти опустилось к ней на спину, когда она выбросила здоровую руку вперёд и швырнула фотоаппарат прямо в Ральфа, аппарат сверкнул тусклой рыбкой в свете луны, и Ральф кинулся наперерез, намереваясь принять его на грудь, словно мяч, и аппарат пролетел прямо сквозь него, почему-то при этом обдав движением воздуха, и тут девушка с висящей на ней тварью оказалась, наконец, прямо здесь, и прямо перед его глазами мелькнуло её искажённое мукой лицо, запрокинутое к луне, с чьей-то клыкастой пастью, впившейся в её горло, потом они начали падать оба на землю, и Ральф попытался её подхватить, и она тоже пролетела сквозь его руки, как тень…

Под утро неожиданно стало холодно, и Ральф начал нехотя просыпаться. Он повернулся на бок и поплотнее закутался в одеяло, надеясь согреться, но холод ощутимо приникал под ватный слой и начал становиться пронизывающим. Ральф выругался и, чувствуя дурную муть в сознании и душе из-за ночного кошмара, тяжело сел на кровати, щурясь на серое утреннее окно. В этот момент из-под двери комнаты самым нахальным образом потянуло уличным морозом, и Ральф, выругавшись ещё разок для облегчения души, побрёл на кухню разбираться. Так и есть – балконная дверь на кухне лениво болталась от ветра, не запертая ни на единый шпингалет. “Вот блядь”, – с чувством сообщил Ральф всему миру и начал искать пути сквозь тюль и занавеску. Он уже взялся за дверную раму, когда понимание происходящего взорвалось в его сознании беззвучным и белым ослепляющим шаром, от которого осталось короткое и низкое гудение в черепных костях, тут же вызвавшее тупую и тяжёлую головную боль. Вчера, перед сном, он наглухо закрыл дверь балкона. Наглухо. Открыться сама она не могла, и открыть её было некому, если не считать…

Если не считать вчерашнего пацана с оторванной головой и раздавленной грудью, приснившегося ему ночью… приснившегося ли?

Ральф резко повернулся и взглянул повнимательнее вокруг. Пол и в кухне, и в коридорчике прихожей, ведущем на кухню от зала, был усеян какой-то словно сыпью, которой здесь раньше не было никогда. Ральф присел на корточки и присмотрелся к сыпи очень-очень внимательно. Это были округлые, слегка выпуклые капельки, некоторые побольше, некоторые поменьше, и все они имели бурый цвет. Цвет, какой бывает у засохшей крови.

Когда Ральф возвращался в комнату, он ощущал в себе могильный холод ужаса, словно уже знал, что там увидит. Но одно дело – знать, совсем другое – увидеть. Ральф схватился за косяк двери и его едва не вырвало тугой вонючей струёй. “Господи, – подумал он, – это похоже на скотобойню”. Пространство вокруг его дивана было сплошь забрызгано кровью, и на том месте, где вчера стоял мёртвый пацан, теребя его за плечо, на полу темнела большая засохшая бурая лужа. Постель Ральфа была жёсткой и заскорузлой от высохшей крови, которой она была забрызгана вся целиком. На одеяле, на том, месте, за которое пацан вчера взялся, чтобы сдёрнуть одеяло с Ральфа, были несколько параллельных продолговатых кровавых линий – следы мальчишеских пальцев, оставивших след на пододеяльнике. Ральф судорожно повернулся, зажимая рот рукой, и метнулся в сторону туалета, и его вырвало, едва он успел добежать до унитаза…

Ральф взбежал по обледенелым ступеньками первой утренней электрички и, нахохлившись, притулился у окна. Ему казалось, что он насквозь пропах человеческой кровью и слизью тех неведомых ночных зверей, и он сторонился пассажиров, как сторонится людей смертник, выходящий на свой последний бой. Почти освободившаяся от снега земля проплывала за окнами, и станция за станцией оставались позади. Затем он вспомнил, что та дорога в ущельице начинается в передней части станции Миньяр и перебежал по вагонам вперёд, чтобы не потерять ни секунды, когда окажется там. Сердце саднило, как будто в нем побывал гнилой и чёрный нечеловеческий клык, оставив после себя рваную незаживающую рану. Он вновь на мгновение вспомнил чистый светлый лик девушки и сверкающий меч в её руке и, стряхивая наваждение, дёрнул вбок головой. Тут сказали “Аша”, затем начинались горы, и электричка сквозь тусклые серые скалы с мрачным неторопливым упорством пошла на Миньяр. Перед внутренним взором Ральфа снова возникло лицо девушки, и он ей мягко сказал:

– Ничего. Я сейчас буду. Потерпи ещё чуть-чуть.

И девушка чисто и доверчиво улыбнулась ему в глаза, и от улыбки её лицо смягчилось и стало спокойным и нежным, лицом обычной юной девушки, ещё не познавшей зла, и в чертах её лица теперь не было холода и утончённости древнего то ли рыцаря, то ли ведуна, ни на миг не выпускающего святого оружия из рук, и лишь теперь стало видно, насколько она молода, Господи, вряд ли ей исполнилось восемнадцать, она ещё находилась в том возрасте, когда для каждого уважающего уголовный кодекс её нельзя было ни угощать вином, ни приглашать к сексу, и только насчёт смертного боя с нечистью посреди ночных Уральских гор в уголовном кодексе ничего не говорилось.

На станции внешне ничего не изменилось, она всё так же спала под синим небом, прячась среди высящихся вокруг исполинских каменных тел. Народу после Улу-Теляка сегодня почему-то в поезде не было, и Ральфа стоял на перроне совершенно один. Безлюдье и безмолвие вокруг были оглушающими, даже вчерашние бабушки с семечками сегодня не грелись возле солнечной стены, и Ральф невольно поёжился, чувствуя смертельный холод одиночества и тоски. Он повернулся и пошарил глазами вокруг, ища путь на вчерашнее ратное поле.

 

Он сразу нашёл дорогу, по которой она вдвоём с мертвецом бежали ночью, – этот путь был чуть светлее, чем остальной окружающий мир, и местами еле заметно отливал то золотом, то серебром. Ральф чутко прислушался, стремясь не пропустить мимо внимания любую приближающуюся опасность, прикоснулся в кармане к мощному складному кнопочному ножу и двинулся наискосок через пути в сторону гор, внутренним ощущением улавливая среди скал тонкую мерцающую линию их вчерашних следов.

Свет и солнце кончились внезапно, сразу же, как только он ступил во вчерашний проход среди двух отрогов, теперь вновь наступила пасмурная погода, и от появившейся промозглой сырости Ральф почувствовал, как в его душе растёт глухая злоба. Эта мразь уже его достала. Так точно, товарищ майор, его терпение было уже на исходе, и он был близок к настоящему дикому безумному взрыву ярости – ярости, способной смести всё вокруг, и он, так точно, товарищ майор, уже совершенно не испытывал страха. Ральф больше вообще ничего и никого не собирался бояться – уж если вчерашние дети не побоялись на всё это пойти, то уж он-то, здоровый тридцатишестилетний мужик, и подавно не испугается, а ну, выходите, сссуки, а ну, ага.

Вчерашнее ущельице открылось перед ним именно в этот миг. Ральф в глубине души всё продолжал надеяться, что всё случившееся накануне – лишь сон, и что он всего лишь лунатик, разделавший курицу в бессознательном состоянии – отсюда и кровь по всей квартире, а в ущельице ничего не происходило, и он, Ральф, там ночью не побывал, поскольку никакой лунатик не в состоянии покрыть несколько сот километров за считанные секунды, и не было там никакой вчерашней битвы, и вот сейчас он, Ральф, сюда войдёт и увидит, что всё чисто, и тогда он вздохнёт с огромнейшим облегчением, поскольку тогда останется самое лёгкое – зайти к участковому психиатру и попросить таблеток от головы…

Они были там. Все четверо. Их истерзанные, изувеченные тела были разбросаны по всему ущелью и везде валялись мечи, измазанные в чужой нечеловеческой крови. Рукоятку меча девушки по-прежнему напряжённо стискивали тонкие белые пальцы отгрызенной руки. Сама девушка лежала там, где Ральф её вчера оставил, всё так же сохраняя выражение ужаса и остервенения на мёртвом лице. Свитер впереди был вспорот четырьмя параллельными бороздами, уходящими глубоко в кожу, и теперь её залитая кровью грудь была обнажена, и остывшие ледяные розовые соски заострились, увеличились в объёме и отвердели, как бывает у женщин в момент любви или кормления ребёнка.

Приступ мучительной ноющей боли в сердце был настолько сильным, что Ральф на мгновение остановился, массируя себе левую часть груди. Кое-как совладав с собой, он опустился перед трупом девушки на колени и осторожно положил ладонь на её открытые мёртвые глаза, отогревая лицевые мышцы для того, чтобы глаза закрылись – тогда он мог бы думать, что она просто спит. Ущельице вокруг холодно и недружелюбно молчало, одетое в мох и чахлую траву, тела мрачных серых камней и скал слегка горбились, словно готовясь к прыжку, и их глубокие борозды и морщины причудливо извивались, скрывая в складках недобрые и тёмные маленькие глаза. Ральф зябко поёжился от чувства гадливости и какого-то неосознанного страха и прошёл по ущелью в ту сторону, где лежал в оторванной руке длинный холодный меч. Он хотел точно так же отогреть мёртвые пальцы своим теплом и осторожно разжать их, но пальцы внезапно разжались сами, отпуская рукоять, и слегка двинули передними фалангами, словно посылая ему предсмертный привет, и это зрелище внезапно ожившей руки не вызвало в Ральфе ни отвращения, ни страха. Он лишь нагнулся и взял меч за холодную рукоять, поднимая его с земли. Теперь он был вооружён и теперь, принимаясь искать тот дерьмовый “Зенит”, был готов отразить любую атаку.

Так, подумал Ральф. Он был вон там, когда пытался поймать фотоаппарат, словно мячик, на грудь, и фотоаппарат, пролетев сквозь него, теоретически должен был пролететь ещё пару метров. Именно в этом месте вся почва была перекопана и распахана и были вывернуты все камни и чахлые деревья – хммда, подумал Ральф, вчерашняя нечисть тут не слабо потрудилась. Тем лучше – значит, они расчистили для него путь, и Ральф осторожно прошёлся по мягким комьям земли. Фотоаппарат они не нашли – это было видно по тому, с какой яростью было разнесено всё вокруг того места, где он, по всем законам физиологии и физики должен был лежать. Вот оно, неожиданно подумал Ральф, физика и физиология: притяжение земли, масса аппарата, ориентировочная сила броска с учётом тяжёлого ранения и болевого шока, трение воздуха, бе-бе-бе… Простые естественные величины, используя которые, очень легко рассчитать траекторию полёта “Зенита” и вычислить местечко, где ему следовало приземлиться. Вот они, суки, и рассчитали. Ральф ещё раз измерил взглядом расстояние от этого местечка до той точки, откуда был совершён бросок. Всё правильно. Если мыслить в категориях обычных, естественных, научных параметров, аппарат должен был упасть действительно где-то здесь…

Но вчера была необычная ночь. В самом прямом и непосредственном, Божественном понимании этого слова. Вчера люди, созданные Господом, сражались с силами ада, и их человеческие души, горящие огнём Божественного гнева, придали их рукам силу, которой в обычной жизни у человека нет, силу, приходящую лишь в минуты битв, содержащих в себе значение изначальности – битв света с тьмой, и людская память до сих пор сохранила древние легенды о великих батырах, сражавшихся с нечистью в тысячелетних Уральских горах, об их исполинской силе и нечеловеческом мужестве, об их волшебных сказочных мечах, разрубающих скалы. Вчера был как раз такой случай, включающий всё: и исполинскую силу, и нечеловеческое мужество, и волшебные сказочные мечи, разрубающие скалы. Вчера три великих батыра и прекрасная воительница вступили с нечистью в смертный бой, и их образы и придуманные позже людьми имена на тысячелетия сохранит народная память в своих неумирающих мифах. “И тогда бросила прекрасная Алтыньюряк волшебный кристалл сквозь тугую мглу, и полетел волшебный кристалл, убивая всех демонов на своём пути, сметая шайтанские дворцы и нечестивые храмы, пробивая и раскалывая горы и оставляя ураганный ветер за собой, и нестерпимым светом Божественного огня залил он всю землю, и погибли в этом огне все, кто был нечеловек, и остались на земле лишь настоящие люди, и облетел всю Божью вселенную волшебный кристалл, не оставив нечестивым места, где они могли бы укрыться, и завершив своё предназначение и закончив свой путь, упал в тайном, скрытом от демонов месте …” Так примерно это будет звучать, подумал Ральф и двинулся в дальний конец ущелья, в самую-самую глубину, куда для обычного человека невозможно было даже бросить взгляд, не говоря уж о материальном предмете. Фотоаппарат был там. Он висел на мшистой стене, зацепившись ремешком за кусок какого-то древнего корня, торчащего чуть косо, и был весь на виду – совершенно удивительно, что его никто так и не смог найти… хотя, если учесть, насколько далеко отсюда искали, удивляться было нечему. Ральфу даже не пришлось наклоняться, утруждая свою старую плоть, он просто протянул руку и снял аппарат со стены. Он ещё раз непроизвольно вспомнил фонтаны чужой чёрной крови, меч в руке девушки, сверкающей молнией взрезающий мглу, и этот хренов “Зенит”, пролетевший сквозь его грудь. И внезапно понял, что не может уйти просто так, не похоронив всех четверых с оружием в руках.

“Что же они тут фотографировали, – думал Ральф, сложив все тела вместе и начиная натаскивать камни, создавая над братской могилой курган, – настолько важное, что все четверо предпочли во имя этих фотографий умереть, хотя вполне могли бы остаться дома?” Он всё ходил туда-сюда, собирая камни повсюду и одновременно пытливо рассматривая всё вокруг. Стены… деревца… серое небо в просвете наверху… и камни, много камней, некоторые побольше, некоторые поменьше, некоторые огромные, сидящие и лежащие на каменистой почве грузно и тяжело – Ральф вдруг поймал себя на мысли, что размышляет об этих камнях, как о живых враждебных существах, временно обратившихся в неподвижность… “Бред, – раздражённо подумал Ральф. – Шизофрения”. Он старался не вспоминать, что за последние сутки произошло слишком много событий, полностью похожих на бред и тем не менее имевших место на самом деле. Тяжёлые скользкие булыжники и осколки скал, которые он таскал к могиле, заставляли неметь его пальцы и оставляли на подушечках пальцев и ладонях серо-белые пыльные следы, и пот заливал глаза, стекая по лбу и пропитываясь сквозь брови. Аккуратно пристроив к куче очередной голыш, Ральф с трудом распрямил ноющую спину и бросил ещё один взгляд вокруг. Стены… деревца… травишка…небо…камни… много камней…меч… Он уже повёл взором дальше и затем вновь повернул голову к мечу. Меч. Меч торчал набалдашником в небо, совсем чуть-чуть отклонясь влево от вертикальной линии. Половина покрытого засохшей кровью клинка тускло мерцала в сером свете, вторая половина было полностью погружена в небольшой холмик, вернее, в то, что выглядело, как холмик. Ральф что-то не помнил, чтобы кто-либо из бойцов втыкал оружие остриём вниз, все они погибли в жаркой сече и каждый из них свой последний предсмертный проблеск сознания использовал, чтобы нанести врагу ещё один удар. Единственный, чью смерть Ральф не видел, был тот, кто уже мёртвым приходил ночью за ним, но он-то как раз и сейчас имел измазанный чужой кровью меч при себе – Ральфу так и не удалось разжать его пальцы, и он отнёс его в могилу прямо так – с мечом в руке, как и полагается викингу, и аккуратно пристроил к шее оторванную голову. Так кому же принадлежал этот меч, воткнутый вниз, в непонятный холмик скалистой породы, торчащий из земли? – Ральф уже подошёл вплотную и разглядел, что холмик имеет не земляную, а каменную плоть… и в самой глубине этой каменной плоти находилась половина клинка, словно пригвоздив этот холмик к земле – кому и зачем понадобилось пришпиливать к земле каменный холмик и… как, чёрт побери, меч пронзил этот литой мощный камень насквозь? – Ральф невольно вздрогнул, вновь вспомнив многочисленные упоминания в древних уральских эпосах о волшебных мечах, разрубающих и насквозь пронзающих скалы… зачем? Какого хрена легендарным батырам было нужно от безобидных с виду камней?.. и Ральф уже понял, что ответ содержится в самом вопросе – “безобидных с виду” – вот оно, они лишь выглядят, как обычные мирные и вполне для людей полезные куски горных пород, чем-то они несомненно людям угрожали, иначе древние батыры и вчерашние дети не стали бы тратить на них драгоценные мгновения битвы и прикалывать их мечами, словно жуков булавками, к земле. И всё-таки как, на хрен, мать вашу, меч всё-таки прошил эту мощную цельную каменную груду? Ральф взялся за рукоять и попытался пошевелить меч в недрах холма. Верхняя часть клинка гибко и туго качнулась в его руке, нижняя же, погружённая в холм часть осталась совершенно неподвижной, нечего было даже пытаться – Ральф сразу понял, что меч из камня не вытащит даже тягач, разве что он просто вырвет за эту рукоятку каменный холм из почвы вместе с мечом. Ральф тяжело вздохнул, устанавливая последний голыш в верхушку рукотворного кургана над телами погибших людей, приходилось смириться, что загадка пока останется неразгаданной, а меч так и останется торчать из этого холма памятником вчерашней битве. Ральф ещё раз нагнулся и повнимательней рассмотрел каменный пронзённый холм. Холмик имел удлинённую конструкцию и состоял из нескольких неодинаковых частей, похожих…

похожих, и он заметил это только сейчас, на части тела какого-то крупного зверя, приколотого к почве ничком, так что вот эта вот туповатая морда упиралась в землю, а лапы были распростёрты в стороны по земле. В округлом куске, похожем на голову, имелась щель, похожая на ротовую, и неровные острые края щели напоминали сросшиеся в сплошную линию клыки. Два кусочка слюды под массивным лбом смотрели мёртво, пристально и враждебно, и мощный загривок дыбился и топорщился мхом, как шерстью, словно загривок пещерной гиены, крадущейся в темноте… И было что-то необычное, привлекающее внимание во всём, что находилось вокруг, что-то напрягало и раздражало своей неясностью и невозможностью это классифицировать.

Ральф вздохнул, снял пальто, завернул в него меч и ушёл, наконец, из ущелья с неприятным ощущением того, что упустил что-то важное. Лишь в последний момент он оглянулся и, повинуясь безотчётному чувству, вдруг сфотографировал ущелье. Всё целиком.

 

Тёлочка была вполне. Мордочка. Попка. Умопомрачительное мини со спущенным по последнему писку поясом открывало сверху прелестный юный пупок, снизу – симпатичные ножки.

“М-м-м-м-м”, – в полном восхищении подумал Ральф и сказал вслух очень грустным голосом:

– Девушка, а у меня нога болит.

– Да-а-а? – недоверчиво протянула тёлочка. – Я вам сочувствую.

– А вы меня не отнесёте домой на руках? – преданным тоном попросил её Ральф.

– К кому домой? – мудро решила уточнить тёлочка.

– Ко мне домой, не к вам же, я всех ваших мам боюсь до полусмерти, особенно, когда они разгневаны, а если ваша мама увидит, как вы меня носите на руках, она вряд ли будет в восторге.

– Н-н-н-да, – печально констатировала тёлочка и, поразмыслив, спросила с самым любознательным видом: – И много на вашем жизненном пути было разгневанных мам?

– Да я удивляюсь, как я, вообще, до сих пор жив, – интимным голосом по секрету сообщил ей Ральф.

– Ну, поскольку на моей вооружённой до зубов маме ваш жизненный путь закончится моментально, а я не могу взять себе на душу такой грех, придётся мне не получить огромного удовольствия отнести вас домой на руках.

– Жаль, – низким приятным голосом трагического актёра подвёл итог Ральф и скорбно задумался. Впрочем, он просиял уже через секунду: – Ну, тогда, может, я вас отнесу домой на руках? – Ральф со счастливым восторгом от того, что нашёл решение проблемы, воззрился на неё.

Тёлочка на миг потеряла дар речи от возмущения.

– У вас же нога болит, – наконец, сварливым тоном высказалась она.

– Но я же понесу вас не ногами, – невинно объяснил Ральф.

– Далеко? – неожиданно вполне по-деловому спросила тёлочка.

– Да нет, прямо здесь, в Сипайлово.

– Я вообще-то шла в другую сторону.

– А разве в другой стороне кто-нибудь приготовил вам красное вино под сыр и холодное мясо.

– Тёлочка, наконец, засмеялась:

– Да нет, – честно призналась она, – в той стороне мне никто не приготовил красное вино под сыр и холодное мясо.

– Вот видите, – поучительно изрёк Ральф. – А в этой стороне я приготовил вам красное вино под сыр и холодное мясо.

– Ну что ж, – неожиданно легко согласилась тёлочка, – поднимайте.

– Чего? – слегка испугавшись, с самым непритворным изумлением спросил Ральф.

– Меня, конечно, вы же собирались отнести меня домой на руках, – теперь тёлочка совсем не улыбалась, и её взгляд был жёстким, требовательным и прямым.

– Да-а-а-а, – обиженным тоном протянул Ральф, лихорадочно думая, как ему вырваться из ловушки, – усираться и тащить вас на руках буду я, а заглядывать вам под юбку в этот момент будут все остальные.

– Мне тоже ужасно жаль, что я не могу подсмотреть себе под юбку, – с надрывом в голосе произнесла тёлочка. – Это, можно сказать, трагедия всей моей жизни. Так что, когда вы понесёте меня на руках, мы будем умирать от зависти к прохожим вместе.

И Ральф тяжело вздохнул, поняв, что отвертеться не удалось. Он поднял её на руки одним рывком и слегка наклонился назад, распределяя вес равномерно по всему телу. Тёлочка была довольна тяжела и пахла недорогой парфюмерией и чистым, тёплым молодым телом

– Да вам, оказывается, не восемнадцать лет, – хрипло изрёк он возмущённым голосом Карлсона-Который-Живёт-На-Крыше.

– Да ну? – не поверила тёлочка. – Почему это?

– Так вы же весите на все девятнадцать.

Тёлочка с любопытством заглянула ему в глаза, на сей раз с близкого расстояния.

– Надеюсь, вы умеете и кое-что ещё, кроме угадывания возраста по весу, – с сексуальным придыханием спрсила она и поплотнее прижалась к нему крепкой грудью..

И тут Ральф неожиданно смутился. Свойственная молодым откровенность была вовсе не настолько привычна ему, как им. Он торопливо отвёл взгляд от её насмешливых и мудрых, всё видящих и всё понимающих недетских глаз, и двинулся в направлении дома.

Он прошёл несколько шагов и лишь тут вдруг понял, что до его дома километра два по пыльным сипайловским дворам под раскалённым июньским солнцем. Словно услышав его мысли, телочка презрительно усмехнулась и посмотрела на него свысока.

– Давай, дядечка, тряхни стариной, – с издёвкой сказала она. Ральф даже не посмотрел на неё. Он чувствовал тоску и раздражение и не хотел на неё смотреть, и старался идти побыстрее, чтобы успеть достичь цели, прежде чем руки перестанут удерживать вес.

Пот, заливавший его лицо, уже стал удушающим, когда солнце внезапно исчезло, и после короткого порыва ветра обрушился ливень, мгновенно похоронив весь мир под потоком извергающейся с неба воды. На мгновение стало легче дышать, и Ральф, захлёбываясь дождём и воздухом, начал быстрее переступать дрожащими ногами. В таком темпе ему удалось пройти больше половины пути, когда он упёрся в образовавшуюся на его пути огромную лужу. Он хрипло выдохнул и ступил прямо в неё, из последних сил стараясь удержать в руках чугунное молодое тело. Вода сыто булькнула, обнимая его ступни, и при следующем шаге поднялась до середины икры. Хрустя гравием и с еле слышным в рёве ливня шелестом раздвигая воду, Ральф побрёл по дну, клонясь вбок и задыхаясь от внутреннего жара. Он вдруг понял, что ему не дойти, когда тёлочка, до этого висевшая у него на руках всем телом, вольготно откинувшись на внутренние части сгибов локтей, неожиданно подобралась и, обняв его за шею, слегка подтянулась, снимая давление с рук.

– Ну, давай, – мягко сказала она, бархатным прикосновением дыхания согрев ему ухо. – Давай, солдат, ты можешь, – в этот момент Ральф подскользнулся и рухнул левым коленом в воду. – Белоснежные были брючки, – печально констатировала она.

Это было правдой. Брючки действительно были белоснежные, но теперь в её голосе не было презрения и насмешки, и к тому же, несколько мгновений стоя в воде на одном колене, Ральф смог перенести на другое колено тяжесть её тела и дать отдохнуть рукам.

С колотящимся сердцем он стоял на одном колене в воде, словно выходящий из нокдауна боксёр и словно слышал, как невидимый рефери отсчитывает его последние секунды. Вот восьмая секунда закончилась, вот как будто громом прозвучало в его голове слово “девять!!!” Пришло время подниматься на ноги, и Ральф начал вставать. Мышца правого бедра заныла болью от непосильного напряжения, он затрясся всем телом, и резко потемнело в глазах, когда лужа нехотя чавкнула, выпуская его из своих свинцовых объятий.

Тёлочка на руках растерянно молчала. Она лишь ещё крепче обхватила его за шею и, подобрав ноги, прижалась к его груди поплотней, максимально стараясь облегчить вес.

Когда Ральф проходил в арку возле угла своего дома, его качнуло, и он ударился об стену, в последний момент успев принять удар на спину, чтобы не ушибить тёлочку. Это был снова нокдаун, и он позволил себе ещё чуть-чуть отдохнуть. Вновь начался обратный посекундный отсчёт времени, и последняя секунда уже пошла, когда тёлочка вдруг ухватилась одной рукой за край лоджии на первом этаже и резко подтянулась, отрывая его от стены.

– Давай, – хрипло и тяжело дыша, словно это ей пришлось его тащить, сказала она ему в ухо, – ещё пять шагов.

Ральф покачнулся, снова вставая прямо, и, с трудом сдержав стон и мелко семеня, пробежал эти пять шагов до крыльца подъезда. Здесь он вновь прислонился к перилам и вновь перевёл дух. Впереди были ступени, и нужно было собраться с силами. Оторвавшись от перил, он резким рывком подбросил тело тёлочки на руках, перераспределяя вес на менее утомлённые мышцы, и начал подниматься, остановив дыхание и напрягая последние силы. На крыльце он наклнился вперёд так, что вес её тела потащил его внутрь и, каким-то чудом не споткнувшись на пороге, добежал до лифтных дверей. Теперь надо было каким-либо образом нажать на кнопку вызова лифта, но тут двери лифта открылись, и он понял, что тёлочка нажала кнопку сама. В лифте опять появилась возможность передохнуть, прислонившись мокрой спиной к стенке, но эта передышка уже ничего не дала – Ральф был так утомлён, что почти терял сонание, и только какое-то злобное упорство не позволяло ему бросить эту затею ко всем чертям.

– Где ключ? – коротко спросила тёлочка, когда он наконец упёрся спиной в стену возле своей двери.

И Ральфу пришлось затратить несколько секунд на то, чтобы отдышаться, прежде чем он смог ответить:

– В брюках, в правом кармане.

Тёлочка гибко перегнулась вниз и одним быстрым лёгким рывком, словно заправская карманница, выдернула ключ из кармана, ещё миг – и дверь в комнату раскрылась, Ральф с последним мучительным усилием закружил по квартире и рухнул на диван вместе со своей ношей. Он ещё не пришёл в себя от грохота собственного сердца в ушах, когда тёлочка неуловимо сдвинулась и оказалась под ним и несколькими экономными движениями спустила с него брюки вместе с трусами. Она слегка толкнула его бёдра вверх, освобождая для себя пространство и раздвинула ноги, согнув их в коленях, затем Ральф почувствовал, как она отодвинула в сторону край своих трусиков и пристроила промежность к его члену. Оставлось только войти, и Ральф начал входить, когда член неожиданно во что-то упёрся.

– Ты-ы-ы – ты, что, целка? – с совершенно диким изумлением спросил её Ральф, и тёлочка, покраснев и потупившись, кивнула головой.

– На хрен!!! – искренне высказался Ральф и резко нажал членом, тёлочка вскрикнула гортанным, надорванным голосом настоящей боли, под членом что-то лопнуло и тонкие струйки крови упруго ударили его в пах.

– Иди домой, – мрачно подытожил Ральф, слезая с неё вбок и всё ещё пытаясь отдышаться.

– Ага, щас, раскатал! – злобно огрызнулась тёлочка, – я девятнадцать лет искала и ждала стоящего человека.

– Ну так дверь-то хоть запри.

Тёлочка послушно встала с дивана и направилась к двери, и кровь медленно потекла по внутренним сторонам её бёдер.

– Как тебя зовут? – крикнул Ральф из комнаты, когда она уже была в прихожей.

– Меня – Гуля.

– А я – Ральф.

– Очень приятно, Ральф, – мягко произнесла она, и Ральф почувствовал, что она не врёт, и ей действительно приятно.

Ночью выползла на небо луна, и она опять была сытой и круглой. Ральф тихонько, постаравшись не разбудить тихо спящую у плеча девушку, повернул голову к окну. Он вновь чувствовал боль и томление в груди. Опять полнолуние, и оно опять напомнило ему о так и не разгаданной им загадке, о четырёх детях, погибших в Уральских горах ради нескольких фотокадров, смысла которых Ральф так и не смог понять. Фотки как фотки. Ущельице целиком. По отдельности – несколько ракурсов. Серые стены. Чахлая трава под неприветливым небом. Какая-то чушь. И ради этого… А-а-а-а. Ральф тяжело встал и уныло достал из стола стопку фотографий. Он молча и пристально рассматривал их в свете луны, совершенно ничего не понимая, и при этом, как и во все предыдущие разы, ощущая в фотографиях что-то невероятно важное, ускользающее от его внимания. Что-то всё-таки было в этих фотографиях не так, и эта скрытая от его понимания неправильность мучила саднящей болью его сердце. Что-то неправильное, и при этом невероятно важное – важное настолько, что четыре молодых человек несколько месяцев назад приняли страшную мученическую смерть для того, чтобы эти фотографии пришли к людям.

Бархатистая теплая грудь коснулась сзади его спины, и Гуля упёрлась подбородком в его плечо, тоже рассматривая фотографии.

– Какое херовое место, – задумчиво проинесла она. – Так и тянет холодом изнутри.

– Да, херовое, – медленно отозвался Ральф, и они долго стояли в глубине серой ночи под неторопливой и беспощадной сытой луной.

– Странно, что этот меч не падает, – неожиданно сказала Гуля, – он же держится в земле одним остриём.

– Не в земле, а в камне, – недовольно ответил Ральф и, решив, что пора ложиться, начал выравнивать стопку фотографий.

Гуля молчала, напряжённо всматриваясь в верхнюю фотографию в стопке, именно ту, которую сделал сам Ральф, уже уходя из ущелья.

– В каком камне? – наконец, растерянно спросила она, и от внезапного понимания беспощадного смысла этого вопроса Ральф едва не потерял сознание. Чувствуя ледяной комок ужаса в самой глубине груди, он включил настольную лампу и всмотрелся в фотографию новыми глазами.

Он никогда не обращал особого внимания на свою собственную фотографию, считая, что самое важное находится в других фотокадрах, тех, что сделали те четверо, а то, что Ральф сфотографировал самостоятельно, он видел и наяву и полагал, что нет там ничего такого, что могло бы дать ключ к разгадке. Главное – то , ради чего те молодые люди отдал жизни, главное – фотографии, которые протягивала ему сквозь ночь девушка, когда бежала под гнойной луной, прижимая к груди обрубок правой руки…

Меч! Тот самый меч, который зачем-то и каким-то непонятным образом пронзил насквозь мощную глыбу камня, пригвоздив его к земле – здесь, на фотографии, камня не было, и меч был виден весь целиком, если не считать острия, ушедшего в почву. Ещё не вполне осознав и сформулировав внезапно и полностью открывшуюся ему истину – теперь Ральф знал всё, абсолютно – он судорожно задёргал пачку фотографий, выхватывая из стопки одну за другой… вот оно!!! Как же он сразу не догадался – ведь всё же с самого начала было очевидным! Кусок льда, поселившийся в его груди, разросся, заполняя холодом каждый миллиметр его тела, и подступил к глазам, отчего на глаза навернулись слёзы – те особенные слёзы ужаса, которые знакомы каждому, кто сталкивался с настоящим ужасом хотя бы раз.

Одна из чётко очерченных пылающим лунным светом теней лежала на фотографии не так. Тень падала от дерева прямой естественной чёрной плоскостью, но с левого края вдруг резко уходила полусферой вверх, словно обнимая что-то округлое, что-то, чего на фотографии не было – под этим куском тени была пустота, сквозь которую можно было разглядеть морщинистую стену горы. А вот ещё – это уже была другая фотография – здесь тень тоже внезапно искажалась, словно лёжа на каком-то предмете причудливой конфигурации, и по изломам и изгибам тени, в принципе, можно было бы вычислить конфигурацию этого отсутствующего предмета. Следующая фотография была страшной – здесь тень легла на что-то огромное и вместе с этим вздымалась на жуткую высоту, обрываясь, так и не достигнув верха, и внимательный взгляд мог легко разглядеть её тонкие, словно у чёрной бумажной простыни, края, застывшие в пустоте.

Конечно, думал Ральф, охваченный малодушием и тоской и перебирая фотографии дрожащими руками, нечистые не отражаются в зеркале и на плёнке, это же хрестоматийно, и до сих пор они вполне обоснованно считали это своим преимуществом, поскольку никогда не попадали в фото-, кино- и видео-документацию и легко могли подойти сзади к человеку, смотрящему в зеркало и, значит, стоящему спиной к реальному миру, да, сэр, они с полнейшим основанием считали это своим преимуществом… пока не появились те четверо молодых людей, трое юношей и одна девушка, которые неясным способом, то ли в результате хладнокровного и гениального анализа, то ли по гениальному наитию нашли способ создания хотя бы таких, косвенных фотодоказательств, от которых не сможет отмахнуться ни главный редактор, ни грамотный офицер, ни даже участковый мусор, если у него есть хотя бы одна извилина в жопе. И не случайно нечистые набросились на них с такой энергией и силой, в их нечеловеческих мозгах явно нашлись клеточки, убедившие их в том, что если фотографии кто-то увидит, то им конец…

…Гуля неожиданно к чему-то прислушалась и мягко сделала шаг куда-то в сторону, настороженно и чутко поворачивая белое лицо в темноту, словно радар…

И не случайно они всё там перерыли в поисках фотографий, не обращая внимания на собственных издыхающих бойцов. Теперь люди узнают о них, а осознание проблемы является необходимым условием её решения, это тоже хрестоматийно – страх же можно преодолеть, не так страшен чёрт, каким его малюют – эту пословицу явно придумал кто-то, знавший, что говорит. Люди узнают, а значит – они справятся рано или поздно…

чёрт, чем это пахнуло, похоже на слегка подгнившие яблоки…

Он, Ральф, тоже внёс в это дело весомый вклад – именно благодаря ему теперь известно, что непосредственно в том месте кучкуются так называемые демоны, живущие в камне, – тот валун, пронзённый мечом, это был не валун, это был демон. В момент, когда он был пригвождён к земле, он имел обычную нечистую плоть и лишь в смерти вернулся в состояние камня.

Да, подумал Ральф, несомненно, это демоны, живущие в камне, Господи, какая банальшина, словно сказка для детей младшего возраста. И как он сам помнит из детских сказок, демоны прячутся в камне при свете, если не считать лунный, и приходят в, скажем, активное состояние лишь при луне или под покровом кромешной мглы. “Плохо только, что об этом пока что знаю только я, – размышлял Ральф, – те ребята знали, и они погибли – возможно, этим ублюдкам очень не хочется, чтобы кто-то знал их тайну, тем более, имея фотодоказательства на ру…”

– Ральф!!! – дико закричала Гуля. – Сзади!!!