3 ГЛАВА
Следующий двор на миг обнял её прохладой и успокаивающей мирной тишиной спящего города, она мигом покрыла половину расстояния до следующего угла, когда именно оттуда вылетели ей навстречу одна за другой, тут же разворачиваясь цепью, сразу несколько машин, первая из них немедленно замерцала автоматными очередями с обеих боков, и она успела подорвать её последней гранатой, уже бросившись, уходя из зоны обстрела, вбок, и сразу загрохотала очередями следующая машина, неумолимо, как стрелка компаса, поворачиваясь носом вслед за ней, и первая горсть пуль взметнула столбики пыли возле её ног, Женя тут же ответила несколькими выстрелами в лобовое стекло ближе к левому краю, мельком увидела, как качнулась и стала заваливаться набок тёмная фигура водителя в глубине, как неуправляемо пошла боком, взметая боковыми частями покрышек волны пыли и почвы, машина,
упала за кучку мелкого песка и придавила рычаг, сбрасывая опустевшую обойму и, одновременно продолжая отстреливаться другой рукой, лихорадочно стала нащупывать полную обойму и вдруг поняла, что снаряжённых обойм у неё больше нет, а остались лишь две коробки патронов и пустые обоймы, которые надо снаряжать, тут сухо лязгнул затвором второй пистолет, оставив её беззащитной, и стало ясно, что ей уже нечем встретить несущиеся к ней атакующие автомобили, она всунула пистолеты за пояс, схватила одной рукой пустую обойму, второй сорвала картонный клапан с коробки и стала один за другим втискивать в тесное лоно обоймы тяжёлые и маслянистые, верткие, стремящиеся выскользнуть из пальцев патроны, со злобным прищуром глядя в сияющие, стремительно приближающиеся ослепляющие фары, и поняла, что уже не успевает и собралась бросить это бесполезное занятие и идти в рукопашный, когда что-то негромко лязгнуло у неё в тылу, и она, оглянувшись, увидела, как из-за противоположного угла неспешно и буднично вывернул не самый большой по современным меркам тупорылый танк с противоестественно длинным, похожим на вытянутый хобот слонёнка стволом башенной пушки впереди.
Женя застыла, с разинутым ртом, словно загипнотизированная тараща глаза на левую гусеницу, непрерывно движущуюся, выполняя поворот на направление прямого орудийного огня, и она невольно моргнула, когда танк окончательно повернулся к ней передом и оказался пристально глядящим ей в лицо единственной ослепляющей фарой, ствол пушки чуть дрогнул, качнулся, переместил зияющее чёрное жерло левее прямо на неё, начал плавно подниматься вверх одновременно с направившимся вперёд, накручивая на теперь уже обе загромыхавшие гусеницы листья и траву, танком и, не закончив движения, коротко и ревливо грохнул, выбросив над её головой и заставив пригнуться обжёгший близким жаром макушку сноп огня.
Женя на миг зажмурилась и не сразу успела снова повернуть голову в сторону налетающей на неё мотострелковой шпаны, и к тому моменту, когда она это сделала, передняя машина уже успела превратиться в огненный шар, медленно, как во сне, плывущий, словно летящий над землёй, в ближайшее дерево, где она и закончила свой земной путь вместе с пассажирами, разлетевшись вокруг ствола пылающими останками, ничем не напоминающими только что полный сил и жизни автомобиль, и тут же ревущим огненным шквалом вспорола над её головой воздух длинная, бешеная, абсолютно белая , как бязевое полотно, нескончаемая очередь крупнокалиберного станкового пулемёта, к ней тут же присоединил свой чуть слышный в этом рёве вой какой-то, судя по звуку, гораздо более компактный пулемёт-ручник, и оставшиеся машины, так и не успевшие несмотря все усилия, развернуться и кинуться удирать, превратились к груды медленно движущиеся по инерции, теряя скорость, пылающие груды металла одна за другой.
Женя некоторое время смотрела огонь, машинально продолжая снаряжать обойму, она её снарядила до конца, так же механически вогнала в пистолетную рукоять, передёрнула затвор, досылая верхний из патронов в ствол, и сразу же взялась снаряжать следующую обойму и только тогда, почувствовав приблизившийся к ней жар танкового тела и свежий запах смазки, пороха и огня, ровным неторопливым движением повернула голову почти на сто восемьдесят градусов, перекрутив шею в тугой пульсирующий жгут, и посмотрела снизу вверх в чуть видные на тёмном лице глаза под танковым шлемом высовывающейся до пояса из люка на верхотуре башни и по-прежнему сжимающей в руках ручной пулемёт фигуры, почти сливающейся со стоящей позади неё, как стена, темнотой.
Фигура некоторое время пытливо вглядывалась ответным взором ей в глаза, будто бы случайно удерживая точку чуть ниже тугой левой сиськи под прицелом раструба на конце пулемётного ствола, затем неприметным движением, который Женя тем не менее прекрасно приметила, сняла указательный палец правой руки с курка, отлепила сию руку от задней рукоятки и с твёрдо выпрямленными грязными пальцами подняла к круглому шлему, отдавая честь:
– Капитан Бондарева?
– Я, – по-уставному лаконично, но совсем не по-уставному бархатным, интимно вибрирующим голосом согласилась Женя, вогнала в обойму последний патрон, вщёлкнула обойму в рукоятку и с мягким лязгом хорошо смазанного, ухоженного механизма передёрнула затвор.
Танкист, без знаков различия на чёрном комбинезоне, но по возрасту явно находящийся в звании не выше лейтенанта, тут же вытянулся по стойке смирно, во всяком случае, в верхней части тела – поставил ли он по стойке смирно ещё и ноги, скрытые от нескромных взоров многократно воспетой в песнях танковой бронёй, было непонятно, да и не больно-то Жене хотелось это знать, однако солдатская косточка взяла своё и Женя тоже выпрямилась в полный рост и, перекинув пистолет в левую руку и приняв положение «смирно», правую едва не вскинула к виску, в последний момент вспомнив, что головной убор она сегодня по случаю замечательной солнечной погоды и бодрого настроения не надела.
– Товарищ капитан, разрешите доложить! – браво обратился к ней гипотетический лейтенант.
– Доложите, – вежливо разрешила девушка.
– В обратном по отношению к линии нашего наступления направлении по азимуту в восемнадцать градусов на Север силами четырёх бронетанковых единиц Специальной 14-й танковой дивизии Московского военного округа для Вашего передвижения зачищен коридор шириной ориентировочно в пятьсот-семьсот метров, разрешите продолжать выполнение приказа по дальнейшей зачистке от враждебных элементов обозначенного участка территории Российской Федерации с целью обеспечения защиты Вашего тыла, – одним духом выпалил танкист и опустил руку, тут же снова ухватившись ею за тихо звякнувший пулемёт.
Женя устало поправила растрёпанные волосы, чувствуя, как её бьёт мелкая дрожь от внезапного чувства облегчения и странного, мучительно сладкого, почти болезненного ощущения полной безопасности и защищённости. Она стояла возле танка, задрав голову вверх, от его стального тела несло порохом и гарью, фара то и дело чуть затуманивалась клубами выхлопных газов, и он басовито и ровно рычал мотором на холостых оборотах, словно огромный могучий зверь. Женя напрягла волю и стряхнула с себя ощущение комфорта и покоя, прекрасно зная, что до полной безопасности ещё далеко и придётся ещё не раз пробиваться с боем на своём пути к цели.
– Не дай им уйти, солдат, – мягко сказала она, почему-то не захотев выражаться в официальном командном тоне, – ни одному.
– Есть, – тут же снова вскинул танкист руку к голове, и Женя только сейчас заметила, как лихорадочным, полным неутолённой ярости огнём горят светлые глаза на чумазом лице под шлемом.
И Женя, сторожко удерживая полностью заряженный пистолет в опущенной руке, снова начала движение одновременно с танком, двинувшимся в противоположном направлении, обдав её на прощание дымом, запахом разгорячённого металла и машинного тепла. Она некоторое время шла пешком на подрагивающих от напряжения ногах и медленно и глубоко дыша свежим ночным воздухом. Затем она снова перешла на бег, снова став похожей на бесшумно летящую сквозь ночь прекрасную светлую птицу со странными тёмно-синими глазами.
Она миновала один двор, мельком отметив оставшиеся танки, неспешно и почему-то беззвучно, словно призраки, проползшие с обеих сторон, пробежала другой, испытывая какое-то непривычное чувство, связанное с тем, что ей больше не надо опасаться нападения сзади, пересекла небольшую улочку, похожую как две капли воды на те улочки, которые она уже пересекала, снова углубилась во дворы, внутренним компасом угадывая обозначенный танкистом азимут, и уже невольно расслабилась было, когда то же внутреннее чутьё подсказало ей, что основная площадка боевых действия осталась достаточно далеко позади, и теперь возле неё нет ни танков, ни поддерживающих групп оперативников, и теперь вполне возможно наткнуться на засаду, не замеченную армейскими подразделениями просто потому, что они не имеют такой выучки, и функции, которые им положено выполнять, вообще-то заключаются совсем в другом – в прямом боевом столкновении и грамотном ведении боя во фронтовых условиях, в том числе в случаях, когда фронт проходит через городской массив.
А единственным человеком, имеющим специальную подготовку, позволяющую на равных выдержать столкновение с подлым шпионским нападением из-за угла и, как минимум, яростной пальбой привлечь к нему внимание общевойсковых структур, сейчас и здесь была только она, и Женя как раз собиралась довести информацию об этой в корне изменившейся тактико-полевой ситуации до Маника-Пенника, когда вроде бы мирно спящая вокруг темнота, обнимающая её, как материнское чрево, неожиданно напряглась, сгустилась, чуть шевельнулась и ожила.
Тело среагировало раньше, чем разум – ещё только наметились в кромешной мгле густые и подвижные, словно пиявки в стоячей воде, изгибистые тени, а оба пистолета словно сами по себе прыгнули Жене в руки, и Женя, ещё не успев толком прочувствовать ладонями их литую тяжесть, уже начала с пулемётной скоростью нажимать и нажимать на курки, успев одновременно с этим, всё ещё ничего не осознавая, отпрыгнуть, метнуться к оказавшейся ближе всех тени под ещё только выпрямляемую, только-только начавшую проявляться в темноте, как на чёрной фотобумаге, руку с компактным городским пулемётом, проскочить, пригибаясь чуть ли не до земли, ей за спину, и ещё не достигнув места за спиной, к которому всей душой стремилась, с обратного оборота попасть тени левой пяткой чуть ниже и чуть заднее правого уха и таким образом на ощупь убедиться, что это никакая не тень и не галлюцинация как симптом боевой усталости, а вполне плотский кусок дерьма в человечьем обличье – удар пяткой надломил ему шею вбок, и он взмахнул руками, уже умерев, но ещё только начав падать, Женя полным сожаления взглядом проводила вылетевший из его руки и сгинувший в темноте пистолет-пулемёт, и тут же забыла о нём напрочь, скользя, прыгая, крутясь, как юла – лишь волей и яростью успевая уворачиваться от обрушившегося на неё со всех сторон шквального огня, огня настолько безумного и истеричного, что пули уже беспорядочно летели во все стороны без разбора, кося своих же, как равнодушные плавающие ножи, и Женя подумала, что этим выродкам, похоже, тоже был отдан приказ «любой ценой», которым они сейчас пользуются безоглядно, охваченные ужасом и крысиной злобой.
Женя так и не запомнила в точной хронологической последовательности, что происходило в этом сумасшедшем ближнем бою, где не было видно ничего, кроме причудливо изгибающихся и снующих вокруг, как в густом омуте, сгустков тьмы, беспрестанно мерцающих непрерывным огнём выходных отверстий стволов, и где на эти мерцающие вспышки она и ориентировалась, стреляя всегда чуть выше и чуть правее их, и единственная связная мысль, которая занозой сидела у неё в голове, была неуместно весёлой и заключалась в том, что буссенаровскому капитану Сорви-Голова было ещё труднее, когда он отстреливался от волков, ведя прицельный огонь по единственно видным в кромешной южной ночи мерцающим зелёным волчьим глазищам, эта мысль вызвала неживую, резиновую улыбку на её лице, которой можно было бы распугать всех окружающих, если бы им удалось её разглядеть, и ещё не закончив улыбаться, она в очередной раз выщелкнула пустую обойму из пистолета на сей раз в левой руке, продолжая отстреливаться правой, сунула пистолет за пояс возле самого обнажённого под короткой майкой пупка, перехватила обойму в зажим из безымянного пальца и мизинца, сунула свободные указательный и средний пальцы за патронами в карман и обнаружила, что патронов больше нет.
Она не успела как следует обдумать эту новость, сразу выпустив из руки бесполезную обойму, сбросила с ремешка на запястье в ладошку сюрекен и, чуть расслабив, как полагается, кисть, метнула его прямо от низу в лоб проступившего в темноте искажённого лица, из оставшегося пистолета застрелила ещё нескольких и когда кончились патроны и в нём, тоже выпустила его из руки, одновременно опрокинувшись на спину с обратным переворотом через голову – используя инерцию движения, вылетела снова на ноги и боком выпрыгнула вверх, уже в полёте метнув второй из двух бывших у неё сюрекенов в переносицу слишком активного обормота на левом фланге и поворачиваясь в воздухе вокруг своей оси, пружинисто вывела ударную правую ногу от колена к груди и сильно поджала ступню – её ребром она угодила в подбородок мешающемуся на дороге ублюдку, вновь сделала пол-оборота в воздухе и, едва коснувшись носочками земли, снова взлетела вверх, вытягиваясь всем телом вперёд ногами над с рёвом ударившей в неё почти в упор автоматной очередью и, прежде чем эта очередь закончилась, выполнила стреляющему «ножницы» в области шеи – уже опять приземляясь, сразу ушла вперёд низом и, заделав возле самой земли «вертушку», подшибла ещё одного попавшегося ей под горячую ногу и вырвала у него, падающего, пистолет-пулемёт из рук – в магазине трофея оказалось до обидного мало патронов, их хватило только на то, чтобы, веером вжарив от живота вмиг истощившую остаток боезапаса очередь в непринуждённо и без долгих слов – по-английски – покидаемую ею мешанину из людей и автоматного грохота, наконец-то отпрыгнуть спиной за угол следующего дома и уже оттуда забросить им в качестве прощального подарка безобидные, но всегда сбивающие преследователей с темпа гранаты-дымовушки, в точности такие же, как и те, что подорвал перед отходом из квартиры Сергея Третий, и тут же она кожей на правой стороне шеи почувствовала лёгкое движение за ближним гаражом, продолжила вращательное движение корпусом, успела повернуться к ней на пару десятков градусов для большей точности и, резко выпрямив перед грудью правую руку, метнула в чужое, еле видное с этого почти десятиметрового расстояния горло последнее, что у неё оставалось – нож!
Женя привалилась спиной к стене и, констатировав предсмертные конвульсии падающего на землю оппонента с ножом в горле, закрыла глаза, расслабив плечи. Она ровно и медленно дышала, стараясь побыстрее восстановить силы, и перед её внутренним взором лихорадочным калейдоскопом мельтешили вспышки выстрелов, огненные шары взрывов, пламя пылающих автомобилей, оскаленные в ужасе и ярости зубы, и безумные глаза, глаза, глаза, мечущиеся вокруг неё, словно бесконечный хоровод зелёных болотных огней, не содержащих в себе никакой жизни.
Она выплывала из этой удушающей картинки, как из ночного морока или из омута, миллиметр за миллиметром продираясь из темноты к свету ясного мышления.
Вот взрывы и вспышки выстрелов как бы утратили свой ослепляющий блеск, утишились, словно заслонились светом, как звёзды к утру, вот искажённые лица разгладились, затуманились и слились в одно равнодушное, юркое и подвижное, ускользающее, как ядовитая медуза, пятно, и почти сразу затем угас и растворился в прохладе ночи сумасшедший блеск глаз и зубов…
Теперь Женя снова могла мыслить и действовать расчётливо и хладнокровно, она раскрыла глаза и быстро осмотрелась. Никто не крался к ней вдоль зелёных посадок и стен, и она решила, что у неё есть пара секунд, чтобы произвести небольшую инвентаризацию, хоть это и глупо. Тем не менее она для порядку всё-таки пошарила по специальным оперативным карманам. Так и есть, то есть – нет. Нету ни хрена: ни оружия, ни боезапаса. Придётся идти прямо так. И она завозилась, аккуратно и неторопливо – экономя дыхание и силы – начав вставать.
– Отдохни, Женя, – подсказал ей Марик. – Ты сейчас в мёртвой зоне, поблизости никого, а на твоём пути следующая толпа придурков чего-то трётся по двору. Пока не станет ясно, что они задумали, можно отдохнуть
Ну вот и, как говорил Первый, ладушки, подумала девушка, с превеликой охотой снова расслабившись, снова закрыв глаза и снова привалившись спиной к стене. Рёв крови, пролетающей по жилам, словно расплавленная вулканическая лава, становился всё тише и спокойней, сердце уже не так гулко стучало в ушах, и она дышала всё медленнее и мягче, начиная не так глубоко втягивая воздух в грудь.
Интересно, сколько у неё в запасе времени? Успеет ли она прояснить некоторые пока что тёмные для неё моменты в добытой информации?
Тонкая морщинка обеспокоенности вновь перечертила её гладкий лоб, когда перед её внутренним взором вновь возникла тёмная глыба сидящего перед ней на земле врага и в голове зазвучал его сиплый вздрагивающий голос: Пусть… Полезно… И нам, и им…», нет, наоборот, он сказал «И им, и нам»… что, вообще-то означает последовательность – российские дети, играя в полезные для себя игры, становятся полезными для… ЧУЖИХ.
Так, подумала Женя, не будем мудрствовать лукаво – как учили в школе ФСБ, начинать решение любой проблемы следует с самых простых способов и методов, и не так уж редко встречаются ситуации, когда самые простое способы и методы оказываются и самыми эффективными: итак, поступим по-простому – зарядим классической, где-то даже скучное умозаключение в русле гуманитарного курса формальной логики.
В умозаключении, как смутно припомнила Женя, должно быть три посылки и следующий из них вывод, и если все три посылки верны, то и вывод со всей неизбежностью верен – как сказал бы на её месте один симпатичный киноперсонаж, «это брат, марксизм, НАУКА, от него никуда не денешься».
Посылка нумер один – её недавний собеседник суть враг и не столько враг лично её, Женечки Бондаревой, сколько враг России, а значит, и всех россиян, а значит и лично её, Женечки Бондаревой.
Посылка нумер два – вся деятельность врагов России направлена на уничтожение России или, как минимум, нанесение наибольшего урона России.
Посылка нумер три – дети, играя, становятся полезны тому дяде и прочим врагам России.
Вывод из сих трёх посылок выскочил сам по себе, словно чёртик из табакерки, так что Жене даже не пришлось напрягать усталые мозги, и вывод оказался настолько леденяще страшным, неправдоподобным и при этом, по законам логики как науки, железным, неустранимым и неумолимым, что у Жени на миг остановилось дыхание – РОССИЙСКИЕ ДЕТИ КАКИМ-ТО ОБРАЗОМ МОГУТ СПОСОБСТВОВАТЬ УНИЧТОЖЕНИЮ РОССИИ.
«И что же нам этот вывод даёт?» - подумала Женя, чувствуя мелкую дрожь где-то в животе. – «Теперь перед нами вопрос посложнее – КАК? Как, на хрен, детишки, играя, могут угрожать безопасности России? Этот вопрос с помощью формальной логики не прояснишь – точнее, прояснить с помощью формальной логики можно любой вопрос, но лишь при наличии достаточного материала для посылок – информация нужна, старушка Женя, нужна информация о детях! Информация какого-то… особого характера, информация, которая раскрыла бы для неё детей с какой-то необычной, скрытой для равнодушных, как до этого момента и лично еённых, жениных, глаз взрослых, стороны, информация, которой могут владеть… так… пожалуй… люди, работающие с детьми профессионально».
Женя чуть пошевелилась, устраиваясь поудобнее, и для больше ясности мышления забормотала вслух – ещё один простенький и на удивление эффективный приём, который им вдалбливали в головы в шпионской школе:
- Так кто у нас профессионально контачит с детьми, а, Женя? Кто с ними работает? Хоть это-то не бином Ньютона, прости, Господи, начинаем перечислять: детские психологи, школьные учителя, воспитатели детских садов, а также разномастная педагогическая публика детских психушек, специнтернатов и пенитенциарных учреждений. Хм, и где, как, господа присяжные заседатели, мы прямо здесь и прямо сейчас можем найти толкового и при этом НЕБОЛТЛИВОГО профессионального знатока детей, - ещё не успев добормотать, Женя уже знала ответ, словно всё сознание осветилось ярким светом двенадцати букв с одним пробелом – «Расуль Ягудин»! Он же по образованию учитель русского языка и литературы и, что немаловажно, лет пять отмотал в сём качестве в школах, так что и с практическими наработками у него всё в порядке, а кроме того сейчас он писатель и журналист, а значит, и с фантазией, и логикой, и с аналитическим мышлением у него должно быть на большой…
Женя открыла глаза и с удивлением обнаружила у себя в рук телефон. Похоже, подсознание всё решило за неё, вон даже заставило мобилу вынуть из кармана. Ну, что ж, не будем с подсознанием дискутировать, Фрейд был дядечка неглупый – она, пикая кнопочками, быстро открыла телефонную книгу и нашла в ней запись «Расуль Ягудин». И лишь после этого, уже вознеся палец над кнопкой вызова, приостановилась и ещё раз прикинула хрен к носу – итак, Расуль Ягудин, теоретические знания у него есть, чуть было красный диплом не надыбал, был соискателем в Башкирском госуниверситете, учился в аспирантуре МГПИ им. В.И. Ленина (в то время он так назывался), не менее ценные практические навыки тоже имеются – одновременно с писанием диссертации работал в школе – поэт, прозаик, экстремальный журналист – вёл опасные расследования, по результатам которых писал совершенно убойные статьи, а значит, въедливый, упорный и, главное, не трус, а также он публицист, а значит хороший аналитик, умеет держать в голове сложно структурированную, многоуровневую, глубоко эшелонированную информацию и, главное, оперировать ею что твой компьютер, и при всём том… хм… существенный в данном случае нюансик… признанный в Уфе, как Женя совершенно точно знала уже не с его слов, а из своих источников, целколом – ёбарь с редкой репутацией порядочного человека, нормального мужика, который, если тебя трахнет, не расхвастается об этом нигде, ни перед кем и никогда, полностью оставив сей вопрос на усмотрение самой девушки… Годится!
Женя нажала кнопку.
Длинные гудки пошли не совсем обычные – тусклого тембра и с лёгким потрескиванием электрических помех, налипших на линию за полторы тысячи километров, отделяющих от неё Уфу, и где-то в глубине эфирной бездны вроде даже была чуть слышна далёкая музыка, а может, предположила Женя, это по-прежнему после боя шумит в ушах, и тут трубку в далёкой Уфе резко сорвали с базы, и Расуль Ягудин нетерпеливо буркнул:
– ШунАн ?
– Куда-то торопишься? – нежно поинтересовалась Женя.
– Конечно, – тут же подтвердил Расуль, – тороплюсь увидеться с тобой как можно быстрее.
«Эге, – подумала Женя, – он меня не узнал», и тут же уточнила:
– Узнал?
– Конечно! – завопил Расуль с таким жаром, что она чуть не оглохла на одно ухо. – Я тут днём и ночью думаю только о тебе, разве ж мог я тебя не узнать: хоть по голосу, хоть по запаху, хоть на ощупь.
– Особенно на ощупь, – подтвердила девушка, поняв, что её действительно не узнали, как обидно, а клятв-то было, заверений в любви и вечной верности… Она вдруг с удивлением поняла, что действительно слегка обиделась. – Учитывая, сколько ты меня лапал, неутомимо пытаясь залезть в трусики.
– Это дело мужской чести, мужского достоинства и башкирского национального гостеприимства, – с глубочайшим чувством тут же заявил её собеседник. – Я как гостеприимный мужчина, принимая у себя в гостях девушку, просто обязан перед Аллахом и собственной совестью предложить ей выпивку, закуску и собственный член в безраздельное пользование.
Женя не выдержала и засмеялась. Этот старый хрен всегда умел поднять ей настроение.
– Ты как всегда прав, Расуль, – была вынуждена признаться она, – если бы мужик, находясь со мной наедине, не предпринял никаких попыток меня трахнуть, то я бы подумала, что либо со мной что-нибудь не так, либо он кретин и ублюдок.
– Вот именно, – уже вполне серьёзно подтвердил тот. – Игнорировать женщину как женщину лучший способ нанести ей смертельное оскорбление. А так у нас с тобой отношения устоявшиеся, можно сказать традиционные: я периодически лезу тебе под юбку, ты периодически лупишь меня по рукам, и все вроде как бы при деле, а главное, все формальности, приличия и правила этикета полностью соблюдены.
Женя снова засмеялась.
– Ну, сейчас-то я не юбке, я в джинсах, – зачем-то сообщила она, думая над тем, как бы ей поестественнее перейти к делу.
– Нуууу? – восхитился Расуль, и его тенор неожиданно превратился в бархатный сексуальный баритон: – Я мееееедленно расстёгиваю молнию на твоих джинсах… – с низкими и при этом почему-то завывающими модуляциями голоса начал он.
На сей раз Женя расхохоталась так, что невольно оглянулась по сторонам, испугавшись, что перебудила весь город.
– Эй, не возбуждай меня, – сквозь смех запротестовала она, вытирая слёзы, – я не любительница телефонного секса.
– Да? А я хотел тебе помочь, – огорчился Расуль. – Я подумал, если девушка звонит мне среди ночи вполне одетой: во всяком случае, в нижней, обычно самой деятельной в это время суток части тела, значит, она изрядно заскучала, дай-ка, думаю, помогу ей с маленьким оргазмом.
Едва успевшая оправиться от предыдущего приступа смеха, девушка засмеялась снова.
– Я глубоко ценю твою заботу, – одобрила она. – Но я не дрочила лет с семи, так что, наверное, успела забыть, как это делается.
– Я мог бы организовать, чтобы кончила, даже не прикасаясь к своей симпатичной пипке, – заверил её Расуль и неожиданно стал серьёзным: – Ну, давай, Женя, первый обмен любезностями состоялся, так что теперь ты можешь без всяких душевных мук и непосильного для тебя интеллектуального напряжения переходить непосредственно к лезгинке.
– Спасибо за сомнительный комплимент, – кисло прокомментировала его очередной выпад Женя и почувствовала себя легко и свободно: всё-таки молодец мужик, сказывается тридцатилетний журналистский опыт, сумел и настроение ей улучшить, и побалагурить, и красиво, без напряжения перейти к делу, и, главное, он её всё-таки узнал, пусть не сразу, но узнал, а значит – не забыл, помнил.
Она помешкала. Расуль терпеливо молчал, ожидая, и тишина в трубке нарушалась лишь его лёгким дыханием и слабым потрескиванием помех.
– Ты ведь несколько лет проработал в школе учителем русского языка и литературы? – осторожно приступила Женя к делу.
– Уй! – судя по слегка изменившемуся тембру голоса, он скорчил какую-то гримасу, скорее всего, поморщился. – Не напоминай мне этот ад. Я стараюсь забыть школу как страшный сон, причём, перед словом «как» я в данном предложении злонамеренно не поставил запятую.
Насчёт запятой Женя ничего не поняла, но решила попросить просветить её по части пунктуации русского языка как-нибудь в другое время и в другом месте.
Она опять замялась, пытаясь найти подходящие слова, которые позволили бы собеседнику сразу уяснить существо проблемы и при этом не выставили бы её, Женю, полной дурой.
– Ищешь подходящие слова? – в очередной раз испугав её своим умением читать мысли на расстоянии, поторопил Расуль.
– Ищу, – вздохнула Женя, нервно покусывая нижнюю губу.
– А ты давай прямо в лоб, – весело посоветовал он.
Женя глубоко вдохнула и решилась:
– Скажи, пожалуйста, тебе не доводилось слышать или читать, или изучать на практике что-нибудь… такое… что дети могут быть опасны для… – она обречённо закрыла глаза, ожидая ехидного смеха в телефонной трубке и выпалила одним духом, - государственной безопасности страны? – она помедлила и (семь бед один ответ, на хрен!) добавила: - Например, России?
Расуль не засмеялся. Он молчал, и это молчание, как внутренним чутьём угадала девушка, было напряжённым и обеспокоенным.
– В школе нет, – наконец начал он. – Это очень консервативная часть эстеблишмента, всяких фантазий не любит.
– А ты считаешь, это фантазия? – облегчённо выдохнув оттого, что начало разговору было положено, продолжила Женя. Теперь говорить было легко. Расуль всё понял. Каким-то чудом.
Тот снова помолчал.
– Эту тему очень осторожно поднимали некоторые писатели, – пробормотал он. – Очень-очень осторожно. Рэй Брэдбери, например. И ещё Памела Трэверс. Читала её «Мэри Поппинс»?
– Конечно, – обрадовалась Женя и замялась. – Только вот… про детей я там не помню.
– Там были два грудных младенца, – неохотно пояснил Расуль. – Близнецы Джон и Барби. Они не умели разговаривать со взрослыми, и те их считали несмышлёнышами. Зато они умели разговаривать с животными и – я сейчас точно не помню – вроде даже с солнечными зайчиками и ветром, – он помялся, – или это где-то в другом месте у другого автора. Во всяком случае, разговаривали и рассуждали эти Джон и Барби вполне здраво, по-взрослому. И Памела Трэверс так… ненавязчиво подводила читателя к мысли, что грудные младенцы не глупее нас, просто они… другие.
Женя молчала, чувствуя, как отвердели, как заледенели мышцы её лица.
– Не останавливайся, – тихо попросила она.
– Ты бы лучше мне наконец дала и в процессе полового акта говорила: «Не останавливайся», – недовольно пробурчал Расуль, но тем не менее продолжил: – У Рэя Брэдбери намного страшнее. Ведь он взрослый писатель, я имею в виду, писал для взрослых. Будешь слушать?
– Буду!!! – заверила его девушка и стиснула зубы так, что на щеках под нежной кожей небольшими холмиками вздулись каменные бугры желваков.
Расуль вздохнул, и в трубке было отчётливо слышно, как щёлкнула зажигалка и зашипела, принимая в себя огонь, сигарета..
– Он, тоже очень-очень осторожно, старался дать всем нам понять, что дети по интеллектуальным способностям ни в чём не уступают взрослым. При этом Брэдбери разрабатывал тему, в основном, в русле той потенциальной опасности, которую дети, учитывая наше несерьёзное к ним отношение в качестве основного фактора всего уравнения и используя проистекающее отсюда преимущество внезапности, могут представлять для взрослого мира, для всего человечества. Если не ошибаюсь, именно Рэю Брэдбери принадлежит афоризм: «Но разве у ребёнка нет стопроцентного алиби? Тысячелетия слепой человеческой веры защищают его», а может, это и не его, надо посмотреть, у меня в тетрадке она записана.
– Примеры? – став крайне немногословной, как всегда, когда есть серьёзная работа, поинтересовалась Женя.
Расуль снова вздохнул и затем дважды пыхнул сигаретой.
– Там по мелочи много, я сейчас всего не помню, – вяло ответил он. – Ну, вот, например: в одном рассказе в отдалённом будущем человечества у детей была интерактивная игра максимального приближения к действительности. То есть они входили, например, в джунгли, там львы, обезьяны, то, сё, ебать мой хуй… – Расуль начал материться, а это значит, что он волнуется, отметила про себя Женя. – Разумеется, игра не представляла для детей никакой опасности и тэдэ… Короче, в одной семье родители в наказание за какую-то провинность запретили детям играть в игру на какой-то срок. Дети хныкали и клянчили, но родители стояли твёрдо. В результате дети сумели активировать игру таким образом, что её сюжеты стали развиваться по обычной жизненной логике, – он опять помолчал и попыхтел сигаретой. – Логике джунглей. Там, в джунглях, они своих родителей львам и скормили. Чтобы больше никто не мог запретить им играть в игру, когда захочется.
Женя ощущала себя ледяной статуей, настолько глубоко парализующим был ужас, который она испытывала.
– Как же родители попали в игру?– с трудом проталкивая слова сквозь сдавленную гортань, спросила она. – Нам-то ведь, взрослым, всё это скучно?
Расуль задумчиво похмыкал в трубке.
– В рассказе этого нет, – наконец, сказал он. – А вопрос вполне логичный, и обязательно возникает у каждого читателя. Значит, автор наводил нас на какую-то мысль, хотел, чтобы мы сами о чём-то догадались.
Снова наступило молчание. Женя не торопила собеседника и терпеливо ждала, когда он закончит размышлять.
– Я думаю, это был намёк на человеческую мораль, – вдруг снова подал он голос. – Предположим, дети догадались, как можно безнаказанно совершить убийство. Мораль у них пока не развита, они ко всему подходят с утилитарной точки зрения: в данном случае убить и не понести наказания. Для этой цели они могли попросту заманить родителей в игру под любым предлогом. Например, ой-ой, мама, папа, там сестрёнка лежит и не дышит. А чего – ведь главное достигнуть цели.
Он опять некоторое время молчал и пыхтел сигаретой.
– Есть у него рассказ более откровенный. И, может, именно поэтому более страшный. Там к Земле двигалась армия космических кораблей инопланетян. Разумеется, с целью захвата. Тема уже тогда была избитой до синяков, но, – он невесело хмыкнул, – следует признать, что Рэй Брэдбери, как и положено большому мастеру, сумел внести в неё свежую струю. В общем, пятой колонной инопланетян на Земле стали дети, захватчики общались с ними методом телепатии, в которую никто из нас, взрослых, по большому счёту до сих пор не верит.. Причём, в рассказе есть чрезвычайно важный нюанс: чем ребёнок младше, тем легче он воспринимает принципиально отличные от общепринятых на Земле знания и тем быстрее развивается в принципиально новом направлении. В этом рассказе тоже всё показывалось на примере двух детей, так вот младшая сестрёнка выполняла руководящую и направляющую, как Коммунистическая партия в СССР, роль. Старший братик с ней советовался во всех неясных вопросах – они там мастерили какое-то устройство, как и все остальные дети на Земле. Опять же не помню в точности, но, кажется, этими устройствами в час Икс по сигналу инопланетян должны были каким-то образом то ли нейтрализованы, то ли уничтожены все их родители. После чего, разумеется, на Земле не осталось бы боеспособного населения. Опять же рассказ как бы не закончен и содержит какую-то недомолвку. То есть нам, читателям, предложено о чём-то догадаться самостоятельно. Или, может, Брэдбери вообще предлагал эдакий литературный интерактив – в духе Маяковского, «…чтобы каждый дописывал и лучшил». Вот у тебя, например, есть какие-нибудь догадки, предположения, гипотезы, идеи по развитию подобного сюжета?
Женя ответила не сразу. И ответ её был не ответом, а вопросом:
– А у тебя?
– Подожди, вывалю всё дерьмо из пепельницы, – хмуро пробормотал Расуль. – Переполнилась.
Женя сидела, привалившись к стене и слушая живую потрескивающую тишину в трубке. Ей было так дурно, что она вдруг испугалась, что её сейчас вырвет. Она нервными, вздрагивающими руками тоже стала нащупывать пачку сигарет где-то в глубине одежд. Чёрт, куда она подевалась?
– Я вот что думаю, – вдруг ожила в её руке трубка, и девушка сразу забыла о сигаретах, вся обратившись в слух, – предположим такую картинку. Мы все имеем рядом с собой, прямо под боком, миллиарды совершенно загадочных и при этом, вообще-то, глубоко чуждых нам существ, наших же собственных детей. Обладающих не менее, а может и более могучим, чем у нас, разумом, прекрасной восприимчивостью и уникальной способностью к интеллектуализации и при этом полностью свободных от человеческой и Божеской морали. Мораль, она ведь, у человека формируется десятилетиями. То есть рядом с нами живут чрезвычайно умные и, в принципе, не знающие жалости и сострадания существа. Они меньше нас по габаритам, но они не глупее, а во многом умнее нас, а значит преимущественное положение взрослых лишь фикция, самообман. Мы им нужны опять же лишь с утилитарной точки зрения – поскольку мы их кормим и даём им знания. К счастью, кроме знаний, мы передаём им ещё и нашу нравственность, поэтому они в конце концов вырастают такими же, как мы – любящими родителей, оплакивающими их кончину и т.д. Но ведь такими они становятся в процессе роста, возмужания, всей последующей жизни... А пока дети малы и свободны от морали, – он вдруг резко понизил голос и запнулся, как будто оглядываясь по сторонам, – достаточно всего лишь заменить взрослое окружение, и из детей можно вырастить нечто совсем другое. Сказка «Маугли»-то, вообще-то говоря, чистое враньё, а на самом деле, дети, которым довелось вырасти в волчьих стаях, выросли волками. Лишь внешне похожими на нас. Вот и представь себе такое – дети, поработившие взрослых и властвующие на Земле, совершенно не похожие на нас, очень чужие, вооружённые холодным разумом, знаниями, интеллектом, проистекающими из всего этого огромными возможностями и при этом бездушные: не то, чтобы злые, не то, чтобы жестокие, а просто бесчеловечные, безжалостные – не имеющие представления о том, что такое человечность, что такое жалость. Как роботы, как зомби, как мутанты. Как волки! А если предположить, что они действительно умеют разговаривать с животными, ну то есть, не разговаривать в прямом смысле, словами, а как-то общаться напрямую, наподобие той же телепатии, к примеру. Неплохой сюжетец для новой страшилки, а?
– Такую страшилку никто не будет читать, – хриплым неузнаваемым голосом ответила Женя. – Она будет чересчур страшной.
Наступило молчание, бесконечное, как старость.
– Надеюсь, я помог тебе, Женя? – неожиданно усталым голосом, наконец, окликнул её Расуль.
– Буду в Уфе, зайду в гости, – опять не став отвечать на вопрос, всё так же хрипло выдавила из себя девушка. Она попыталась улыбнуться, и тут же поняла, что лучше и не пытаться. – Напьёмся, как свиньи, и будем с твоего балкона плевать в прохожих. Как тебе такая программа вечера?
– В общем, приезжай, – всё так же устало, без обычного огня ответил тот и всё-таки постарался закончить разговор в привычном для него шуточном стиле: – Буду ждать, товарищ суперагент. Обнимаю.
– Пока!
Она опять закрыла глаза, пряча мобильник, чуть дрогнула лицом, в очередной раз сделала вдох-выдох, отлепилась от стены, на миг поникнув головой, чтобы снять непроизвольные мышечные зажимы в шее, и вновь распахнула во всю ширь тёмно-синие, горящие силой и упрямой энергией очи.
Следовало двигаться дальше, и как можно быстрее.
Теперь она знала всё!
Женя поднялась и прислушалась. Маник-Пенник молчал, больше не пытаясь её остановить. Значит, пора.
Она пластичным движением ртутной полосы скользнула к выходу с торца дома. Ещё одна улочка впереди. Тоже затемнённая и тоже внешне безлюдная. Тем лучше, никого постороннего не заденет шальная пуля – у врагов-то патроны есть! – не будет случайных жертв среди мирного населения, ведь не зря же она сошла с шумных, ярко освещённых улиц, где по трассам и мостовым и глубокой ночью непрерывно катится шумный весёлый вал беспутной столичной жизни. Людишки там, конечно, ничего из себя не представляют и ничего не стоят, но это совсем не означает, что она может эдак запросто подставить под неожиданный беспорядочный огонь ничего не подозревающих, какими бы они ни были, своих – россиян. Утешившись этой мыслью, Женя одним броском форсировала улочку и замерла в тени деревьев на противоположной стороне. Она замерла на миг и прислушалась. Ни шорохов, ни возни, ни тем более криков и грохота автоматического оружия. Никто не заметил. Вперёд!
Она неслышно пересекла затемнённый участок и прислонилась к стене у угла следующего дома. Город равнодушно спал, храня молчание, и прохладный ночной воздух обнимал Женю, охлаждая разгорячённую кровь.
Девушка проскользила спиной вплотную к торцу здания, вновь замерла у противоположного края и собралась всем телом в упругий мышечный комок, готовясь коротким рывком выглянуть за угол на долю секунды, так, чтобы успеть мигом охватить взглядом всё пространство, составить себе представление о тамошней ситуации, тут же вернуться в исходное положение и на основании увиденного составить план действий на ближайшее будущее.
– Там засада, Женя, – мягко предупредил в ухе голос Марика. – Их там как тараканов, мы подвели в зону спутник, но вмешаться в бой он пока не сможет, не тот угол наклона, только картинки даёт. Так что надо бы это место обойти.
– Ну? – нетерпеливо вопросила Женя и тут ей пришла в голову новая мысль: – Как там кавалерия?
– Те, что были, пока заняты на зачистке, – хмуро разъяснил Маник-Пенник. – Оставлять блядво в тылу совсем нежелательно. Так что пока ты одна. Но кавалерия ещё будет. Уже почти на подходе, но затаиться и дождаться не удастся: стандартное время ожидания в засаде истекает, они же знают, откуда ты идёшь, и знают время, которое тебе требуется, чтобы достичь этой точки, так что если ты в просчитанный момент не появишься на линии огня, тебя искать начнут.
Женя не стала задавать глупых вопросов наподобие «откуда знают?» да «как узнали?» Какая разница, откуда знают, знают и всё, могли, например, сигналы маячка перехватить – Женя совсем не забыла, с чего начался весь сыр-бор, а после того, как рядовой московский пацан так запросто пролез в сверхсекретную Базу Конторы, от противостоящих им сил она ожидала любой пакости.
Даже если не перехватили маячок… мало ли методов: могли везде поставить наблюдателей с категорическим и очень радостным для тех приказом не ввязываться в драку, а только отслеживать её путь и вовремя сливать информацию о направлении и скорости передвижения, чтобы то там, то здесь ей могли подготовить негостеприимный приём, чем они вообще-то и занимались с дурным упорством всё последнее время. А может, и сумели шмальнуть в неё иголочкой с какой-нибудь микроскопической электронной дрянью в ушке, так что теперь на ней не только свой маячок, но и вражеский, а времени разоблачиться до полной обнажённости и скрупулёзно проверить каждый миллиметр одежды у неё, разумеется, быть не может в принципе.
Хотя, нет, с вражеским маячком гипотеза дохлая – они бы постарались лучше попасть в неё пулей как можно более весомого калибра, буде Женя со товарищи предоставила бы им такую возможность. В общем, хватит себе мозги ломать, дожидаясь, когда она опять на неё налезут, как клопы, со всех сторон, да и вообще, чего становится скучновато, давай-ка, Женя, топай дальше, поразмяться надо, воздухом подышать, а то аппетита не будет.
– Как лучше пройти? – поторопила она выжидательно помалкивающего соратника и чуть переступила ногами, придавая себе устойчивость и более перспективную исходную позицию для броска.
– Во-первых, нельзя возвращаться, – торопливо забубнил майор, – там все, кто по мелочи выжил, снуют туда-сюда, явно тебя ищут, и общего плана у них нет, просто мельтешат, ни хрена на просчитаешь, слишком велик риск случайно нарваться на кого-нибудь с кучей пистолетов-пулемётов во всех штанах, – он помедлил, – у тебя-то ведь, как я тут вижу, оружия нет.
– Дальше, – вновь подогнала его Женя, привычно не вдаваясь в длительные объяснения.
Собеседник хмуро помолчал.
– Только через людные улицы, – наконец начал он. – Прячась за машины и прохожих, как за живой щит, тут нужно попробовать создать своего рода буфер, в котором завязнет преследование и их прицельный огонь…
– Нет! – прервала его Женя, опять, в соответствии с уже успевшей сложиться в этой увлекательной беседе традицией, не давая никаких объяснений, и она могла поклясться, что Марик в микрофоне чуть слышно, но при этом вполне отчётливо вздохнул с облегчением.
– Тогда подожди, – серьёзно посоветовал он. – Сейчас они полезут тебя искать, тогда атакуешь. Ввязываешься в бой и держишься, пока не подоспеет кавалерия.
Всё правильно, подумала Женя, невинные жертвы не стоят того секрета, который она несёт в голове – в крайнем случае, если уж ей совсем не повезёт, найдётся в Конторе ещё кто-нибудь, кто доищется истины, как доискалась она: хакер давно срисован, домой он пока не пойдёт, не такой уж дурак, знает, что его как источник важной информации, в беседе с которым умный человек может докопаться до истины, тут же ликвидируют те, а значит, наши успеют его взять первыми, тут всё-таки наша страна, а там присядут на стульчиках и поговорят, для начала внимательно изучив ход его беседы с Женей, давно записанной на диск и аккуратно уложенной в спецхран…
Женя храбрилась. Она понимала лучше кого угодно, что истина, какими то причудливыми путями пробравшаяся в её мозг, необычна и чудовищна, и нет никаких гарантий, что кто-то ещё сможет её откопать из, в принципе, банальной и несущественной информации, которой располагает Сергей. Как однажды высказался по другому поводу Расуль Ягудин: «Чтобы до такого додуматься, надо быть изрядно ебанутым, Женя. Таким, как я, ты и они».
Нужно выжить, неожиданно подумала Женя. Эти штабные крысы ни хера не просекут. Нужно выжить любой ценой.
И словно эхом её мыслей отозвался в наушнике привычный и, чего там греха таить, даже слегка поднадоевший голос:
– Женя, они начали движение. Если скорость не изменится и не появятся внезапные препятствия и помехи, будут в полуметре от тебя через тридцать одну с половиной секунды ориентировочно.
И Женя, опять ничего не отвечая, закрыла глаза поплотнее и сделала медленный глубокий вдох, начиная отсчитывать секунды в обратном порядке.
Потом она выдохнула, потом опять вдохнула, чувствуя, как бушующим текучим огнём наполняется каждый миллиметр её тела, как бьются короткие злые толчки пульса в самых кончиках тонких пальцев и тело становится лёгким и как будто чужим, и мир вокруг теряет краски, превращаясь в белёсую и плоскую, одномерную невыразительную картинку, лишённую тепла и воздуха, наполненную лишь неярким внутренним белым светом, затопляющим окружающие плоскости и предметы, вырисовывая их с беспощадной равнодушной яркостью бестеневых операционных ламп.
Женя снова сделала вдох, затем снова выдох. Затем она сделала вдох ещё раз, а обратный отсчёт перевалил уже верхний рубеж последнего десятка, и Женя выдохнула, отсчитывая ускользающие секунды, и когда на внутренних часа прозвенело «пять», затем «четыре», затем «три», опять вдохнула, затем, уже выдыхая, на этом выдохе крутанулась вокруг своей оси с одновременным прыжком вверх и в прыжке вылетела из-за поворота, крутясь в воздухе, словно поставленный на попа пропеллер.
Она живой бешеной мясорубкой врезалась в толпу в верхней зоне боя, завершая второй оборот, и на третьем обороте несколькими пружинистыми ударами ног по головам и шеям раскидала тех, кому не повезло оказаться к ней непочтительно близко, и следующий миг приземлилась в самом центре нападавшего отряда, похожего на сплошную, аморфную, расплывчатую тень, тут же затопившую её со всех сторон непроницаемой человеческой плотью и острым, удушающим, многослойным запахом чужой кожи, чужого пота и мокрой одежды на распаренных телах.
Они все начали поворачиваться к ней, медленно, как в тягучем полуночном сне, начиная поднимать на неё разномастные стволы, и Женя сразу ударила рукой вперёд, удерживая локоть повыше, чтобы удар бы жёстче, в проступившую перед ней в темноте чью-то переносицу, проломив её до самого мозга, и одновременно ударила ногой назад, сбив неясную фигуру, жар которой уловили нервные окончания на её шее, тут же ударила другой рукой опять вперед ещё в одного и другой ногой назад тоже, машинально вычла из окружающих четверых, уже ставших мёртвыми, лёгким пластичным движением переместила корпус в среднее положение, пробила серией боковых ударов руками несколько грудных клеток, снова выпрыгнула вверх, двумя ударами ног убила ещё парочку, на лету повернулась, ушла с линии огня из волыны самого шустрого и, уже приземляясь, носочком пробила ему череп прямо за ухом, совершила оборот в обратную сторону, зашибла пяткой другой ноги ещё одного, продолжила оборот до удара первой ногой следующего, в этом же движении ребром ладони попала кому-то под хрустнувший, ломаясь, кадык, уловила замерцавшие повсюду вспышки выстрелов и полетевшие в неё со всех сторон пули и тут же пошла низом, вывинчиваясь из внутреннего круга, всё равно сейчас уничтожающего беспорядочной стрельбой самоё себя,
чуть дальше от центра ногами подшибла снизу ещё несколько человек, добивая их руками влёт, вновь вымахнула в полный рост, когда огонь вдруг стих по банальной причине того, что стрелявшие уже поразлетались веером под ударами пуль своих же сотоварищей, находившихся напротив и тоже попадавших мёртвыми и ранеными,
и оказавшись за внешней линией толпы, обрушилась сзади на тех, кто ещё случайно был жив и на свою беду оказался к ней спиной, круг врагов сломался, смешался, засуетился во все стороны, продолжая палить от дури прямо по своим, и она вновь пошла в нижний уход, продолжая обычную тактику по точечному выбиванию живой силы противника из этой нижней зоны передвижения, и когда она вновь вылетела в полный рост на противоположном краю поля боя, стоящих на ногах бойцов у них оставалось на удивление мало,
Женя метнулась в очумелую, таращащую на неё безумные глаза гущу, работая руками и ногами, словно шатунами молотилки, и в один миг перебила случайно и временно оставшихся в живых всех, до последнего человека, прежде чем поняла, что на протяжении всей этой почти полуминутной битвы так и не нашла времени для того, чтобы вдохнуть, и всё равно она вдохнула не сразу, а сначала прокрутилась по размолотой и заваленной трупами площадке, соскальзывая с открытого пространства под защиту кучки деревьев и на ходу немигающим взглядом фиксируя по кругу боевую обстановку, и лишь там, в густой тени и в окружении морщинистых стволов, наконец-то позволила себе с усилием втянуть свежий прохладный воздух в заледеневшую от страшного напряжения грудь.
Она таилась в глубоком мраке, часто и хрипло дыша и стараясь утишить сумасшедший бег сердца, не поворачивая головы, быстро продолжала прокачивать взглядом окрестности. Небольшая пауза в запасе у ней была, но она была небольшая – следовало как можно скорее покинуть это явно перебудившие все окрестности недавней суматохой в пальбой местечко, и потому ей не удалось окончательно преодолеть органическую и психическую реакцию на только что пережитое запредельное напряжение и вернуть сердцу и потоку крови по жилам их обычный ритм, и она побежала к выходу из двора прямо так, не отдохнув и не отдышавшись, пьяно шатаясь из стороны в сторону и судорожно, захлёбываясь, с мучительным стоном на каждом вдохе хватая воздух ртом,
и когда сразу за поворотом она увидела рванувшиеся к ней, поднимая оружие, со всех направлений страшно близкие, на расстоянии в пяток метров, фигуры, она поняла, что в этой очередной скоротечной рукопашной схватке ей придётся по-настоящему тяжело, что теперь у неё осталось очень немного шансов выжить, а те всё мчались к ней безумной смешанной толпой, окружая её полукругом, поднимающиеся стволы уже почти оказались направленными выходными отверстиями прямо на неё,
Женя, вновь остановив дыхание, в последнем отчаянном усилии дёрнулась назад, под прикрытие стен, и с безумным ужасом всем своим существом ощутила, как не успевает, как раздвинулся, разросся, стал бесконечным окружающий мир, сквозь который ей надо было пробежать, как она завязла, запуталась в тугом воздухе, словно в липкой сплошной паутине, как отяжелел и стал вязким и длинным каждый её шаг, с огромным трудом преодолевающий сопротивление свинцового мрака, и как сдвинулся где-то позади неё первый спусковой крючок под холодным и липким чужим пальцем, медленно начинающим посылать боёк в короткий путь к нетерпеливо ожидающему капсюлю патрона, как заскрипели и пришли в движение десятки спусковых крючков в других волынах, Женя с тоскливым, рвущем душу отчаянием поняла, что теперь – окончательно всё, и рывком повернулась лицом им навстречу, не желая быть убитой в спину и решившись всё-таки попытаться принять бой в надежде на чудо и на солдатскую удачу,
и именно в этот миг десятками тонких, бесконечно длинных, нестерпимо ярких и почему-то голубого цвета сияющих струн, на долю мгновения павших с неба, осветилось всё вокруг, заставив её нервно моргнуть и остановиться в полушаге от точки, с которой она собиралась совершить последний в своей жизни атакующий прыжок.
Вокруг не было никого. Окружающая её местность, только что переполненная толпами врагов, была абсолютно безлюдной: только что на неё неслись все эти толпы, и вот – они вдруг исчезли в один миг, как будто кто-то просто выключил голографическое изображение в квадро-кинотеатре, и ошеломлённая Женя вполне серьёзно подумала было, что всё произошедшее было самой настоящей галлюцинацией боевой усталости третьей степени, когда наконец-то заметила многочисленные кучки пепла, медленно развеиваемые ласковым ночным ветерком.
Пепел был жирным и слегка дымился, матово поблёскивая в свете отдалённых фонарей, но он прямо на глазах терял свой маслянистый, плотский блеск, становился всё суше, потихоньку истончаясь, рассыпаясь во всё более мелкую, всё более невесомую пыль, а больше не было вокруг ничего необычного – от только что полной жизни и злобы армии нападавших не осталось даже пуговиц, часов, стальных зубных коронок и лёгкого стрелкового оружия, которым, как Женя уже успела заметить, каждый из них был увешан с головы до ног.
Она немного постояла, не шевелясь и лишь чувствуя, как мелко дрожит каждая жилка под кожей ставшего каким-то вязким, словно резиновым, лица.
– Господи, – прошептала она неизвестно кому, – так вот он какой, боевой спутник лучевого вооружения.
– Хммммда! – эхом промычал в наушнике Маник-Пенник. – вот он, оказывается, какой, Женя. Мы тут все, честно говоря, тоже в первый раз. Потому и не смогли предупредить тебя о засаде. Первый блин-то комом, все интеллектуальные ресурсы бросили на активацию боевой программы нанесения многоканального лучевого удара… К следующему разу учтём все накладки, а также человеческий фактор, и, даст Бог, не упустим текущую тактическую ситуацию и в зоне военных действий тоже. А пока – Федеральная Служба Безопасности России в моём лице приносит тебе свои глубочайшие извинения. И учти, там на улице ещё кое-кто прорвался мимо сил зачистки, так что могут быть неприятные сюрпризы.
– А спутник? – с искренней заинтересованностью задала Женя животрепещущий вопрос, чувствуя, как ледяные струйки пота стекают у неё меж грудей и по плоскому животу затекают в пах, заставляя знобко ёжиться и поджимать колени.
– Он уже сошёл с точки прицеливания. Он там был-то всего две секунды с копейками, оно, конечно, ему для прицеливания и нанесения множественного удара необходимо времени в несколько тысяч раз меньше, но мы-то, люди, не такие шустрые, вот и провозились с организационной частью, пока он был на подходе к прицельной позиции. Ещё чудо, что успели всё организовать. Через одиннадцать минут сорок девять секунд на позицию выйдет другой спутник, его мы уже полностью на всякий случай подготовили, но он, скорее всего не понадобится, наземная кавалерия уже почти рядом, так что теперь ты прорвёшься. Но всё равно будь начеку, – он помолчал, почему-то попыхтел и покхекал в ухо Жене, и она сохранила молчание, с интересом ожидая интригующего продолжения. – Жаль, что у этих и от оружия, кроме пепла, ни хера не осталось. В общем, волыной тебе пока разжиться негде. Ориентируйся, в случае чего, на ближний бой со скоротечным рукопашным контактом. ДАВАЙ, ЖЕНЯ, ТЫ МОЖЕШЬ!!!. И… мы тебя тут все очень ждём, так что не задерживайся.
Женя усмехнулась. Приятно, когда тебя ждут.
Она двинулась к тротуару впервые за целую вечность в полный рост, как нормальные люди, и глубоко, освобождённо вздохнула, наслаждаясь свежим ветром с близких лесных и парковых зон.
Тротуар для разнообразия и в пику всем остальным московским тротуарам был ровненьким и гладким, и Женя восприняла это как добрый знак, шагая мягкой плывущей походкой, не слишком высоко поднимая ноги над мостовой, что позволяло экономить силы на случай, если понадобится снова вступить в бой. Впрочем, она была уверена, что уже ничего больше не случится и никто больше не встанет у неё на пути, сегодняшний лимит крови, считала она, уже исчерпан с лихвой, и больше крови не будет, ведь должно же, на хрен, быть в мире какое-то равновесие, какое-то паритетное соотношение зла и добра, и она как раз собиралась суеверно поплевать через плечо, когда вдруг ощутила в спине неприятное чувство.
«Сглазила, блин!» – недовольно констатировала она новый приближающийся виток кровопролития, уже когда, сорвавшись с открытого пространства одним прыжком, вновь оказалась в милосердной тени деревьев.
Она вгляделась далеко назад и сразу увидела горсточку автомобилей, вывернувших на проспект в далёком противоположном конце и тут же помчавшихся к ней, стремительно наращивая скорость.
Женя быстро прокачала имеющиеся варианты отпора, коих было ровно один – удирать сломя голову, учитывая полное отсутствие у неё оружия и чрезвычайную сомнительность возможности принятия врагами благородного решения воздержаться от экстренного расстрела её из всех стволов с любого допустимого расстояния и согласиться на честную женскую драку на кулачках.
Женя прищурилась и, повернув голову в противоположную сторону, прицельно взглянула в беспорядочный хаос дворов, готовясь устремиться по ним в бег на пределе возможностей.
«Вот так, – устало подумала она, напружинивая ноги. – И где же обещанная кавалерия, товарищ майор?»
Они вымахнули из-за ближайшего поворота с многоголосым дробным грохотом копыт, высекающих из мостовой яркие алые искры, с одиноким всадником во главе, и сразу понеслись прямо к ней всей слитной могучей массой, взвевая длинные чёрные гривы позади острых ушей и сверкая в лунном свете и сиянии ночных ламп большими лиловыми глазами и гладкими спинами с ритмично, в такт скачке перекатывающимися под кожей с короткой чистой шёрсткой мускулами.
На сей раз Женя пришла к почти стопроцентной уверенности в том, что она от пережитых потрясений и переживаний внезапно сошла с ума. Табун лошадей посреди Москвы, о, Боже, привидится же такое!
А впрочем… с военно-тактической точки зрения… Несколько десятков коней не объедешь на кривой козе, сквозь их неостановимый могучий поток не проскочишь на тачке, их не сшибёшь хрупким бампером с пути, и уж конечно эту громаду не перебежишь, как мелкую речку, пешком – даже если всех коней перестрелять, будет непросто преодолеть гору громадных конских трупов, лежащих вповалку.
Да и как их, на хрен, перестреляешь? Из лёгкого стрелкового оружия несущемуся коню практически невозможно причинить какой-либо существенный вред, из автомата, конечно, можно, но против целого табуна и он не особенно эффективен, нужно палить и палить часами. Тут требуется крупный калибр, наподобие винтовочного, но винтовки тут опять же не помогут – палец устанет на курок нажимать. Пулёмёты им потребуются, господа, тяжёлые станковые пулемёты, каковых единиц у них совсем не вагон и маленькая тележка. А ведь даже если пулёмёты, коней-то может понести, как и во всех предыдущих вариантах, а куда их понесёт, вопрос чрезвычайно интересный, вполне может понести и на тех, кто стреляет, а тогда – налетят и растопчут, и даже целая пулемётная рота их не остановит. Ннндааа, похоже, идею вывести на улицы, кроме танков и бронетранспортёров, ещё и лошадей, толкнул кто-то, кого ни в коем случае нельзя назвать дураком.
С этой светлой мыслью Женя перебежала на другую сторону улицы, чтобы вскочить на коня, как и положено, с левой стороны, мельком оглянулась на мчавшуюся к ней кавалькаду машин, прикидывая, успеют ли они приблизиться к ней на дистанцию прицельного огня раньше, чем до неё доскачут лошади, но тугая тёплая волна воздуха вдруг коснулась её щеки, и над её головой, заложив небольшой вираж, с рёвом пронёсся вертолёт, и тут же вслед за ним, в точности повторив его манёвр, пролетел второй.
Женя, как заворожённая, смотрела им вслед, запрокинув голову, и они словно почувствовав её взгляд, с демонстративной пластичностью и изысканной красотой траекторий поравнялись друг с другом, затем чуть разошлись в разные стороны, затем повернулись заострёнными рылами, увенчанными каждый тяжёлым многоствольным пулемётом, под углами в сорок пять градусов по направлению друг к другу, клюнули носами вниз и с рёвом зашли в пике по сходящимся прямым, и Женя успела увидеть, как одновременно вылетевшие из их подбрюший сияющие болиды ракет одновременно же ударили в две рядом несущиеся машины, те тут же превратились в два огненных шара, почти сразу до слуха Жени долетел звук спаренного взрыва, и одновременно с этим звуком вертолёты открыли с воздуха по автомобилям синхронный пулемётный огонь, продолжая сближаться между собой к боку бок…
Девушке вдруг захотелось найти какую-нибудь удобную скамейку, и расположившись на ней с максимальным комфортом, досмотреть это кино до конца, не спеша лузгая семечки вместо той дряни, которую жрут в кинотеатрах тупорылые америкосы и не менее тупорылые все остальные, кроме россиян.
Но гром копыт уже усилился, приблизился, начал колотиться ей в уши настойчивым призывным набатом, она с громадным сожалением отвела взгляд от поля битвы и взглянула в раскосые лиловые глаза своего коня, которого она почему-то сразу увидела и даже как будто узнала, и конь тоже явно понял, кто тут его новая хозяйка, он коротко и приветственно заржал, в упор глядя из-под развевающейся иссиня-чёрной чёлки ей прямо в душу, прибавил ходу, мгновенно вырвавшись вперёд, и тёмный неразличимый всадник, оказавшийся теперь за ним чуть позади, тут же подтвердил их взаимный выбор, на скаку подняв руку и ткнув пальцем в Женю, а затем именно в него.
Женя кивнула, дождалась, когда конь поравняется с ней, и легко побежала рядом, приноравливаясь к его ровном мощному галопу, на бегу положила узкую правую ладонь на шёлковую холку, потом ухватилась за холку второй рукой – удерживаясь за неё, дважды прыгнула по ходу движения, отталкиваясь от асфальта одновременно обеими ногами, и выполнив третий, более пружинистый и длинный прыжок, птицей взлетела на неосёдланную конскую спину…
Они неслись по пустынным, слабо освещённым улицам ночного города, ровным уверенным гулом движения заполняя все закоулки и дворы, попадающиеся им на пути, чистый лунный свет обвевал женин лоб, словно прохладный успокаивающий встречный ветер, она расправила плечи, как крылья, с наслаждением подставляя тугому потоку воздуха разгорячённую грудь, затем топот сопровождающего табуна стал утихать позади, словно умягчаясь ночным покоем и мирной тишиной спящего города, она обернулась и успела увидеть, как ведущий, скачущий впереди, поднял в прощальном приветствии руку, заворачивая табун на широкий проспект, оказавшийся у них на дороге, и Женя тоже отсалютовала ему узкой ладошкой с чуть расставленными пальцами, и дальше она и конь поскакали одни.
Город и бездонное звёздное небо с пылающей в самом центре луной разворачивались им навстречу, словно распахивали перед ними гостеприимные ворота, словно раскрывали объятья перед парой своих долго-долго отсутствующих детей, прошедших кровь и мрак, страх и огонь лишь для того, чтобы вернуться, и они возвращались с гордо поднятыми головами, летя сквозь потоки лунного света, согревающего их, как солнечный свет, и перед Женей один за другим вставали лица тех, кого уже не было рядом с ними, кто погиб лишь ради того, чтобы они могли вернуться – вернуться в мирный город мирной родной страны, и Женя вдруг удивилась тому, что внешность друзей, оставшихся на полях позади, когда-то казалось ей невыразительной, у них, как она теперь знала точно, были совершенно особенные, яркие лица, не похожие ни на чьи другие: вот водитель, Первый, худощавый и жилистый, чуть сутулый, с русыми волосами, заострённым, узким, как лезвие, лицом и близко посаженными глазами, похожими на дула двустволки, вот Второй, слегка полноватый и слегка вальяжный, рослый упитанный мужчина, похожий на средне преуспевающего, страдающего небольшой одышкой и имеющего проблемы с поджелудочной железой брокера или коммивояжёра из какой-нибудь благополучной проститучьей страны северного направления, Швеции, например, особенно мирно выглядевший в очках с фальшивыми, разумеется, линзами, поскольку ни в каких очках он никогда не нуждался, обладая орлиным зрением, но носил их постоянно ради имиджа, не вызывавшего ни в ком никогда никаких сомнений, и только узкий круг товарищей знал, в какую страшную боевую машину превращается этот «коммивояжёр» при огневом или рукопашном контакте, вот Третий – с простым незамысловатым лицом обычного работяги грубоватого массивного телосложения и обычного для работяг внушительного роста, с крупными, вроде бы даже мозолистыми, пролетарскими руками, тип, легко вписывающийся в любой заводской цех или слегка разгильдяйскую шофёрскую тусовку, вот остальные – из Бригады Бис, вот один, вот – второй, вот ещё двое вместе с командиром, светлые чистые лица безымянных солдат России, сейчас остывающих на разных рубежах своего доблестного пути…
Женя летела вперёд в потоках лёгкого лунного света под мириадными россыпями вбитых в бездонное небо звёзд, с развевающимися за спиной светлыми волосами, и не мигая смотрела вперёд тёплыми тёмно-синими глазами, её щёки медленно твердели на встречном ветру, становясь чужими и упругими, как гуттаперча, и она вдруг поняла, что плачет, и тогда зажмурилась на миг, чтобы стряхнуть с длинных ресниц ледяные крошки слёз, и сразу взметнулись перед её внутренним взором свинцовые валы океана, вздулись пенные буруны возле стальных бортов, грозно заполыхал, забился в неутолённом гневе бело-голубой флаг на тонком, гнущемся под ветром флагштоке, ослепительно ярко сверкнула медь начищенных труб корабельного оркестра, оглушающе и неостановимо гремящего маршем, и, твёрдо удерживая стройность шеренг палубного построения, матросы и офицеры, в последний раз гордо отдающие российскому военно-морскому флагу честь, вдруг, не опуская поднятых к головным уборам рук, одновременно повернули головы в её сторону и слегка улыбнулись, враз осветив улыбками бесконечную, беспокойную гладь океана. Все до одного!
Женя медленно поднялась по каменным ступеням старого здания на Лубянке, 2, ведя за собой коня – уздечки и, вообще, какой-либо сбруи, как и седла, на нём не было, и она тянула его за собой за шелковистую прядь длинной чёрной гривы. Конь, ещё не остывший после бешеной скачки, источал жар и часто всхрапывал, выдыхая горячий воздух ей в ухо, и Женя ежилась от щекотного ощу
ения, и второй рукой поглаживала его по мускулистой скуле, стараясь успокоить. Они остановились оба почти на самом верху, и девушка устало присела на холодную ступеньку, нашаривая пачку сигарет. Конь шумно всхрапнул ещё раз и неожиданно наклонил к ней большую голову и ухватил мягкими бархатными губами за ухо, при этом зацепив прядь волос. Женя опять поёжилась и улыбнулась, взглянув ему снизу вверх в выпуклые продолговатые полусферы блестящих глаз.
– Сейчас поищем, – мягко пообещала она и, удерживая сигареты с зажигалкой в левой руке, правой снова пустилась в путешествие по карманам. Всё, что удалось найти, початую упаковку жвачки.
«Ладно, хоть не презервативы», – мрачно подумала Женя и с некоторым сомнением высыпала бледные, пахнущие всякой слащавой ерундой подушечки себе на ладонь.
– Заработаешь заворот кишок, я тебе клизмы ставить не буду, – предупредила она, протягивая верному другу это странное угощение.
Конь подхватил губами горку жвачки с её руки в одно касание, мигом всё сглотнул без всяких претензий и, шумно вздохнув ещё раз, застыл с поднятой головой почти как изваяние, лишь чутко раздувая крупные синеватые ноздри навстречу прохладному ночному ветру и периодически с лёгким шорохом взмахивая длинным хвостом, при этом то и дело задевая её по макушке и Женя, наконец-то закурив, повернулась чуть боком, чтобы он ненароком не выбил ей сигарету изо рта.
Она устало потянулась и расслабилась, мельком срисовала внезапно появившиеся в отдалении с боков тёмные фигуры и недовольно уставилась на горящий кончик, истекающий синеватой струйкой дыма, не удостаивая их своим вниманием. Фигуры чуть помешкали и незаметно исчезли, словно растворились в воздухе.
«Охраннички, мля, – мрачно резюмировала девушка, – пока они тут чесались, можно было десять раз Лубянку штурмом взять, дармоеды, мать вашу, джеймсы бонды хреновы». Она глубоко затянулась и закрыла глаза, чувствуя, как любимый город согревает её в тёплом объятье.
Маник-Пенник бесшумно подошёл сзади, потрепал по шее не обратившего на него никакого внимания коня и осторожно присел на ступеньку с ней рядом. Они долго сидели рядом и молчали, даже когда сигарета была уже докурена и Женя, сложив натруженные руки на коленях, неподвижно смотрела куда-то вдаль.
Наконец Марик пошевелился и вздохнул.
– Пора, Женя, – негромко обратился он к ней. – У нас ещё есть работа на сегодня. Люди ждут.
И он первый поднялся лёгким пружинистым движением.
Женя тоже встала и прежде чем последовать за ним, подошла к коню, последнему оставшемуся в живых из её солдат. Она погладила его по серединке морды сверху вниз и осторожно поправила шелковистую чёрную прядь гривы, заслоняющему ему обзор слева, заведя за остроконечное прохладное ухо.
– Я скоро, – пообещала она. – Подожди меня здесь. Пока можешь полакомиться клумбами.
Конь помолчал, глядя в самую душу умными тёмными глазами, и затем вдруг положил тяжёлую голову на её хрупкое плечо, и Женя теперь погладила его по шее.
– Я скоро, – повторила она.
Яркий свет электрических ламп в кабинете неприятно отражался от длинного полированного стола и навощенного паркета, и Женя недовольно поморщилась, почувствовав боль в глазах и только сейчас вдруг поняв, что выложилась до предела. Больше всего ей сейчас хотелось посидеть где-нибудь, вытянув ноги и не думая ни о чём. Но такой возможности не было, Маник-Пенник был прав, ей предстояла ещё работа, если она не хотела, чтобы все усилия и жертвы пропали впустую.
Несколько человек встали ей навстречу, с лёгким стуком отодвигая стулья, и генерал первый заговорил:
– Ну, наконец-то. Вот она, наша долгожданная героиня, знакомьтесь. Впрочем, новый человек здесь только один, остальных-то всех она знает.
– Меня зовут Женя, – равнодушно сообщила девушка улыбчивому невысокому очкарику с добродушным лицом, совершенно не вязавшимся с пристальными цепкими глазами за толстыми холодными стёклами. – Женя Бондарева.
Она первая – как старшему – протянула ему руку, намереваясь удивить своим стальным рукопожатием, но тот неожиданно взял её кисть чуть сбоку и, поднеся ко рту, галантно поцеловал длинные пальцы, украшенные рваными ссадинами на разбитых в рукопашном бою суставах.
– Очень рад, – умудрившись придать голосу полнейшую искренность, заверил он и, взяв под руку, отконвоировал к мягкому креслу возле журнального столика в углу. – А я Иван Иванович.
– Ну, а остальных все знают, – подытожил генерал, делая экономный жест в сторону ещё двоих в костюмчиках и галстуках, неспособных, судя по контурам лиц, улыбаться в принципе в противоположность «Ивану Ивановичу».
Женя промолчала. Чего тут говорить об очевидном. Действительно этих двоих она видела многократно, хотя заявлять, что она их знает, было несомненной литературной гиперболой, громадной, как в былинах про Илью Муромца.
– Чай, кофе? – тем временем предложил генерал, начиная звенеть чашками и ложками на приставном столике. – Кофе бразильский, чай цейлонский.
– Водки, – патриотично потребовала Женя сварливым тоном.
Генерал покладисто распахнул дверцу небольшого холодильника, достал сразу запотевший графинчик, звякнул хрустальным горлышком о рюмку…
Женя ледяным комком вбросила в пересохшее горло фронтовую стограммовочку и на миг закрыла глаза, чувствуя, как водка зажгла в её желудке маленький пожар.
Мужчины, рассевшиеся вокруг столика, вежливо помалкивали и бесшумно потягивали из чашек горячий ароматный напиток.
Генерал сделал очередной глоток, потянул из вазочки печенье и, откусив маленький кусочек, без всякого аппетита пожевал.
– Из твоего разговора с Расулем Ягудиным я мало что понял, – неожиданно прервал он молчание, и все присутствующие в комнате неуловимо напряглись, включая Маника-Пенника, неподвижным изваянием темневшего в отдалении на стуле в углу.
– Дайте человеку передохнуть, – увещевающим тоном протянул «Иван Иванович». Он прихлёбывал чай мелкими глотками, то и дело взглядывая на Женю поверх блестящих стёклышек очков, из чего она сделала вывод, что очки ему ни к чему, поскольку дальнозоркости у него быть не может, так как в этом случае он не был бы в очках, когда шёл к ней через кабинет, а будь он близоруким, ему был бы прямой резон сейчас смотреть на неё именно сквозь очки, чтобы, как серый волк в сказке про Красную Шапочку, её лучше видеть, а вовсе не поверху.
После этого вновь наступила тишина, нарушаемая лишь обычными звуками молчаливого дружеского чаепития.
Генерал опять не выдержал первым.
– Надеюсь, до инопланетной армады, приближающейся к земле с целью её захвата и порабощения, дело всё-таки не дошло, – пробормотал он, глядя в опустевшую чашку под своим носом, и неожиданно усмехнулся: – Ты не поверишь, Женя, но я действительно поднял на ноги все обсерватории, чтобы проверили, не лезут ли на нас из космоса какие-нибудь там… – он шумно вздохнул и с лёгким стуком отставил чашку, – … тау-китяне, кгхм!
Как ни паршиво было у Жени на душе, она не сдержала улыбку.
– А может, у тау-китян есть шапки-невидимки, – подзадорила она высокое начальство.
Генерал кисло покосился на неё.
– Я об этом подумал, – буркнул он. – У меня попросту не было ни малейшего другого объяснения всему тому, что эти недоумки устроили в городе сегодня, – он побарабанил по столу подушечками пальцев. – Близлежащее к Земле космическое пространство прощупали радиоволнами, лазерами, инфракрасными лучами и ультразвуком. Ракетные установки и боевые спутники и посейчас бдительно целятся космос по всему периметру вокруг Земли.
Женя прыснула.
– Ничего, ничего, – похвалила она, – как любит повторять тот же Расуль Ягудин, «лучше одну секунду быть параноиком, чем затем всю жизнь – мертвецом», – она посерьёзнела, – и уж конечно, лучше быть параноиком, чем допустить малейшую возможность гибели России и Земли.
Нас сей раз тишина наступила мёртвая, абсолютно, как в склепе. Мужчины сидели полукругом лицом к девушке, разделённые журнальным столиком, и неподвижно смотрели на неё. Женя наклонилась вперёд, опёрлась локтями о колени и медленно обвела всех холодным взглядом пронзительных тёмно-синих глаз.
Молчание опять нарушил генерал.
– Так уж прямо гибель Земли? – обескураженно заметил он.
– Именно так, – отрезала Женя. Её щёки успели слегка порозоветь то ли от водки, то ли от вернувшегося возбуждения, то ли от того и другого вместе. – Если всё то, что задумано этими уродами, будет реализовано, Землю ожидает неминуемая гибель.
Генерал пожал плечами.
– Извини, Женя, – усомнился он, – но я процентов на девяносто девять всё-таки убеждён, что тау-китяне уже не прилетят.
Женя вновь устало поникла в кресле.
– Да при чём тут, на хрен, тау-китяне? – вяло отмахнулась она. – Земляне сами себя умеют уничтожать так, что никаким тау-китянам во сне не приснится. Расуля Ягудина, он мне сам рассказывал, в 81-м, когда он был ещё пацаном, две цыганки заманили на гадание. Мололи они, рассматривая его ладонь, в основном, обычную ахинею про «линию жизни» да «бугорок Венеры»… Но один красивый ход, который Расуль как поэт и журналист не мог не оценить, они ему всё-таки впарили, одна из них сказала такое: «Все свои беды и проблемы ты сможешь преодолеть, если будешь знать в лицо своего самого страшного врага. И я тебе его сейчас покажу. Вот он!», тут она подняла свою руку… – девушка сделал паузу для вящего эффекта и закончила: – В руке у неё было зеркальце. В этом зеркальце Расуль увидел себя.
– И где здесь мораль? – прикинулся дурачком генерал, хотя сомнений в том, что мораль он прекрасно себе уяснил, не было никаких, дурачком он вовсе не был, иначе не дослужился бы до генерала в сфере государственной безопасности России.
Женя мрачно поигрывала в руке пустой рюмкой.
– Будь у меня большое, очень-очень большое зеркало, – тихо, почти шёпотом, эхом отдавшемся в ночном кабинете, сказала она, – я бы объявила аттракцион «Самый страшный враг Земли и человечества» и провела бы перед этим зеркалом всех людей планеты. Пусть полюбуются на себя.
– А при чём тут…? – с внезапным раздражением огрызнулся генерал на сей раз совершенно искренне. – В тау-китян я, простите, капитан… тут он вдруг запнулся и поправился… - майор («чтооооо?», - удивилась Женя) не верю, хоть и принял все меры. В злокозненных земных детей из больных фантазий мистера Брэдбери не верю тоже, – он порывисто вскочил и нервно заходил по кабинету. – А ведь я, хоть и почувствовал себя полным дураком, долг выполнил и по этому случаю, учитывая всю ту катавасию, что творилась сегодня в дорогой нашей нашей столице: отдал соответствующий приказ. Теперь все детские учреждения Москвы: школы, детсады, детские больницы находятся под прицелом артиллерийских подразделений и передвижных ракетных установок, – он тяжело вздохнул. – Не дай Бог, пресса узнает, начнётся хрен знает что.
Женя тоже разозлилась.
– Во-первых, при чём тут Москва, во-вторых, при чём тут детсады, школы и больницы? – с тем же раздражением выпалила она. – Впрочем, вообще-то правильно: эта зараза могла проникнуть уже и туда.
Опять наступило тяжёлое молчание, в котором еле слышные, кошачьи шаги генерал по кабинету казались оглушающими. И тут подал голос один из неулыбчивых молчаливых слушателей в костюмчике.
– Я полагаю, – ледяным тоном изрёк он, – капитан… - он тоже запнулся и правился… - майор Бондарева («уххх тыыы, - с восхищением подумала девушка, - ну, Женя, ну, старушка, ты молодец!!!») напустила уже достаточно туману для того, чтобы насладиться ощущением дислокации своей персоны в центре внимания всех присутствующих. Возможно, теперь наконец-то настала подходящая минута для того, чтобы, руководствуясь Уставом, от намёков, загадок и недомолвок перейти к чёткому устному рапорту о существе проблемы, которое, надеюсь, хотя бы одному из присутствующих, а именно майору Бондаревой, совершенно ясно, – он тоже сделал хорошо рассчитанную паузу, – если, конечно, все эти словесные эскапады с её стороны не были беспомощной попыткой упомянутого майора скрыть свою полную несостоятельность в данном вопросе.
Жене настолько – до мучительных спазм в животе, до зубной боли – захотелось метко плюнуть говоруну на чистенький костюмчик, что она до глубины души удивилась тому, что этого не сделала. Она поднялась с кресла, яростно скрипнув зубами, и упруго прошлась пару раз по кабинету из конца в конец. Несколько пар глаз неотступно наблюдали за ней, перемещаясь в глазных впадинах, как маятники.
– Некоторые вещи нельзя говорить человеку, пока его сначала не подготовишь, – неожиданно для себя вполне спокойно и миролюбиво начала она. – А то он может попросту рехнуться от непосильной тяжести информации, – на её лице летучей тенью промелькнула усмешка. – Надеюсь, вы все уже вполне подготовлены, чему, как ни странно, в достаточно большой степени поспособствовали наши дорогие, горячо любимые конкуренты – не затей они сегодняшнюю бойню, мне пришлось бы месяцами долбиться в высокие кабинеты, пытаясь убедить всех вас в своей правоте. Воистину нет худа без добра.
Девушка одним прыжком снова устроилась на стуле и неторопливо огляделась вокруг.
– Всё дело во Фрейде, – сообщила она.
Кто-то чуть слышно хмыкнул. Она не обратила не это никакого внимания, напряжённо стараясь подобрать наиболее простые, ясные и доходчивые слова.
– Вернее, нет, фрейдизм появился потом. А раньше всё дело было в физической силе. Взрослые физически сильнее детей. На этом строилось их доминирующее положение в мире на протяжении тысячелетий. Ребёнок не может пахать землю, как взрослый. Ребёнок не может работать за станком наравне со взрослыми. И наконец, когда война, ребёнок не может сражаться мечом со взрослыми врагами. Есть ещё мнение, что ребёнок не может производить потомство, но я за сегодня успела подумать ещё и вот о чём: по части производства детей детьми, Господи, тройная тавтология!, детей вообще-то никто никогда не проверял, так что данное, не побоюсь этого слова, ЗАБЛУЖДЕНИЕ имеет сугубо теоретическое обоснование. Но главное, что всё время существования человечества сохранялся обычный порядок взаимоотношений взрослых и детей: то есть то, что ребёнок физически слабее, достаточно долго оставалось существенным. Пока не пришла научно-техническая революция, неожиданно быстро отодвинувшая приоритет физической силы на второй план.
На первые роли в мире вместо здоровяков пахарей и силачей солдат внезапно вышли дохлые очкарики со светлыми головами, которых раньше никто никогда не принимал достаточно всерьёз, и вместо выражения «золотые руки» появились выражения «золотая голова» и «золотые мозги». Сама логика жизни и развития уже должна была вот-вот привести человечество к совершенно разумной, здравой, естественным образом напрашивающейся мысли о новых возможностях человечества, кроящихся в интеллектуальном потенциале также и детей. И вот тут-то появился доктор Зигмунд Фрейд, на хрен, – Женя раздражённо вытянула пачку из кармана и привесила сигарету к нижней губе, сразу став похожей на несовершеннолетнюю белобрысую хулиганку.
– Здесь не курят, – предостерегающе пророкотал генерал со своего места за столом, где за время её длинной тирады успел загадочным образом очутиться.
Вместо ответа девушка нахально щёлкнула зажигалкой и выпустила к потолку узкую длинную струю сизого дыма.
– Фрейд, как и все гении-шизофреники, обладал недюжинными способностями к внушению, – продолжила она. – Вот он и внушил, мигом приобретя всемирную славу и невольно сбив с панталыку всё человечество. Фрейд разработал целую теорию взаимосвязей сознательного и бессознательного, очень сложную, многоуровневую и, в принципе, вполне научную, которая вообще-то, строго говоря, к бредовой идее сексуальной детерминированности всех человеческих поступков не имела никакого отношения. Но людишкам хотелось остренького, вот они и разнесли по всему белому свету, что якобы по Фрейду в основе любой активности сапиенса лежит половой инстинкт. Смешав всё это хозяйство с дарвинистской теорией естественного отбора, они явили миру восхитительную по уровню идиотизма мыслишку, утверждающую, что необходимым условием прогресса является инстинкт продолжения рода, поскольку он вынуждает человека, как козла в период случки, перманентно вести борьбу за внимание противоположного пола, что создаёт во взаимоотношениях людей дух состязательности, который и заставляет их стремиться ко всё новым и новым достижениям: учиться, работать, творить, делать карьеру… – отсюда, дескать, и прогресс. Таким образом мир вновь укрепился в роковом заблуждении, что к чему-то стоящему способны лишь взрослые, точнее, лишь те, кто достиг возраста полового созревания. Раз уж якобы только половой инстинкт стимулирует его во всех смыслах. Вы не устали? И никуда не торопитесь?
– Лично я до пятницы совершенно свободен, – тоном Пятачка из мультфильма заверил её генерал. – А после пятницы будут выходные, которые я охотно пропущу, чтобы не возиться дома с протекающим краном, по поводу которого мне супруга всю плешь проела.
«Иван Иванович» расцвёл голливудской улыбкой во всю ширь лица, так что стало удивительным, как оно не треснет, и внёс свою лепту:
– Теорию бессознательного вы, дорогая Женя, изрядно примитивизировали и слегка исказили, но слушать вас очень интересно. Так что продолжайте, я весь внимание.
Женя сердито покосилась на него, но вдаваться в дискуссию не стала.
– Вы когда-нибудь видели, как дети играют в футбол? – спросила она, обращаясь главным образом, к стене позади генерала. – Вот уж где дух состязательности, как и во всём, что делают дети, причём, без всякого стремления привлечь к себе внимание противоположного пола, а с одной-единственной целью – победить! Я уж не говорю о крайней сомнительности, вообще-то, как я уже упоминала, чисто теоретической априорной уверенности, не подтверждённой никакими попытками экспериментальных исследований, в их физиологической нерепродуктивности. В общем, коротко так – никто из нас, взрослых, ни хрена не знает о том, что могут и чего не могут дети, в том числе и в смысле секса. Мы так и сидим в своей тухлой уверенности, что дети хуже, слабее и глупее нас, и просидели бы ещё Бог знает сколько, если бы научно-техническая революция не вышла на новый виток, имя которому Высокие Технологии, оба слова с большой буквы.
Все продолжали молчать. Электронные часы на тумбочке у генеральского стола ритмично и зловещее мигали зелёным огоньком. Женя теперь говорила без помех.
– В области высоких технологий почти сразу возникла проблема, которая с каждым годом всё больше усугубляется: системные возможности компьютеров простейшим, прямолинейным эмпирическим порядком развиваются намного быстрее, чем мы, взрослые, успеваем их освоить, теоретизировать, внести в официальную государственную программу обучения, подготовить преподавателей, которые подготовили бы для нас специалистов, и, соответственно, использовать в промышленности и обороне. В результате, раз уж поучиться работе с новейшими высокотехнологическими достижениями негде и не у кого, увлечённым творческим людям приходится осваивать их самим, в основном, двумя способами: методом тыка и методом взаимовыгодного обмена наработанным опытом и достижениями в своём кругу наиболее продвинутых адептов. И на сегодняшний день человечество уже сейчас имеет целую армию никем не учтённых, никем не контролируемых, полуголодных компьютерных специалистов в драных джинсах и грязных футболках, специалистов такого уровня, что наши дипломированные и остепенённые работнички в тысячедолларовых галстуках и тысячедолларовых штиблетах даже близко не могут с ними тягаться. И вот тут-то громадный интеллектуальный потенциал детей и юношества впервые за всю историю человечества пришёл в движение. Именно дети в связи с какими-то особенностями своего мышления, как выяснилось, осваивают новые технологии особенно быстро и легко, сугубо практически, не дожидаясь теоретических обоснований. И самое главное: чем более сложными и совершенными становятся технологии, тем более юные и юные дети осваивают их успешнее и быстрее всех. А тем временем бОльшая часть промышленности и практически вся обороноспособность любой страны исподволь и незаметно попала в стопроцентную зависимость от компьютерных технологий. Технологий, в которых мы, взрослые, по большому счёту, НИ ХУЯ НЕ СЕЧЁМ!!! – на последних словах Женя уже почти кричала, стараясь всё-таки не брызгать слюной.
Она помолчала и постаралась отдышаться, бесцельно, как сомнамбула, бродя по кабинету и чувствуя, как горячий душный пот заливает ей сзади шею.
– Кино про Терминатора все смотрели? – вдруг, резко остановившись, спросила она. Это был вопрос риторический, не требующий ответа, и поэтому никто не стал ей отвечать. – Там, как помните, мировая ядерная катастрофа произошла из-за того, что америкосский генеральный компьютер рехнулся и по собственной инициативе закидал ракетами Россию, в ответ на что США тут же получила свою порцию ракет и от нас. Здесь примерно то же самое, то есть мы находимся на пороге того, что контроль над практически полностью компьютеризированной системой обороны России окажется в чужих руках. В руках детей! И не наших детей, а детей, которых нужным образом тайком от нас в нашей стране воспитают и подготовят они в русле подходящего для них менталитета: бездушных и безнравственных, не отягощённых моралью и чувством благодарности России, воспринимающих Россию как врага, против которой они тут играют в свои детские шпионские компьютерные игры. Чужих детей!
– Значит, наши заокеанские и европейские «друзья» это моментик насчёт высокотехнологичного интеллектуального потенциала детей просекли? – уточнил «улыбчивый Иван Иванович», который был сейчас улыбчивым не более, чем безносый, возможно, по причине третьей стадии сифилиса, как всегда думала Женя, древнеегипетский сфинкс.
Девушка лишь понуро кивнула. У неё уже не было никаких сил говорить.
– И взяли наших детишек под крылышко, – задумчиво продолжил тот.
– Собираются взять, – поправила она его. – Взяли пока только наиболее активную и взрослую часть.
– Как же они к ним подобрались?
Женя пожала плечами.
– Оперативной информации пока нет, но я думаю, они начали с неформалов типа металлистов и панков, затесались в тусовку, а те загадочными путями имеют выходы на хакерскую пацанву нового, скажем так, поколения. Сейчас они их втихаря проверяют на предмет возможностей, как Сергея Прибельского, с которого весь сегодняшний сыр-бор и начался, если вы не забыли.
– Теперь, значит, их задача расширять сферу влияния в направлении детей всё более субтильного возраста? – внёс свою лепту первый из неулыбчивых.
Женя опять кивнула.
– Если до этого допёрла я, то допёрли и они, – уверенно заявила она.
Генерал поднял тяжёлый взгляд со своего места.
– Похоже, под артиллерийский и ракетный прицел нужно было брать не школы, детсады и детские больницы, потому что эти варианты, в принципе, контролируются родителями, – тоже уверенным, не выражающим ни малейших сомнений тоном поделился он, – а детдома и детские спец.санатории, где внешнего контроля почти нет
– Особенно, психиатрические, – подсказала девушка. – Собственно, кто такие психи? Те, кто не похож на нас. А для высоких технологий, оказывается, это именно то, что нужно. Чем меньше человек похож на нас с вами, тем выше его способности к тому, к чему не способны мы с вами, в данном случае к освоению высоких технологий. Неприятно, конечно, я ведь всегда считала себя пупом земли.
– По всей вероятности, – неожиданно подал голос второй из неулыбчивых, молчавший всё это время, – им придётся действовать под красивой вывеской. Ворваться в детдома они не могут, и это ничего не даст, значит, они должны разыграть беспроигрышную карту благотворительности. Гранты Сороса для российских сирот или что-нибудь в этом роде.
– Причём, само их присутствие будет в детдомах минимальным, так что благотворительная кампания не вызовет никаких подозрений, – опять задумчиво подал голос «Иван Иванович». – Ведь насколько я понял нашу дорогую Евгению Ивановну, детей учить не надо, они учатся сами, да и не может их никто научить, нет ни таких методик, ни таких преподавателей, значит, всё, что им нужно, предоставить детям возможности. Новейшие компьютеры, программное обеспечение, Интернет… И, конечно, вкрадчивая методичная пропаганда, воспитание детей в нужном для них русле.
На протяжении всего этого летучего обмена репликами Женя беспрестанно кивала головой, чувствуя себя китайским болванчиком, и, решив, что это продолжается уже достаточно долго, решила тоже кое-что сказать.
– Вы неправильно произносите, – сказала она. – Нужно говорить «Yevgenia Ivanovna», по-английски, как у Леонида Леонова.
– Учту, – на сей раз головой кивнул улыбчивый, который давно уже не улыбался, и добавил: – Вообще-то, логика агентурного продвижения строится обычно на синхронности. Если они начали прорабатывать умников постарше, должны были уже начать продвигаться и в детдома одновременно с этим. А такой информации что-то не поступало.
Марик, до сих пор сидевший истуканом, пошевелился на стуле и вздохнул.
– Эта информация прошла по классу третьеразрядных, – признался он. – Ни к кому из высшего руководства она на стол не легла. Прочитали донесения, ознакомились, приняли к сведению и сложили в третьеразрядные файлы.
Все присутствующие внимательно смотрели на него.
– Но мы на своём уровне меры решили всё-таки принять, просто на всякий случай. Потому-то Женю и отозвали из отпуска – акция-то началась в Башкирии, там сейчас америкосы с помпой таскают в детдома компьютеры и проводят за свой счёт кабельный Интернет. Недоумки из уфимского «Дома печати» и прочих местных масс-медиа, разумеется, исходят восторженными соплями. А у Жени там знакомый журналюга-экстремал Расуль Ягудин, который в тамошней дурковатой масс-медийной тусовке крутится с юности, уже 29 лет, знает там всех и к тому же одно время работал в школе учителем, благодаря чему оброс связями ещё и в республиканской системе образования на всех уровнях: от учительниц начальных классов до министра. Мы подумали, пусть Женя отдохнёт на лёгком задании, потопчет тему, а заодно со своим Расулем вина попьёт, в Уфимке искупается, расслабится, да ещё и, между делом, по два отгула за каждый день заработает. Думали, лёгкая работа, и по два отгула в добавок, хотелось Жене помочь, хорошая же девушка…
– Спасибо!!! – сквозь зубы процедила Женя и наградила умника режущим косым взглядом, которым вполне можно было бы прожигать танки. Потом она перевела яростно полыхающие тёмно-синим огнём очи на генерала и набычилась, словно приготовилась его забодать.
Генерал торопливо отвёл виноватый взгляд и закряхтел.
– Как бы то ни было, менять что-либо поздно, коней на переправе не меняют, – пробурчал он. – И к тому же на текущий момент майор Бондарева владеет темой лучше, чем кто-либо ещё из сотрудников.
И генерал, наконец, подняв на девушку ставшие стальными глаза, твёрдо сказал:
– Женя, тебе придётся поехать в Уфу.