Сб. ОЛОВЯННОЕ СЕРДЦЕ (продолжение)
* * *
Больно от тишины.
Небо, как чёрный бархат.
Вы, как всегда, пьяны.
Вам, как обычно, жарко.
Ваш поцелуй – как луч.
Снегом мерцают брови.
Гладкость морозных куч.
Слышно биенье крови.
Здесь никого.
И снег
нам обжигает ноги.
Жарок и долог бег.
Сосны сильны и строги.
Здесь, посреди снегов,
нас ожидает ложе.
Сосны нам дарят кров.
Паром дымится кожа.
Страстью звенит мороз.
Снег обжигает тело.
Твёрдые льдинки слёз.
В мире светло и бело.
Мы здесь поём любовь
возле чужой чертоги.
Слышно, как бьётся кровь.
Сосны сильны и строги.
Это – пора луны.
Свет согревает спину.
Вы – как всегда, пьяны.
Тени от веток длинны.
* * *
Волны здесь тяжки, как груди.
Здесь возле скал – глубина.
Странные чёрные люди
с камнем ныряют до дна.
С неба бросаются чайки.
Столбиком кружится пыль…
Странные чёрные байки.
Странная чёрная быль.
Кровью дымятся ступени.
Ликами вымощен путь…
Дай мне прилечь на колени.
Лаской согрей мою грудь.
Дай мне укрыться от зноя
в дебрях прохладных волос…
Небо дрожит от прибоя,
запахов пота и роз.
Рёв завершающей схватки.
Орды склоняются ниц.
Волны,
огромны и гладки,
лижут шипы колесниц.
Бронзой блестят силуэты.
Звоны мечей ловит слух.
Плавятся стены от света.
Колокол тёмен и глух.
И чей-то странный ребёнок
В огненном мчится кольце…
День был прозрачен и ломок,
сладок пушок на крестце.
* * *
Пел джаз-банд.
Сухими были листья.
Как хрусталь, звенел,
блестя,
бетон.
Ты,
в руке держа, как веер, кисти,
рисовала уходящий сон.
Я был пьян и говорил о страсти.
Два шара, крутясь, летели вбок.
Пел джаз-банд,
свои разинув пасти.
Как вода, кружилась пыль у ног.
Как вода, трава воняла пресным.
Я был пьян,
шептал ей в уши: “Эх!”
Пел джаз-банд.
Был пляж пустым и тесным.
Из-под сосен плыл,
как запах,
смех.
Из-под сосен к нам тянулись тени.
Пел джаз-банд.
Летела с неба ночь.
Как хрусталь, блестя у ног,
ступени
нас вели
через пространство прочь.
А вокруг сверкало бабьим летом.
Я был пьян
и говорил:
“Люблю!”
Плыл перрон под уходящим светом.
Падал мрак.
И негры пели:
“Блю”.
* * *
Мы так давно не пели вместе,
аккомпанируя на всём.
Я так давно не слышал лести.
Мы так давно не спали днём.
Я так давно не развлекался,
махая членом вам в окне.
Я так давно не прикасался
губами к заспанной спине.
Сто лет я не кусал вам уши
и не взлетал к вам из двора.
Я так давно не слышал чуши
на тему бога и добра.
Сто лет, как отзвучало эхо
и в лифт, как в гроб, скользнула ты.
Я так давно не слышал смеха,
летя на город с высоты.
Сто лет, как мы не пели с вами
под ваш бескрайний контрабас…
Сто лет, как бог уже не с нами.
Сто лет, как я не видел вас.
* * *
Воздух нежен, как эти губы.
Песня длинна, как путь сквозь ночь.
Еле слышно из моря трубы
нас зовут через волны прочь.
Воздух пахнет чужим и сладким.
Все дороги ведут к воде.
Нас хватает песок за пятки.
Листья шепчут, что быть беде.
Листья шепчут, что дальше – море.
Там темно.
Там чужая явь.
И, шагнув через пенку в соре,
мы сквозь волны уходим вплавь.
Звуки труб далеки и тонки.
И не видно нигде земли.
На воде – нефтяные плёнки.
В море светятся корабли.
Мы плывём, раздвигая воду.
Волны шепчут, что нет пути.
Миг за мигом проходят годы.
Небо шепчет “прощай-прости”.
И не видно ни лиц, ни света.
Ночь огромна.
Не слышно слов.
Мы плывём, покидая лето,
на далёкий неясный зов.
А волна всё сильней и круче.
В море светятся корабли.
И летят, словно птицы, тучи
из далёкой чужой земли.
* * *
Чей-то глас посылает нас в путь.
Чьи-то ноги колотятся в тишь.
Ты в пиджак заперла свою грудь.
Ты, как лунные тени, скользишь.
За сосною остался прибой.
Ветер душит нас, злобно гудя.
Путь-дорога похожа на бой.
Путь-дорога уводит тебя.
Ты, как будто, не та, что была.
Не похожи ни речь, ни глаза.
В ридикюле наган и игла,
в рукавах сто четыре туза.
Будто не было в прошлом того,
ты, как льдину, роняешь: “Пока!”
Ну, счастливо… бай-бай.
Ничего!
К нам не может пробраться тоска.
Нас не может измучить “тогда”.
То, что было – не то, что сейчас.
Пики гор пламенеют от льда.
Два крыла расправляет Пегас.
От вершин поднимается день.
Из-под звёзд тонко падает крик.
Чей-то голос толкнул тебя в тень.
Чьи-то ноги затёрли твой лик.
* * *
Тогда был дождь.
На свет летели мухи.
Лицом вперёд со скал бросался крик.
И, плача,
как
под утро плачут духи,
сползал к Востоку синий материк.
От тёплых брызг,
горя,
болели веки.
Кричала ночь.
На свет летели те.
И, пряча взгляд,
сквозь ветер плыли реки
в больной и душной
пьяной темноте.
И тих был жар.
И в горле гасли стоны.
От стройных рук,
змеясь,
курился свет.
Был тёплый дождь.
К луне тянулись клёны.
Под ля-минор лабали менуэт.
* * *
Горек свет.
Твои небрежны руки.
Вдоль стены полночи бродит чёрт.
Наконец-то
(без тоски и муки)
я имею ту, что всё поймёт.
Ночь и ночь.
(Когда же будет лето?!!!)
Мы зачем-то спорим о стихах.
Смотрит ночь из чёрного просвета.
Слёзы неба стынут на руках.
Мы пьяны.
И нам не одиноко.
Наши тени пляшут на стене.
Ночь и ночь.
И ты читаешь Блока
о Фиалке, ветре и вине.
Словно спички, тихо гаснут строфы.
Наша страсть похожа на обряд.
Горек свет, как загустевший кофе.
Словно утро, затуманен взгляд.
* * *
Холод плывёт с пустыря.
Пьяно качается мент.
Ночью мне снились моря.
Ночью звучал инструмент.
Ночью светила луна
круглым огромным зрачком.
Ночью в пыли у окна
мухи вертелись волчком.
Ночью ты словно спала
или смотрела за край.
Пыль поднялась от стола.
Пахло похоже на май.
Ты словно падала вниз.
Кожа горела в луче.
Плакал, как скрипка, карниз.
Локон лежал на плече.
Сладко в кольце этих рук,
словно в объятьях морей!
Ноги озябли без брюк.
Холод плывёт с пустырей.
Ветер летит сквозь овраг.
Ты мне читаешь сонет,
глядя куда-то сквозь мрак,
глядя куда-то сквозь свет.
И, словно скрипка, заря
пела, горя на окне.
Ночью мне снились моря
в тонком холодном огне.
* * *
Так тонки и радостны стебли
весенней прозрачной травы.
Так весело падают кегли
под грохот чужой головы.
И кто-то смеётся.
И звонко
о стёкла колотится град.
И кто-то с намокшей котомкой
Зачем-то уходит назад.
“Эй, ты! –
я кричу ему в спину, –
Оставь то, что поднял с земли!”
Две кегли
так толсты и длинны
лежат в повлажневшей пыли.
“Эй, ты!” –
я кричу.
Гаснет эхо.
След крови, как детская вязь.
Остатки безумного смеха
осколками падают в грязь.
“Эй, ты!!!”
Он уходит задами.
Примята, прибита трава.
И белыми смотрит глазами
сквозь мокрую тьму голова.
* * *
Ознобно.
Стелется туман
неясным призрачным узором.
Далёкий ломкий караван
бросает тень по косогорам.
Я пялюсь в небо сквозь стекло,
и мёрзнут руки в липком мраке.
С утра смерзалось и мело.
Ознобно.
Стол в прозрачном лаке.
И кто-то тянется сквозь даль.
И кто-то мерзость шепчет в душу.
Туман похож на снег и сталь.
В тягучем мраке мёрзнут уши.
И кто-то ходит в темноте,
ступая мягкими ногами.
Ознобно.
Слёзы на листе,
как на чужой оконной раме.
* * *
В ветер леса шумят великим океанским гулом,
и вершины сосен гнутся вслед пролетающим облакам.
Константин Паустовский.
Мы шли домой через сады.
Мы шли туда, где ветер.
Летели кошки на погост, вздымая пыль и звук.
Мы шли домой через следы, неся в карманах плети,
роняя крошки белых звёзд на белый снег из рук.
Гудели годы в проводах, и пролетали тучи.
И пики сосен возле грёз им наклонялись вслед.
И где-то дальше в чёрных льдах сверкали снегом кручи.
Гудели дни.
И капли слёз хранили телом свет.
“Здесь будем мы” – шептала,
пар творя, как сон, клубами.
Гудели дни.
Гудели дни.
Летели клочья стай.
Мы шли домой сквозь ночь и жар.
И были эти с нами.
Летели кошки на огни туда, где слышен лай.
А ты шептала что-то: “…мы…”
И были эти рядом.
Гудели дни.
Звучало: “…рад!”
И было много рук.
И были сосны так прямы.
Мы шли на ветер садом.
Мы шли туда
через назад
в уже не первый круг.
* * *
Полиловело небо и таяли звёзды.
Под порывами дня закачались цветы.
Твои блёстки у глаз так похожи на слёзы
полиловевшей, шаткой, больной темноты.
Мы давно уж не спим, мы давно уж не бродим.
Нас бросает в огонь уходящий фокстрот.
Как в осколках зеркал, пустота в небосводе.
Как в осколках стекла, умирающий лёд.
Мы слонялись в бреду, уставая от трёпа.
Бесконечно скользили, мешаясь, они.
Мы слонялись в бреду в тёмных вихрях нон-стопа.
Мы слонялись в бреду там, где гасли огни.
Путь к далёким дверям, как поход через море.
Мы вдвоём – нам не страшен порядковый вал.
Мы уходим сквозь дыры в соседском заборе.
Мы совсем покидаем чужой карнавал…
Нас вдоль тёплых дорог провожали гадюки.
Возле кромки цветов мы ласкались в траве.
Было утро.
И таяли звёзды и звуки.
И блестела роса на твоей голове.
* * *
За нами вернулась зачем-то ночь.
Неслышны, как слёзы, хлопья.
Нас тени зачем-то уводят прочь
Туда, где бамбуки-копья.
За нами в следах собралась вода.
Нам кашляют в спину птицы.
Прозрачно.
И холод ведёт туда,
где тают, как хлопья, лица.
А гомон некрепок,
похож на блажь.
Прозрачно,
и мёрзнут ноги.
Какие-то люди впадают в раж.
Какие-то смотрят боги.
И красный песок засыпает след
неслышной, как хлопья, капли.
А город не нужен,
похож на бред,
как тень улетевшей цапли.
А город не нужен, как свет на дне.
И ветер приносит визги.
И кто-то зачем-то идёт ко мне,
из луж выбивая брызги.
И мы покидаем мирок реприз
и шлёпаем мимо рыла…
За нами всё падали хлопья вниз
и небо, как слёзы, стыло
* * *
Уже октябрь.
И по утрам
на травы выпадает иней.
Немного льда на стыках рам;
на проводах электролиний.
Стал очень низким солнца ход.
В столовых гулко и безлюдно.
Далёкий белый пароход
гудит торжественно и нудно.
Мы молча смотрим на закат,
сидим спиной к остывшим барам.
Мы в темноте идём назад
по опустевшим тротуарам.
На фонарях засохла грязь.
Немного сора на дороге.
Я вам у сосен, наклонясь,
руками согреваю ноги.
Огромный пёс бормочет в мрак.
Прозрачен мир.
И длинны сосны.
И возле пляжа белый флаг
похож на дым от папиросы.
А вечер мчит за тенью тень.
А в море звёзды тёмно-сини.
Я говорю: “Стал меньше день,
и утром выпадает иней”.
И мы как будто бы одни
на странно пахнущей планете.
Горели мёртвые огни.
Был листопад на белом свете.
* * *
Тугой небосвод приутишен и бел.
За крыши цепляются клочья.
И медленный свист пролетающих стрел
уходит на запад за ночью.
И сыплется мерзость, как манна, с небес
и нам забивается в брови.
И мы через город, как будто сквозь лес,
уходим за запахом крови.
“Направо”.
Мы шатко скользнули сквозь пар,
у входа столкнувшись губами.
Тугой небосвод,
приутишен и стар.
в просветах маячит над нами.
“Налево”.
У ног зашмыгали зрачки.
Из ниш закивали нам бесы.
“Направо”.
За крыши цеплялись клочки
большого и скользкого веса.
“Вот здесь”.
И мы скрылись от утра во тьме
и долго шуршали, как мыши.
И тяжкие клочья вверху в тишине
цеплялись боками за крыши.
И я прижимался к упругим рукам
и прятался взглядом вам в очи.
Далёкие рельсы стучали “там-там”
в больном ожидании ночи.
* * *
Кто-то поёт во дворе, словно плачет.
Месяц – как рана в стекле.
Морды отелей тупы и незрячи.
Им так уютно в тепле.
Люди текут, как текут нечистоты.
Мы говорим ни о чём.
Вечер.
И лица похожи на доты
с каменным серым плечом.
Здесь, как на кладбище, много строений,
много закопанных грёз.
Ночь.
Мы идём, наступая на тени,
слабые тени от звёзд.
Ты меня мягкими гладишь губами,
шепчешь и шепчешь слова.
Месяц и звёзды кружатся над нами.
Сладко плывёт голова.
Высятся стены.
Слышны барабаны.
Мы, словно в склепе, вдвоём.
Месяц похож на рапирную рану.
Пахнет водой водоём.
Пахнет тоской.
Мы в ночном переулке.
Тело блестит в темноте.
Высятся стены.
Движения гулки.
Иней на Южном Кресте.
* * *
Я напрасно ловлю твой уклончивый взгляд
через пару спокойных мгновений.
Я, наверное, буду опять виноват
в приходящей не вовремя лени.
Мне, наверное, будет неловко за то,
что так куцы июньские ночи.
Вот и водки осталось всего лишь по сто,
а секунды всё злей и короче.
Заплывает за гору, бледнея, луна.
На реке загудели фрегаты.
Ты молчишь.
Ты, как кошка, глядишь из окна.
Твои плечи в проёме покаты.
А рассвет уж касается щупальцем глаз.
И гудки на реке стали глуше.
И теперь уж не вспомнить, что было у нас,
когда спелись на миг наши души.
* * *
“Они горят”.
Н. А. Некрасов.
Горящее письмо роняет хлопья сажи.
Слова вчерашней лжи сплываются в комок.
Так тихо.
И луна стоит в окне на страже.
Духами пахнет дым, летя под потолок.
Горящее письмо.
По стёклам пляшут блики.
По полу из углов ползёт всё ближе мрак.
Я помню на губах следы от земляники
и возле гулких звёзд полузабытый знак.
Ты всё зачем-то лёд бросала нам в стаканы.
Мы обсуждали ряд всемировых проблем.
Я, словно поплавок, достал тебя из ванны.
Я помню – был туман,
был город стар и нем.
Горящее письмо.
Молчат ночные тучи.
Похоже на духи, взлетая, пахнет дым.
Летят во тьму листы, горящи и трескучи.
На свете был туман. И город был седым.
* * *
Здесь
когда-то
мы вместе стояли у плит,
поглощающих матово свет.
Здесь
когда-то,
ложась на горячий гранит,
мы молчали три тысячи лет.
Здесь к утру хорошели пеоны в саду,
мостовые дышали водой.
Белый столик встречал нас шампанским во льду
с чуть помятой блестящей фольгой.
Это сон.
Он похож на движение сквозь
налипающий красный туман.
Блещет море.
Скрипит заржавевшая ось.
Еле слышен,
как вздох,
барабан.
И какая-то в платье
всё мелет мне вздор,
плотным телом прижавшись к ремню.
Жжётся солнце.
Вода выступает из пор.
Кто-то чёрные манят к огню.
Это сон.
Я целую ей шею и рот
возле стынущих матовых плит.
Под каштанами бродят назад и вперёд.
Жмётся в ночь,
остывая,
гранит.
* * *
Синий сумрак за узким окном.
Потускнели смолистые крыши.
Ты всё смотришь
и кажешься сном,
тень ресниц поднимая всё выше.
Ты всё смотришь куда-то туда,
где всё уже полоска заката.
Блещут серьги кусочками льда.
В небе тучи похожи на вату.
Меркнет свет.
Ты похожа на сон.
Ты всё смотришь блуждающим взглядом.
От реки растекается стон.
Вороньё собирается рядом.
И, склонившись,
чужа и близка,
в темноте полыхающим телом,
что-то шепчешь,
скользя у виска,
прижимаясь горячим и белым.
На качелях качается ночь.
А в глазах – столько страсти и муки.
Вороньё поднимается прочь.
На плечах сотрясаются руки.
Ржаво крутится мир на колу.
Чуть остыли уставшие губы.
Ты притихла и смотришь во мглу,
словно слушаешь дальние трубы.
Я стою,
прижимаясь к спине,
и шепчу что-то странное в уши.
И в телах,
будто ночью на дне,
умирают и мечутся души.
* * *
Стояли птицы в проводах,
роняя снег на глыбы снега.
Стояли лица в дальних льдах,
где у вершин сияла Вега.
И тонкий след замёрзших губ
пылал во тьме неровной раной.
И чёрный, злой, замшелый дуб
нам сыпал прах на барабаны.
Я рисовал вас на снегу,
вплавляя линии в кристаллы.
Я рисовал на берегу
места, где пыль и астрагалы.
И снег с усталых проводов
нам птицы сыпали на руки.
Стояли лица среди льдов,
почти не издавая звуки.
И остывавший силуэт
нам отпевал вторую эру.
И я смотрел на белый свет,
на пыль и зной за Жуазейру.
* * *
Мы проходим вдвоём ряды
бесполезных ненужных лиц.
Горький запах большой воды.
Влажный пляшущий шёлк ресниц.
Рядом слепо смеются в снег.
Словно дрёмы, бесцветен мир.
По воде бесконечных рек
проплывает кровавый жир.
Ты всё жмёшься плечом ко мне.
Лезет дождь сквозь огни в лицо.
Морды смотрят сквозь нас во сне.
Льётся в грязь мимо губ винцо.
И, как ветер,
дрожит рука.
Рот прохладней и чище льда.
Слепо смотрит сквозь дождь тоска.
Лезет в лик сквозь огни вода.
Ты, уткнувшись лицом мне в грудь,
досыпаешь двадцатый век.
Сыро.
Ветрено.
Грязен путь.
Лезет в очи сквозь пламя снег.
* * *
Сквозь прохладную тьму коридора
ты уходишь, роняя цветы.
Слышен вальс, словно запах кагора
из обнявшей тебя темноты.
Я беззвучно кричу что-то в спину,
сжав в надглазиях ломкую боль.
Ты уходишь сквозь тень балдахина,
образующий призрачный ноль.
“Это просто, наверное, дрёма” –
я сказал сам себе в пустоту.
Эхо гулко метнулось к проёму,
к опалённому светом листу.
“Это просто… всего лишь…”
я крался,
нервно комкая в пальцах бутон.
Возле лампы молчал и метался,
мягко хлопая крыльями,
стон.
“Ты уходишь.” – я слышу, как шорох.
В сгибе шеи блеснула луна.
Шевелящийся, шепчущий ворох
что-то ищет во тьме у окна.
И цветы на обломках паркета
влажным всхлипом кричат под ногой.
Слышен вальс, словно сладкое лето,
за пожухлой портьерной дугой.
* * *
Длилась эра.
Хотелось уснуть.
Подсыхали в петлицах гвоздики.
Напряжённый отбеленный путь
уводил через горные пики.
Чуть звенели замки сандалет.
Протекали задумчиво змеи.
Был всё злей,
ослепительней
свет.
Обжигали лицо суховеи.
И я шаркал ногами в пыли,
гневный взгляд упирая под ноги.
Пустота загустела вдали.
Ухмылялись и пялились боги.
Длилась эра.
Толпясь и спеша,
пилигримы плевали мне в руки.
И в груди умирала душа,
задыхаясь от зноя и муки.
* * *
Там была свобода и жили другие люди.
Ф. М. Достоевский.
“Преступление и наказание”.
Встаёт земля,
как кони,
на дыбы.
Летит огонь,
горя беззвучно
белым.
И тонкий нож,
как тёмный взор судьбы,
уж вознесён
над распростёртым телом.
От горьких слёз горят мои глаза.
Ты смотришь вбок
и мне целуешь руки.
Черней и туже близкая гроза.
Как шорох змей, вдали смеются суки.
“Давай уйдём, –
шепчу я её сквозь прядь, –
Там свет и хлеб
и будет пахнуть хвоей.
Там дым костров.
И все,
вставая в пять,
встречают день,
молясь, как предки, стоя.”
Она молчит.
В глазах блестит клинок,
уже почти касаясь краем шеи.
Пылает жар меж разведённых ног.
Летит огонь.
Гроза черней и злее.
Творя любовь, мы трёмся на земле.
Летит огонь.
Встают задасто боги.
И тихий стон
* * *
Нас по лицам погода
хлещет нитями струй.
В неспокойную воду
погружается буй.
Ты на скользкие камни
уронила цветы.
Громко хлопают ставни.
Рвутся в небо кусты.
Мы уходим от моря,
увязая в песке.
Мы как будто бы в ссоре
или просто в тоске.
В тёплых ртах аэропорта
исчезает народ.
С самолётного борта
ухмыляется скот.
И остались минуты
нам для взглядов и слов.
Были ветки погнуты.
Рядом жарили плов.
* * *
Мы пели, и мы молчали.
И долго смотрели вверх.
Нас сосны собой качали,
роняя зелёный мех.
Нас жадно ловили волны
и гладил неслышный бриз.
И я уплывал в твой тёмный,
нагретый, солёный низ.
Здесь всё, как бывает в сказках.
Здесь море и вечный гул.
Мы в тесных стеклянных масках
ловили за хвост акул.
Мы пели, и мы ныряли
туда. где совсем темно.
И нас там совсем не знали,
и было не рядом дно.
А с лодки был вид безбрежный.
Был страстью задымлен взгляд.
И я уплывал в твой нежный,
нагретый, солёный зад.
Нас волны собой качали.
Нас гладил неслышный бриз.
Мы пели, и мы кричали,
и долго смотрели вниз.
А где-то звучали струны,
и в бездне болтался лот
и я уплывал в твой юный,
нагретый, солёный рот.
в крутящейся золе
погас,
как гаснет небо на пороге.
“Давай уйдём! –
кричу я ей сквозь вой. –
Там у воды живут другие люди…”
Всё громче визг.
Всё тише голос мой.
Ты смотришь вбок,
молясь о глупом чуде.
А те визжат,
беснуясь и кружа.
А те трясут грудями,
корча рожи.
И тонкий серп подъятого ножа
блестит в глазах,
касаясь краем кожи.
* * *
Это время похоже на ветер,
приходящий из чёрных пустынь.
Этот час.
Он маячит в просвете
древних скал,
где цветы и полынь.
Этот миг.
Он уходит из сердца,
вытекая в прозрачную муть.
Этот век.
Он почти интермеццо,
в пустоте согревавшее грудь.
Стены падают, словно обломки.
У плеча всё прозрачней ладонь.
Эти капли,
неясны и звонки,
пролетают сквозь чёрный огонь.
И всё вертится воздух у горла.
И всё дальше густеющий крик.
Капли падают в чёрные жёрла,
в догорающий шаткий цветник.
* * *
Над балаганом серебрятся ветки.
Далёкий смех похож на плач и стон.
Её лица не видно из-под сетки.
Её рука дрожит под “дили-дон”.
Она глядит уставшими глазами.
Блестят на коже грим и конфетти.
Из зала
крик любви к Прекрасной Даме
плывёт
и замерзает на пути.
Горят огни.
Шуршат,
как змеи,
струны.
Её рука дрожит в моей руке.
На сцене тени,
бархатны и юны,
кружат,
как кружит мусор на песке.
Я бледных плеч касаюсь близким вздохом.
Я грею взгляд теплом опухших губ
и, выпивая блёстки слёз по крохам,
смотрю в огонь ревущих медных труб.
А ветер рвёт брезентовые стены.
А свет дрожит вуалью на полу.
И чьи-то маски тихи и надменны
в пустом не занавешенном углу.
* * *
Пасмурно.
Ветер стих.
Стало тепло и гадко.
“Мусор” поддат и лих.
Сердцу от боли сладко.
Там.
не в моём окне
медленны, душны танцы.
Свет и печаль во сне,
словно в чужом романсе.
Нежно дыханье зла
бархатным гладит веки.
Смутны шаги Козла.
Пеной сочатся реки.
Тонко болит душа.
Тяжко вздыхают вены.
Бродит по трупу вша.
Берег в ошмётках пены.
Тихо.
Стареет день.
Потом омыто ложе.
Стало тепло и лень.
Локон щекочет кожу.
* * *
Лимпопо – страна из детских грёз:
много дам, и им совсем не жалко.
Крокодилы со следами слёз.
Полисменши, у которых палка.
Возле кромки сладко пахнет гниль.
Я зачем-то вдруг купил гвоздики.
Я иду уже сто тысяч миль.
Я листаю морды, словно лики.
Я ищу её сто тысяч лет.
Я ищу кого-то в чём-то странном.
Лимпопо – забытый детский бред:
много дам всё время лезут к пьяным.
Я ищу какую-то не ту:
чтоб – стихи и чтоб лабала Баха.
Много дам гуляют по мосту.
У столбов и стен остатки праха.
Много дам и много мужиков.
У церквей насрали птицы мира.
Лимпопо – остатки детских снов:
много дам и вонь большого пира.
Я ищу её по всем панно,
по чужим холодным странным тропам.
Чтоб она лабала на фэ-но
то, что пели возле Перекопа.
Душу рвёт мне в кровь вороний грай.
Пантеон грозит гранитным взглядом.
Лимпопо – забытый детский рай.
Много дам бредут куда-то рядом.
На Земле уже почти закат.
Вот уже на стриты вышли бляди.
Лимпопо – забытый детский ад:
много дам всё время лезут сзади.
А в порту такая прорва крыс.
С кораблей стекают струйки пота.
Лимпопо – в потёмках виден мыс.
Белый ангел ждёт у мола взлёта.
* * *
Вблизи домов по тополиным веткам
приходят те, кого мы звали “мы”.
По цоколям,
по тёмно-красным меткам,
где нежен вкус миллионолетней тьмы.
У нас молчат под скользкой кожей плачи.
И возле век у нас в морщинах пыль.
Вблизи домов,
где горы щебня зрячи,
следы фонем
всех тех, кто были “быль”.
По журавлям выскоковольтных линий
приходят в свет,
приходят в лонный сок
вблизи домов,
где перелётно сини
холмы песка,
где к нам искрится ток.
И воздух туг под проводами бриза.
И мы молчим, сгребая лица в горсть.
По тополям,
по чёрным веткам низа
вползают в свет,
врастая мясом в кость.
На провода незастеклённых молний
взлетает дробь незаземлённых плит.
Мы смотрим вверх,
где шевельнулись корни
тех тополей, не заслонявших вид.
И мы у глаз всё так же гладим сферы
вблизи домов,
где остроглазы лбы.
Мы смотрим вверх
на плоскости фанеры,
где тают те,
кого мы звали “вы”.
* * *
Как-то очень темно.
И какие-то странные звуки.
Тонко ноет, как в старом романсе, душа.
Я, как в долгий полёт, ухожу в твои гладкие руки.
Как-то очень темно – и не видно, как ты хороша.
Ты мне шепчешь: “Ну что ж,
это будет минутным капризом…”
Изгибается тело.
Ресницы щекочут мне грудь
Тонко ноет душа.
И нездешний идёт по карнизам.
Как-то очень темно.
И как будто бы вечен наш путь.
Всё похоже на сон –
с плюмажами и лаской принцессы.
Чёрный шёлк простыней.
Мы как будто уходим в полёт.
Как-то очень темно.
И зачем-то присутствуют бесы.
Тонко ноет душа,
ударяясь крылами о свод.
Было всё словно сон.
Мы взасос целовались в финале.
Мимо пыльных портьер я шагал, продираясь сквозь боль.
Тонко ныла душа.
Было зябко от шороха стали.
В бесконечном проходе порхала огромная моль.
Тонко ноет душа,
и мне снятся всё те же мгновенья:
ты мне шепчешь: “Ну, что ж…”,
чем-то белым взрывается тлен,
как-то очень темно,
и зачем-то присутствуют тени,
примостившись рядами, как пьяные дети, у стен.
* * *
Он приходит, как обычно, к ночи.
Он мне шепчет что-то там о нас.
Звёздный дождь.
Становятся короче
крики сов на юг от Понтуаз.
Он прозрачен, словно чистый воздух.
Абрис губ пылает, как в огне.
Он приходит,
говоря о звёздах,
опустевших где-то в глубине.
“Это сон”. – я отвечаю в холод
и тянусь руками в пустоту.
Звёздный дождь.
На опустевший город
искры слёз стекают по листу.
Город спит,
черней, мрачней и глуше.
Мимо мчатся клочья пелены.
Две полоски, как подтёки туши
на лице стареющей луны.
* * *
В меня глазеет мент, как сумасшедший дог.
Гудят, пыля, авто,
по гальке бродят люди.
Мы сжаты пустотой,
и твой любовный сок,
я слышу,
как,
звеня, тебя томит и будит.
Ты что-то о любви мне шепчешь в глубину.
Как злые зеркала, сверкают стёкла тачек.
Мы сквозь неясный гул, как будто бы по дну
бредём куда-то,
где
всё может быть иначе.
Бредём туда, где мир не щурится со зла.
Туда, где на любовь не тратят много речи.
Там выползает мрак из тёмного угла,
и тридцать три лоха его замочат в сече.
И будет там светло
всегда, когда не спишь.
И будет главный шпиль в какой-то длинной ленте.
И чей-то силуэт, пройдя по краю крыш,
сыграет “баю-бай” на странном инструменте…
Мы прожимаем муть сегодняшнего дня.
И от пожатья рук сочатся кровью ногти.
Как сумасшедший дог, мент пялится в меня.
Мы, словно бегуны, прижали к телу локти.
Ещё всего лишь шаг – и спала пелена.
И тридцать три меча нам салютуют светом.
И чей-то силуэт таится у окна.
И трёхголовый зверь представился поэтом
И я кладу тебя на спину среди трав.
Молчит и спит дворец, лучи горят на крыше.
Седой Единорог из зелени дубрав
глядит сквозь белый свет туда, где травы выше
* * *
Мы думали о хлебе,
из кранов пили гниль.
В чужом горячем небе,
скрипя, висела пыль.
Мы думали о лучшем,
ласкаясь между дел.
Бока далёкой кручи
пестрели массой тел.
Внизу орала школа.
Был жёлт, как солнце, мяч.
Толпа детей без пола,
вопя, летела вскачь.
Мы думали о дальнем.
Мы думали о нас.
И ты в наряде бальном,
сопя, писала глаз.
Ты думала об этом.
Я думал о другом.
Всё это было летом.
Был опустевшим дом.
И грудь давило болью.
Был слышен чей-то плач.
Земля блестела солью.
Был жёлт, как солнце, мяч.
Мы думали о важном
и ждали, ждали слов.
Летя, был ветер влажным.
Собаки лезли в ров.
А ты была так спела.
Была так сонна даль.
И кто-то где-то пела
под флейту и рояль.
Мы думали и спали
на сохнущей реке.
Мы ждали, ждали, ждали
на золотом песке.
И мне давила в темя,
как опухоль,
любовь.
И утекало время,
как утекает кровь.
* * *
Ваши пальцы пахнут ладаном.
А. Вертинский.
Было темно.
Что-то пели у арки.
Кошки смотрели сквозь плотную тьму.
Дёргался ветер оттуда, где парки.
Дальние горы стояли в дыму.
Ты чуть дрожала на ворохе шёлка.
Были ступни ледянистее льда.
Плача,
целуя прохладно и колко,
долго смотрела туда, где вода.
Мы в темноте чуть касались друг друга.
Шёпот метался меж мраморных стен.
Было темно.
Сбоку дёргалась вьюга.
Пахло чуть сладким,
как ладан и тлен.
Куталось в мрак еле тлевшее тело.
Чёрная ткань шелестела на льду.
Кто-то у арки,
не двигаясь,
пела.
Дёргался ветер в прозрачном саду.
Было темно в замороженном зале.
Дальние горы стояли в дыму.
Было темно.
Возле арки молчали.
Кошки смотрели сквозь плотную тьму.
* * *
Сочилась бежевым стена.
Болела грудь от крика волка.
Плыл ветер.
Дети из окна
бросали вниз кусочки шёлка.
Я ей на плечи лил вино.
Озябнув, твёрже стали груди.
Плыл ветер,
падая на дно.
Как тонкий лёд, звенели люди.
И с истончившихся небес
гниющий глаз смотрел мне в рыло.
Плыл ветер,
падая на лес.
У мёртвых сосен что-то было.
“Вон там!” – она кричала в мрак,
меня хватая чем-то белым.
Сквозь душный тающий овраг
вползала ночь прозрачным телом.
Плыл ветер.
Дети из окна
Бросали вниз кусочки хлеба…
Было огромная луна.
И белый свет струился с неба.