ТОТ-КОМУ-ТЫ-НЕ-ДАЛА
* * *
Неперевёрнутая мордой
ко мне из низу кверху… мнда,
всегда казавшаяся гордой
и оказавшаяся,
да – последней брошенной у койки
совсем и всеми,
что же ты
несёшь изысканнейшей кройки
гандоны, фоты и цветы
ко мне,
ощерившись беззубо,
слезой облизывая струп
пониже века?
И, так грубо отворотясь,
всё так же груб,
я приподнял тебя с носочек,
прозрачну, ломку и больну,
в твой медовушный запах мочек уйдя,
как будто бы ко дну.
* * *
Неспокойное море при перекрёстке,
где валяются лица, как камушки,
по которым,
в руке с пэдээфкой вёрстки
вашей мордочки фасом,
в тоске,
с тоски я к тебе поворачиваюсь с ветел,
еле двигая грузной, как лёд, кормой,
словно спермой забрызганной светом,
светел,
наконец-то дождавшийся слова «мой»
* * *
Подкравшийся к тебе так близко
и воспаривший в тет-а-тет
я поступил бескрайне низко,
схватив тебя за низ,
на свет, как доллар, заценяя
прохладу ляжек, жар груди,
бычковой спермою воняя,
и, сформулировав: «Годи», –
понёс тебя по бездороге
по всем вот этим, кто «не все» ,
из лиц вытягивая ноги,
обслюнены,
во всей красе.
* * *
Подытожив: «Ну, вот, я дома», –
зашагала по лестнице
в полном русле Закона Ома ,
на закинувшемся лице
отдирая остатки платья…
и так далее… и тэ дэ…
И притиснув к стене кровать,
я, спьяну стукнувшись о биде,
на раскинувшееся свыше,
обнажившееся лицо
всё же, всё же, ну, всё же вышел,
окольцован в полукольцо.
* * *
Поддатый, может быть, как будто,
(как ты сказала мне, да-да)
я, взвешен полной массой брутто ,
не дотянувшей,
ах, беда,
до установленного ГОСТа,
к тебе тянусь на цыпочках,
почти достаточного роста,
когда в носочках и очках.
* * *
Сюрреализмом изъяснившись,
стряхнув, как сперму, из кистей
вино с блевотой,
исказившись лицом и телом до костей,
ты долго колыхалась рылом,
совсем похожа на меня.
И я, тебя шуруя мылом,
задёрнув шторкой вечер дня,
не отворачивался даже
от запрокинутого из поклона
лона в липкой саже,
как с кляксой, с меткой «Non Matisse» .
* * *
Ленке Вайсман
Поступью (не гня колено) командора,
и, как он, изложив так трубно «Лена!»,
я пошёл отсюда вон,
не простя,
не оглянувшись,
потерявшись по пути,
и коленом подогнувшись как последнее «прости»,
воровато и украдкой прикарманил на карман
дольно согнутый тетрадкой
недоконченный роман совершенно не о деле,
не доделанном тогда.
Пусть он греется на теле:
страсти, «здрасте», «нет» и «да».
* * *
Давалкам моей юности
«Тим-тирлим», – сказала Кнопка,
что типичное не то,
*нецензурная брань*,
мозгоёбка,
хм, одетая в пальто,
вечно пялясь прямо в рыло мне,
хваталась за меня,
замарашна,
говорлива,
не терявшая ни дня…
Вот такой её, тупую,
я и помню, вот и всё,
присосавшуюся к хую,
положившую на всё,
*нецензурная брань* спьяна,
то стеная, то кляня…
почему-то очень рано
позабывшую меня.
Воспоминание – 2
К тебе прижавшись самый первый
и ухватив подол за низ,
я, успокоивший тем нервы,
готовый твой любой каприз
исполнить в неразумных рамках,
дышал туманами и etc.
на этих надключичных ямках…
По истеченью стольких лет-с
лишь помня – вот я, тощий, клятый,
дворы, похожие на дол,
и уж почти восьмидесятый,
почти семнадцать,
твой подол.
* * *
Берлога пахла потом с кровью,
и догрызая чью-то кость,
я прислонился,
к изголовью прижав загривок,
ваше «брось» проигнорировав,
и долго,
из меха выскребая вшей,
избавленный от чувства долга,
скуля, так и сед и сир,
взашей тобою изгнан из берлоги
так пьян и сер, и сед, и сир,
взнуздав, как санки, эти ноги,
всё нёс и нёс тебе весь мир.
* * *
Устранив с дорожки ножки,
тренькнув стрункой,
вот уже
я обратно по дорожке
в скипидаровой вожже,
вдруг попавшей сзади снизу
мне под это… вон туда,
всё хожу,
всю эту Пизу обходя туда-сюда,
потерявшийся меж стенок
закоулков и мостков
с тощей стопочкой нетленок,
пахших запахом ростков
постоянно к охладенью
неба, воздуха и вод…
Я взошёл-таки к нетленью.
Закоулочками, вот!
* * *
Горько «горько» прокричали
ты да я тебе… ему…
и, коль не было печали,
излагали, как «му-му» ,
немоты удавкой горло перетянутое тря,
то, как как-то недомёрла ты
и с самого нутря что-то крикнула мне,
в двери нераспахнутые
лбом ударяясь.
И на вере и молитве
под «бом-бом» колокольный
туча тучей я стоял вблизи стола,
эпохальный и могучий
Тот-Кому-Ты-Не-Дала.
Ностальгическое – 2
«Непозволительно стара:
от двадцати пяти и выше,
что, впрочем, в общем-то, мура » –
сказав-таки, я вёл по крыше
через сугробы вас к себе,
дрожанье пальчиков сжимая в горсти,
почти как кегебе , тебя трактуя,
и внимая твоим надорванным речам,
феноменально непонятным,
всё ж прислонил тебя к плечам
и захлебнулся этим мятным
и декадентским вкусом губ,
всегда вишнёвых, вяловатых,
и как ромашку «люб-не люб»,
на облаках, как чёрных ватах,
тебя ну в стебель ободрав,
трепещущий под ветром туго,
осознавая, как неправ,
сказал-таки, сопляк: «Подруга!»
* * *
Настырно расплетя вам косы,
отвесив неземной поклон
и не ответив на вопросы:
мол, «кто?», «куда?» и «шёл бы вон?»,
сгребя штиблетами ботинки,
расставленные, под бордюр,
я вышел,
выхлебав пол-кринки,
и перегаром «этот сюр–
реализм оставим, что ли?»
дохнув тебе на декольте,
скрипел штиблетами на поле,
как ненаписанном листе.
* * *
Посторонним хода нету –
посторонний я,
с угла мордой сунувшийся к свету,
где ты, я и бла-бла-бла ,
кисло пахнут, как осокой,
прелой майкой на груди на твоей.
О, Боже,
кокой нас пропахших отведи
от неё в бретельках майки,
свеже пахнушей дождём
с кислым запахом Ямайки,
по которой мы уйдём.