Князь Расуль Ягудин

И Фарит с громадным облегчением наконец-т смог закрыть глаза и поспать, и отдохнуть пару миллонов лет от страшной, убивающей его боли в горле и груди, боли, разрывающей его пополам, словно драконьи пальцы, и едва он только уснул лишь на крохотный миг, белое жаркое пламя, вспыхнувшее на нём, как на конфорке газовой плиты, обняло его тёплым облегчающим объятьем, и Фарит почувствовал себя совсем хорошо, но тут холодный и словно игольчатый – жутко, страшно, смертоносно игольчатый – прокалывающий его сотнями драконьих когтей насквозь – ночной воздух вдруг ворвался в его отравленную грудь, и тогда Фарит закричал наконец-то в голос и неожиданно для себя зарыдал было, заливаясь слезами, затекающими ему в до сих пор распахнутый рот и по вкусу напоминающими кровь, но тут тяжёлый тугой ком в его нутре вдруг словно лопнул, распространив по всем его внутренностям нестерпимое зловоние трупа, и Фарита вырвало с такой силой, что мозг в его голове словно взорвался и ещё более зловонными нечистотами потёк из его ушей. 
– Мля-а-а-а, – стоя на коленях, очень тихо сказал он мокрым ртом со свисающими из него вниз длинными тягучими каплями какой-то слизи, и опёрся дрожащими руками об асфальт с двух сторон от образовавшейся прямо под его склонённым лицом лужи блевотины, и несмотря на только что пережитый ужас смерти, Фарит с обычной иронией подумал, что, будь у него космы, как той долбанной ливерпульской четвёрки с честным, объективным и самокритичным названием “Тараканы” (именно так, как Фарит точно знал, переводится на русский язык слово “beatles”), они, эти, космы, сейчас бы плескались в этой луже блевотины, как в тёплой вонючей ванне, полезной от ревматизмов и отложения солей. 
– Ничего, ничего, – всё так же мягко и нежно произнёс на сей раз не в голове, а рядом с ним всё тот же незнакомый женский голос, – сейчас оклемается. Нормальная реакция – организм попросту старается избавиться от всего, что мешает ему сосредоточиться на том, чтобы выжить в данный момент. 
Фарит, мелко дрожа локтями рук, упёртых в мостовую и с трудом удерживающих вес верхней половины его тела, кое-как, затратив на это массу сил, поднял на голос ошалелый полубезумный взгляд. 
У девушки был в руке меч, который сверкал посреди этой долбанной бесконечной ночи, как молния, раскалывающя плоть чёрных бесконечных туч. Лицо девушки было продолговатым и нежным и при всей этой продолговатости почему-то казалось чуть округлым и добрым в степени, граничащей наивностью, и Фарит сразу подумал “лохушка деревенская” за мгновение до того, как взглянул ей в пронзительные и даже вроде как бы синие, как у капитана Блада, глаза, и под этим пронзительным, словно проникающим в самую его душу взором он вдруг почувствовал полным кретином самого себя. 
– А вот и Рая, – хриплым дрожащим голосом представила её Фариту Лялька и тяжело опустилась на асфальт рядом с ним, соскальзывая и скрипя свободной ладонью (в другой руке она по-прежнему цепко сжимала пистолет) по стене. 
– И не только я, – добродушным тоном, никак не вяжущимся с грозным полыхающим клинком в её руке, согласилась Рая, и Фарит лишь сейчас вдруг заметил ещё четыре тени в окружающем их мраке – но теперь это были не те ублюдочные бесплотные беловато-прозрачные тени с руками, напоминающими резиновые перчатки, и телами, напоминающими пластиково-резиновые мешки, а нормальные человеческие силуэты, просто не очень хорошо различимые в густой тяжёлой мгле, – они стояли вокруг них равнобедренным четырёхугольником, и у всех у них тоже были в руках мечи, словно короткие сверкающие лучи полуденного солнца, и кроме того у каждого из силуэтов, как разглядел Фарит, присмотревшись, словно у заправского карибского флибустьера, торчала из-за пояса изогнутая пистолетная или револьверная рукоять. Они стояли вокруг них спинами друг к другу и внимательно вглядывались в наконец-то опустевшую темноту вокруг, и по спокойной настороженности их поз Фарит понял, что они держат круговую оборону, готовые в любой миг отразить нападение любого неведомого врага, будь он призрачным, как туман, или перевитым могучими бычьими мышцами, как минотавр, и от внезапного мучительного ощущения счастья единения с друзьями и соратниками и ощущения безопасности, испытанных им впервые в жизни, Фариту неожиданно захотелось по-детски непосредственно и радостно заплакать, но он не успел пролить хотя бы слезинку, потому что самый настоящий, живой ребёнок – маленькая девочка, которой оказался один из четырёх охранявших их по кругу силуэтов, вдруг как-то странно, боком повернулась к нему, словно заворожённо и отстранённо глядя куда угодно, но только не на него, и начала аккуратно и осторожно, по всей вероятности, не видя его особо отчётливо из такой странной позиции, протягивать ему руку, сжатую в крохотный худенький кулачок. 
– Фарит-агай, в следующий раз стреляйте этим, – сказала она и ощупью нашла его руку, которую Фарит очень торопливо оттёр об штаны от блевотины, прежде чем принять из детской ладошки горсточку тёплых от её руки патронов с пулями странного и живого цвета – цвета молодого серебра, – пулями, вдруг еле заметно засветившимися в темноте нежным глубоким огнём. 
– Красивый цвет, – с трудом преодолев мучительную боль в горле, незнакомым, чужим голосом сказал Фарит свои первые после возвращения с того света слова, – такой… серебристый. 
- Не серебристый, а серебряный, – поправила его девочка раассудительным тоном, всё так же стоя к нему боком и всё таким же, словно остановившимся взором механический куклы глядя как будто прямо перед собой, – Это и есть се… 
Она вдруг быстро и резко дёрнулась вправо, мгновенно ухватив и второй рукой свой небольшой детский меч с довольно длинной для ребёнка двуручной рукоятью, и Фарит вдруг понял, что означают её странная, бочком и сутулясь, поза и её словно направленный внутрь самой себя неподвижный взгляд – девочка попросту ни на секунду не выпускала из-под контроля вверенный ей участок кругового фронта и, не поворачиваясь и стоя боком, чтобы не оказаться спиной к внешнему враждебному миру чёрной ночи, смотрела вовсе не внутрь себя, как ему показалось, а как раз наоборот, во все стороны во все глаза, чтобы не пропустить возможное нападение за тот краткий миг, когда она передает Фариту новые патроны со странными беловатыми пулями, оказавшимися как будто непривычно тёплыми даже не из-за девочкиной руки, а сами по себе, и к тому же какими-то мягковатыми, словно ещё не остывшими после литья и извлечения из форм. 
Девочка медленно опустила меч и слегка расслабилась. 
– Показалось, – неуверенно сказала она. 
Фарит сразу напрягся. 
– Что показалось? – неожиданно совершенно нормальным, своим обычным голосом, сразу забыв о боли в горле и лёгких, резко спросил он. 
Девочка сделал вялый жест рукой, для чего ей пришлось отпустить этой рукой рукоять и продолжать держать меч в другой. 
– Тааак, – равнодушно протянула она, – туманчик с глазками. 
- Всё понятно, – честно ответил Фарит и повернулся к остальным. – Началось, – коротко сказал он. – Нам пора. Уходим… 
И Лялька тут же, как подброшенная пружиной, вскочила на ноги. 
– Быстрее, – безумным хриплым голосом сказала она. – Вы ещё не знаете, что это такое. 
Все тут же, разом, ни о чём не спрашивая, двинулись по тёмной улице дальше, грамотно удерживая круговую оборону и щетинясь в разные стороны острыми лучами клинков. 
Фарит, не останавливая движения, чуть приблизился к Рае, глядя глазами в разные стороны по примеру Альбины, и спросил, не отвлекаясь от окружающего мира ни на миг: 
– Как вы нас нашли? 
– Мы услышали молитву, – совершенно серьёзно, без малейшей тени иронии ответила Рая. – Такое иногда случается, если молитва идёт из глубины души. И, причём, мы её услышали все сразу с довольно большого расстояния. Каждый из нас услышал вашу молитву сердцем, и мы сбежались сюда одновременно из самых разных мест. Только Эля была с дочерью, с Альбиной, а все остальные были в разных местах. 
После этого Фарит некоторое время шёл неподалёку от неё молча, удерживая корпус спиной к центру образовавшегося из них всех круга и боком переступая ногами, то перекрещивая, то не перекрещивая их, словно танцевал венский вальс и аргентинское танго одновременно. 
– А как вы сняли с меня эту штуку? – наконец, спросил он. 
– Вот этим, – показала ему Рая свой меч, видимо, полагая, что он его до сих пор не разглядел. Освящённый в мечети, покрытый слоем серебра клинок с молитвами из Корана по всей длине, написанными арабской вязью. Я просто коснулась той штуки на тебе самым кончиком, и она сгорела одной вспышкой, как очень длинная струя кишечного газа. Кстати, если сегодня выживем и победим, завтра у тебя будет такой же. Нас теперь семеро, считая тебя и Ляльку, святой кружок ведунов – теперь мы сможем выяснить, что, вообще, происходит, и что-нибудь предпринять, чтобы это остановилось. 
Фарит опять некоторое время помолчал, проникновенно размышляя и многотрудно, как греческий философ, морща лоб. 
– А кишечные газы именно так вспыхивают? – задал он очередной вопрос с самым любознательным выражением лица. 
Рая фыркнула, но сдержалась и не засмеялась в голос. 
– Я серьёзно спрашиваю, – преданно и убедительно заверил её Фарит. – Я просто никогда не видел, как вспыхивают кишечные газы, и вот, хотел бы проконсультироваться у более опытного человека. 
Лицо Раи надулось и побагровело от еле сдерживаемого смеха. 
– Хватит, а, кретин, – наконец, не выдержала и взмолилась она, перемежая речь прорывами хохота. – Я же сейчас, блин, лопну. 
Всё ведуны, улыбаясь, повернули головы к ним всего на одно мгновение, и именно в это мгновение длинная и прозрачная, сужающаяся к ногам, словно рыбьим хвостом, как у русалки, тень упала сверху на мужчину средних лет, шедшего всю дорогу впереди, и он вмиг оказался туго спеленатым в полупрозрачный кокон, сквозь который теперь еле просвечивал формами своего тела, и Фарит, весь во власти секундной замороженности ужаса, смотрел в его с трудом различимое сквозь тонкий слой тумана, как сквозь тонкий полиэтилен, лицо с вытаращенными глазами и отчаянно и широко раскрытым в безуспешной попытке вдохнуть ртом, мужчина был весь совершенно неподвижен, и лишь возле правого бока дёргалась, словно пульсирующая жилка, притиснутая к бедру рука с мечом, пытаясь вырваться и поднять клинок, и Фарит подумал, что, он, наверное, так весь неподвижен потому, что все силы бросил на эту отчаянную, безумную и безнадёжную попытку восполльзоваться оружием в своей руке, впрочем, Фарит думал на эту отвлечённую тему не больше миллимгновения, потому что он уже бежал к нему через середину бесконечного круга, вдруг ставшего громадным, как какое-то дурацкое круглое футбольное поле, и, ещё не успев до него добежать, он уже протянул обе руки, успев сунуть пистолет за пояс, и вцепился пальцами в эту туманную, налипшую на его нового товарища мерзость что было сил, пытаясь её разорвать, и отсюда, уже с предельно близкого расстояния он случайно заглянул сквозь туманную плёнку в его наполненные мукой и болью, распахнутые, всё более наливающиеся кровью глаза, и теперь Фарит испытал настоящий, рвущий всю грудь ужас, тот особенный ужас от мысли, что ему не удастся спасти человека, умирающего здесь и сейчас, прямо в данный момент у него на руках, и он потянул податливую, словно тонкая резина, и при этом совершенно не рвущуюся живую плёнку в разные стороны из всех сил, собрав её маленькими морщинистыми горсточками над самым мучительно распахнутым человеческим ртом, и что есть силы опять закричал в голос, как предыдущей ночью во сне: 
– АААААААААААААААААААААА!!! 
На какой-то миг ему показалось, что упругая, сокращающаяся жадной плотью субстанция начала поддаваться его усилиям, но Фарит тут же понял, что она попросту растянулась ещё чуть-чуть, так и не разойдясь ни единой прорехой или щёлочкой, и ещё он понял, что эту мерзость ему не порвать, и ни одному человеку в мире с его жалкими человеческими силёнками никогда не разорвать эту тварь, созданную всей силой и злобой ада и дьявола, и он с невыносимой тоской вновь заглянул в умирающие, начавшие закатываться глаза, облепленные плёнкой, словно покрытые тонким мутноватым слоем воды, и заставил себя смотреть в эти глаза, не отрываясь, не желая оставлять человека одного в последний миг его жизни в Божьем мире, но тут кто-то закричал рядом с ним безумным голосом: 
– ЗАЖМУРЬСЯ!!! БЕРЕГИ ГЛАЗА!!! 
И спеленатый в тугой полупрозрачный кокон мужчина послушно закрыл глаза за мгновение до того, как стремительной искрой мелькнуло и коснулось тонкой плёнки на его теле острие меча, и облепившая его белёсая тень вспыхнула вся одновременно короткой вспышкой по всей плоскости, словно растёкшийся по нему мерзкий липучий газ, и мужчина вдохнул в себя воздух с хрипом и такой силой, что стало слышно, как затрещали связки и хрящи в грудных костях, при вдохе он застонал еле слышно, но всё-таки в голос, и Фарит сразу узнал этот стон, с которым он тоже совсем недавно сделал свой первый после почти что смерти вдох, тоже мучительной спазматической болью прокатившийся по его дыхательным путям – тут мужчина выдохнул с брызнувшей из его рта розовой пенящейся слюной, повисшей у него на подбородке длинными тягучими каплями, и тут же снова сделал глубокий мучительный вдох и на миг задержал его внутри себя, и с таким остановленным дыханием, с грудью, раздавшейся вширь от этого вдоха, с мокрым подбородком от крови и розовой слюны, свисающей с нижней губы и подбородка вниз и качающейся длинными, блестящими паутинообразными нитками с утолщениями на концах, он внезапно резко и быстро выпрямил руку с мечом перед собой так, что смертоносные, сверкающие, словно светясь изнутри, даже в окружающей их темноте лезвия молниями проскользили в волоске от шеи Фарита, и тут же жарко и радостно полыхнул за его спиной бесшумный всплеск пламени – бесшумный и мгновенный, исчезнувший, утратив пищу для жизни, в тот же миг, оставив после себя странный и непривычный запах горелого газа и дымящиеся опалённые волосы у Фарита на затылке. 
Мужчина медленно и уже более спокойно выдохнул и произнёс: 
– Не добежим. Надо драться. 
И немедленно, словно услышав, на него метнулся сверху ещё один силуэт узкой щучьей тенью, какие иногда мелькают в глубине мрачных лесных озёр – на сей раз мужчина вдруг поддался приступу ярости и ударил её мечом с разворота, вложив в этот рубящий удар всю силу и резко хакнув, будто колол дрова, и полыхающий пламенем клинок пролетел сквозь прозрачную тень, как сквозь воздух, мгновенно превратив её в белый огненный шар, и мужчина покачнулся и едва не упал, на миг потеряв от собственного яростного удара равновесие. 
– Спокойнее, Рафик, – невозмутимо протянула девушка с громадным револьвером в одной руке и таким же длинным двуручным мечом, как и у других, в другой, она была в возрасте Раи, но с более холодным фанатичным лицом, пониже её ростом и при этом более подобранная и словно вся натянутая, как струна, готовая сорваться с деки в любой миг и дёрнуться рваным концом в сторону по немыслимой амплитуде, рассекая кожу и прорубая артерии и вены, она действительно вдруг дёрнулась вбок, словно сорвавшаяся струна, и клинок её меч

мелькнул в густом чёрном воздухе с такой скоростью, что на миг показалось, будто он размазался в слошную полукруглую сверкающую плоскость, плоскость стремительную и лёгкую, и словно разбрасывающую по сторонам короткие острые лезвия-лучи, отчего была похожа на видимую половину бешено вращающейся циркулярной пилы, и эта плоскость тоже вдруг закончилась вспышкой беззвучного белого пламени, и тут же девушка резко передёрнула клинком чуть левей, и бледные лица всё ещё стоящих правильным кругом ведунов осветились мгновенной белой вспышкой опять. 
Рая перехватила поудобней рукоять собственного меча и неуверенно сказала: 
– Может, всё-таки пробьём… ЗЕЛЛА!!! 
И не дожидаясь ответа или какой-либо иной реакции, она сделала прямо колющий выпад в почти абсолютно не видную и передвигающуюся с совершенно неподвижным телом, как подплывающий к жертве крокодил, прозрачную, на сей раз тёмную, почти чёрную, почти полностью сливающуюся с окружающей темнотой тень, уже наполовину обнявшую Зеллу сзади, как чёрный непроницаемый плащ, и тень мгновенно стала белой, на миг осветив глухую улицу плоским и широким недолгим огнем. 
– Они мимикрируют! – с испугом закричала Рая. – Они мимикрируют… темнеют, чтобы слиться с темнотой… 
– Спокойно!!! – заорал Рафик, но тут же отшатнулся от пули, пролетевший почти прямо сквозь него и сопровождаемой грохотом выстрела и короткой вспшыкой огня, в который превратился прямо возле него очередной невидимый силуэт, и Альбина, привычно удерживая как заправский ковбой, двумя жёстко вытянутыми руками пистолет, тут же переместила ствол на пару сантиметров в сторону и снова нажала на курок – в этот раз дерьмовый липкий призрак расцвёл мгновенной вспышкой огня одновременно с грохотом выстрела, и от этого Фариту на миг показалось, что он попросту взорвался сам, без всякого постороннего вмешательства, как в какой-то древней песенке про Кащея, которую то и дело по по пьянке любил к месту и не к месту лабать под гитару Расуль Ягудин. 
– В круг!!! – снова заорал Рафик. – Держать круговую!!! – он ещё не успел договорить, как круг из семи человек, считая маленького ребёнка женского пола, мгновенно вновь сомкнулся спинам друг к другу, ощетинясь стройными лучами мечей во все стороны, Фарит смотрел в ту сторону, к которой оказался лицом, прямо и сосредоточенно, не обращая внимания ни на что, происходящее на других румбах компаса, абсолютно уверенный, что с остальных сторон его надёжно прикроют друзья, а значит, ему совсем ни к чему отвлекаться на посторонние, совершенно его не касающиеся мелочи, наподобие нескольких прозрачных и тёмных, почти не видимых в темноте силуэтов, вдруг, как он уловил каким-то даже не боковым, а, можно сказать, задним зрением, бросившихся на людей сразу с нескольких сторон и тут же вразнобой вспыхнувших небольшими фейрверками, на несколько отдельных мгновений осветивших пространство вокруг, и благодаря этому необычному освещению, Фарит буквально в последний миг вдруг заметил, что словно чуть сместилась линия фонарного столба прямо перед ним, как бывает, если посмотреть на вещь сквозь изогнутое стекло или лупу, и он тут же выстрелил в ту сторону, не успев ни о чём подумать и тем более не успев ничего понять, и неровная и прозрачная, искажающая за собой линии и предметы тёмная тень на миг качнулась, всколыхнутая ударом пули, и растворилась в сумраке вокруг – несколько вспыхнувших огнём под ударами мечей призраков позади вновь осветили близлежащее пространство и позволили Фариту разглядеть, что тень словно растеклась по асфальту на несколько овальных и круглых тёмных сгустка, мерзких и подвижных, как растёкшаяся по полу странная тёмная ртуть, мгновенно юркнувших в разные щели плывущими, обволакивающими движениями крупных мышей, он напряг мышцы глотки, преодолевая мгновенно подступившую к горлу невыносимую тошноту отвращения, и цепко и быстро проскользил взглядом по залитому темнотой, как чернилами, боевому участку перед собой – и теперь он ничего не увидел, не услышал и не заметил, но слева от него на уровне поясницы молнией мелькнула узкая сталь детского меча, и что-то, беззвучно взорвавшееся белым заревом прямо перед ним в десяти сантиметрах, заставило его на миг зажмуриться, но сквозь закрытые веки он вдруг каким-то мистическим зрением заметил расплывчатый тёмный силуэт, стремительно скользящий к нему вдоль стены, смещая и искажая всё оказавшиеся позади неё линии, и выстрелил в него прямо вслепую, так и не успев открыть глаза, и затем, когда он наконец-то разомкнул веки, то не увидел перед собой ничего, но он откуда-то точно знал, что это только что было здесь, и ещё он знал, что это только что было если не уничтожено, то во всяком случае дестабилизировано и таким образом нейтрализовано его выстрелом почти в упор, потом вдруг разом и одновременно исказился перед ним, как отражённый в кривом зеркале в комнате смеха, весь окружающий мир, и Фарит выстрелил снова раньше, чем успел сообразить, что смотрит прямо в неуловимое и тёмное, сливающееся с окружающей темнотой лицо с ещё более чёрными провалами глаз – лицо, вдруг возникшее перед ним вплотную, приблизившись, как склонившись сверху из чёрного непоницаемого ночного неба словно для последнего в жизни Фарита, смертельного поцелуя, и когда так и не оформившееся чёткими чертами расплывчатое лицо всколыхнулось и расплылось перед ним окончательно, сползая с внешнего мира, как сгорающий тонкий плёночный саван, возвращая этому миру нормальные формы и размеры, Фарит услышал во внезапно и часто замелькавших вокруг него вспышках уже осточертевших Фариту до колик за сегодняшнюю ночь существ, погибающих от прикосновений святых посеребрённых клинков, крик кого-то из девушек: 
– Фарит, перезаряди. Стреляй альбиниными пулями, а то – у тебя ненадёжно, вдруг оживут. Перезаряди. 
И прежде чем угасло эхо этого крика, перед Фаритом вновь едва уловимо сместились линии, искажённые чьим-то изгибистым движением во мгле, и тут же сбоку от Фарита вновь быстро и резко, почти не уловимо для непривычного глаза мелькнула узкая посеребрёная сталь меча, и на этом, только что словно поплывшем, как разогретый чёрный свинец, месте быстро и радостно расцвёл белым, как нежный весенний цветок, бесшумный огонь, расплескав правильной и симметричной геометрической фигурой ослепительные, как нетронутый вековой снег на вершинах гор, чистые и гладкие огненные лепестки по идеально ровной круговой линии, тут же как будто слегка поплыла стена дома чуть левее от него, поплыла, словно начала таять, и острый молниеносный клинок млькнул уже там, и всё вокруг на миг опять осветилось вспышкой огня, и Фарит понял, что круг обороны рассредоточился, и теперь его соратники взяли под свой контроль и его участок тоже, освобождая его от битвы и таким образом давая ему время зарядить обойму новыми, до сих пор странно тёплыми, словно хранящими тепло детской руки патронами с пулями непривычного серебристого цвета, и он занялся этим, быстро и спокойно среди яростных криков большой драки, неравномерно освещамый со всех сторон то и дело вспыхивающим, пожирающим призраков, летящих на них со всех сторон, словно чёрный пух каких-то неземных громадных тополей, огнём и стальными лучами клинков, светящихся при нанесении ударов словно изнутри, как светился тот самый долбаный пацан с крыльями и когтями, с которым они вместе когда-то, миллионы лет назад, летели, пикируя вниз на бандитский джип из прохладной, залитой Божественным солнечным светом бездонной голубизны неба… пистолет коротко лязгнул, когда Фарит загнал обойму в рукоять, и Фарит выстрелил сразу же, не дожидаясь атаки непосредственно на него самого, выстрелил в силуэт, смутно исказивший своим неровным и прозрачным чёрным телом угол дома позади себя, и уже незаметно подплывший к твёрдому кольцу людей откуда-то из низко расположенных в стене дома подвальных дыр – возможно, подплыл он не так уж незаметно, возможно, его увидели и все остальные, и, возможно, он тоже, получив остриём в с трудом угадываемое подбрюшье, бесшумно разлетелся бы фейрверком по сторонам, но Фарит не стал дожидаться этого момента, а просто встрелил в него с некоторого расстояния в пару сантиметров с прямой, жёстко вытянутой вперёд руки, и за мгновение до выстрела Рая закричала: 
– Нет!!! 
Но пуля уже вылетела из выходного отверстия ствола, и на миг Фариту показалось, что он видит, как она летит, поначалу одетая в лёгкий флер дыма и пороховых газов, но в полёте стремительно очищающаяся и от газа, и от дыма, сдираемых с её цилиндрического тела плотной массой преодолеваемого воздуха, и вот она заблистала первозданной свежей чистотой тёплого глубокого белого цвета, молнией прочерчивая свой сверкающий путь через густую мглу, и ещё через миллимиг она коснулась туповатым наконечником внешней линии изменчивого чёрного силуэта, и силуэт взорвался почти сразу же после того, как Зелла закричала: 
- Ложись!!! – и сама первая рухнула на землю, прикрывая руками с зажатой в них рукоятью меча, затылок и верхнюю часть спины. 
Именно так, силуэт не вспыхнул бесшумно и почти безболезненно, как остальные призраки, когда до них дотягивались мечами, а буквально взорвался, как настоящая бомба, с грохотом и разлетающимися языками пламени по сторонам, и Фарит едва успел зажмуриться за мгновение до того, как тугая обжигающая волна ударила его в грудь, и в следующий миг, после непродолжительного полёта по воздуху с растопыренным конечностями, словно тонущй таракан, он врезался спиной во что-то каменное или бетонное и страшно твёрдое, каким и должен быть камень или бетон, и он на миг застыл в пароксизме прокатившейся через всё тело огненной волны боли. 
– Идиот!!! – заорала Зелла, вскакивая на ноги и торопливо сдирая с волос образовавшийся внешний слой из пепла, обуглившихся и полуобгоревших волосков, и от этого крика Фарит сразу пришёл в себя. – Кто же стреляет серебряной пулей с близкого расстояния, ты, что не видел, что мы все работали мечами?, а ведь у нас у всех в обоймах серебро, это же всё на крайний случай или при ведении огня с дистанции… 
– Ладно, Зелла, – мрачно прервала её худощавая женщина постарше, уже вскочившая на ноги и торопливо ощупывающая Альбину, проверяя, нет ли ожогов и ран. – По крайней мере, у нас передышка, эти тухлые призраки все сдохли при взрыве, так что теперь можем отдохнуть и перевести дух. 
– Передышка, как же, – уже остывая, огрызнулась Зелла. – Да они сейчас слетятся со всех сторон, из всех щелей и дырок, так что, ты бы, Эля, не стояла к тёмной улице спиной, мало ли что, бережёного Бог бережёт. 
– Правильно, – согласно кивнула головой Эля. – Сейчас они сбегутся отовсюду, а пока – у нас передышк, – и она нежно и с удовольствием погладила по голове дочь, явно полностью удовлетворившись экспресс-осмотром. 
– Зачем же вы сказали, чтобы я перезарядил оружие? – злобно спросил Фарит и зачем-то заглянул в выходное отверстие ствола. 
Все ведуны переглянулись, но ответила ему Рая. 
– Потому что меча у тебя не было, а твои обычные пули не внушали нам доверия, при этом мы с обороной справлялись и сами, без твоей помощи, но нам нужен был резерв, как это полагается по военной науке, вот мы и решили тебя вооружить и держать в резерве на крайний экстремальный случай… который ты едва не создал сам, начав палить, как ковбой. 
– А Ляльке почему не выдали серебряные пули? У неё-то вооружение тоже обычное. 
– Лялька должна была стать резервом резерва… на случай, если бы нам всем не повезло. В этом случае она осталась бы одна и с обычным, не осенённым Аллахом вооружением против сил тьмы, и тогда Улла получил бы право вмешаться… если бы она, конечно, сражалась изо всех сил и тем самым заслужила бы милость Аллаха… – она помолчала. – Фарит, планировать события на случай собственной гибели очень неприятно, но мы должны не отдать силам тьмы человечество – это самое главное, вот почему мы иногда создаём такого рода резерв резерва вместо того, чтобы вооружить и экипировать человека полностью, и тем самым заиметь лишний шанс выжить для нас самих 
Фарит посмотрел в сторону обомлевшей Ляльки и мимолётно улыбнулся. 
– Она бы сражалась, – он улыбнулся ещё раз и повторил ещё раз. – Она бы сражалась, как ты говоришь, изо всех сил. 
– Ладно, нам пора, – сухо подвела черту Лялька. – Отдохнули. 
И все, по-прежнему с оружием в руках, послушно направились вслед за ней, как будто она тут неожиданно стала главной. 
Они шли совершенно бесшумно, как какие-то дурацкие ниндзя из какого-нибудь дурацкого старого кина, цепко и пристально ощупывая окружающий тёмный мир всеми пятью органами чувств, и благодаря этой бесшумности передвижения, Эле, которая приблизилась – словно подплыла, в точности, как давешние уничтоженные ими тени – к Рае, не пришлось говорить в полный голос, и они заговорили вполголоса, почти шёпотом, и это шёпот в окружающем безмолвии всё равно слышали все, кто шёл с ними единым боевым порядком с оружием наголо, так что ни для кого содержание их краткой беседы не осталось секретом. 
– Что дальше-то делать будем? – спросила Эля и машинально крутанула “Беретту” на пальце левой руки. – Не успеваем же. Это стало нас затапливать – беспрестанно что-нибудь где-нибудь происходит всё чаще и масштабней, а мы так и остаёмся небольшим кружком и уже начали не успевать справляться. Что делать, Рая. 
Рая некоторое время шла молча, глядя как будто лишь прямо перед собой тем внешне обычным, как будто то ли пьяным, то ли просто рассеянным взглядом, который бывает, когда смотришь особенно пристально во все стороны сразу, стараясь ничего не упустить вокруг. 
– Есть у меня одна мысль, – наконец, ответила она. – Тем более, нас теперь собралось семь ведунов – необходимое число для того, что я собираюсь проделать, но это – завтра, вернее, уже сегодня, если мы, даст Бог, до него, конечно, доживём. 
Эля некоторое время молча, и точно так же глядя расширенными глазами непонятно куда, шла рядом с ней, в задумчивости покручивая “Беретту” на указательном пальце то взад, то вперед. 
– Это, что ли, твой ответ на вопрос, Рая? – в конце концов, спросила она. 
Рая вздохнула, мучительно и тяжело. 
– Пока я не могу ни тебе, ни кому-либо другому сказать больше, – устало сказала она. – То, что я запланировала… немного необычно. 
Эля тоже вздохнула и промолчала, и они некоторое время шли рядом друг с другом в том особом молчании, когда друзья настолько близки, что им просто не требуются слова, чтобы слышать и понимать друг друга, и Эля невольно и с удивлением подумала, что прожила полжизни, даже не подозревая о существовании Раи и Зеллы, и Рафика, и тем более Фарита и Ляльки, и вот – она готова, не колеблясь, в любую минуту умереть за кого угодно из них, как раньше была готова умереть за одну только Альбину. И Альбина как будто услышала её мысли. 
– Мама!!! – крикнула она и плавно подняла обеими жёстко вытянутыми руками пистолет, целясь прямо перед собой в, казалось бы, совершенно неподвижную темноту, и слегка при этом полуприсев на на согнутых, расставленных на ширину плеч ногах, как учил её Расуль Ягудин, когда они вдвоём с альбиным папой в очередной раз зверски напились и по пьянке решили заняться воспитанием ребёнка – “я профессиональный педагог, учитель русского языка и литературы, – ещё кричал тогда, размахивая руками с пистолетом в каждой, Расуль Ягудин, – я научу её стрелять строго в русле дидактико-педагогических постулатов” – и, как сейчас, в самый неподходящий момент, Эля вдруг подумала, Расуль Ягудин, судя по всему, сам весьма и весьма смутно понимал, что из себя представляют эти хреновы “дидактико-педагогические постулаты”, и ещё она успела подумать перед самым выстрелом, что её дочка – девочка с опытом и не склонна к истерикам и непродуманным поступкам, и она не стала бы стрелять грозной и смертоносной серебряной пулей в тварь, которая подобралась вплотную, а значит, с гордостью подумала Эля, можно не пригибаться слишком низко, опасаясь внезапной, родившейся прямо рядышком взрывной волны, и Альбина полностью подтвердила её гордые материнские мысли, когда придавила спусковой крючок, и ствол в её руках коротко рявкнул, освобождаясь от кусочка серебра, как от всплеска семени, и весь проём улицы в ста метрах впереди осветился белым огнём, расколов пополам ночное тяжёлое небо и обняв светом бледные лица ведунов с мерцающими жёсткими, словно болотные огоньки, глазами, всё так же спокойными и неподвижными среди на миг раздвинувшейся и затрепетавшей мглы. 
– Неплохо, – подытожил Рафик, слегка крутанув мечом, чтобы размять успевшее застояться за прошедшие несколько минут мирной жизни запястье, и вдруг замолчал, напряжённо и пристально вглядываясь прямо перед собой. Его лицо отвердело и налилось страшной энергией и силой, и остальные ведуны, ещё не разглядев то, что разглядел он, просто видя его лицо, притихли и вновь быстро рассредоточились боевым порядком в круг, не дожидаясь момента, когда то, что только что разглядел в провале бездонной ночи Рафик, застанет их врасплох, и лишь затем начали пытливо и прстально тоже вглядываться в темноту. Они увидели это сразу и несколько мгновений хранили молчание, не в силах поверить в увиденное и лихорадочно размышляя над тем, как им теперь спастись. 
– Боже!!! – тихо сказала Лялька, так ничего и не придумав, и, повернув голову, с нежностью и болью посмотрела на профиль Фарита, точёный и выглядящий как бы заострённым,словно нацеленным вперёд, в темноту, из-за подобранного подбородка и поджатых губ. 
– Их же только что смело взрывом, – с недоумением ребёнка, увидевшего нечто не доступное его пониманию, сказала Зелла. 
Рая медленно кивнула головой. 
– Смело, – сказал она. – Тех смело. А это уже другие. 
Зелла с совершенно спокойным лицом без малейших, чего нельзя было сказать об остальных ведунах, признаков страха, рассматривала живую шевелящуюся стену изменчивого мрака впереди. 
– Патроны же пока есть, – наконец высказала она вполне здравую и логичную мысль. – Может… и этих? 
Рая с сомнением покачала головой. 
– Придут другие… – начала она… 
– Ну вот, когда придут, подумаем, как разобраться и с ними, умная, – с раздражением оборвала её Зелла и ненавязчивым скромным движением вскинула револьвер. 
– Вообще-то логично, – в задумчивости подвёл черту Рафик и тоже взвёл курок за мгновение до того, как живой проём улицы перед ними вновь превратился в буйство огня – Рафик уже на всякий случай пригнулся, пережидая огненный поток над головой, и когда поток утих, уже собрался было вновь встать в полный рост, но тут весь мир вокруг него с грохотом взорвался снова, и на сей раз огонь был близок, ревущ и испепеляющ, и Рафик понял, что кому-то из нечистых удалось очень близко подойти, прежде чем он нарвался на пулю из чистого, как Божественное сияние, серебра, и пока он об этом думал, всё взорвалось грохочущим пламенем словно прямо внутри него, и Рафик закричал, матерясь и безуспешно пытаясь прикрыться руками от сдавившего его в смертельных объятьях огненного монстра, и тут же всё взорвалось вокруг опять. 
– Мечами, – дико заорала где-то совсем рядом Рая. – Патроны беречь, их прорва. 
И Рафик вздохнул с облегчением, получив, наконец, возможность встать и взяться за оружие, на опасаясь очередного ревущего потока пламени – он взмахнул клинком вокруг себя полукругом почти вслепую, просто потому, что ему вдруг почудилось какое-то неуловимое, словно множественный тараканий промельк, движение вокруг, и тут же бесшумное полукольцо пламени обняло его ровной горячей полосой, и Рафик пришёл в ужас, лишь сейчас поняв, насколько близок от страшной, постыдной гибели он был только что, когда словно по какому-то наитию пустил в дело меч, тут снова громадой мрака исказились соотношения линий и предметов вокруг, и Рафик, вновь ничего перед собой не видя, наугад взмахнул вокруг себя клинком – в этот раз кольцо коротких и беззвучных белых вспышек оказалось настолько близким, что ему пришлось на миг закрыть глаза, а когда он снова разомкнул веки, он уже словно внутренним мистическим зрением увидел их всех до одного, и ледяная, липкая смола ужаса затопила его изнутри всего, с головы до ног, начиная с сердца, когда он осознал, насколько их количество огромно – в мире фактически не оставалось ни одной правильной линии – все линии и перспективы словно поплыли вокруг, как растапливаемый ледяной город, искажённые бессчётным количеством почти не видимых теней, вот одна из них пала на Рафика откуда-то сверху, распластавшись в воздухе широкой и неровной чёрной простынёй, надуваемой тёплой подушкой воздуха, и искажая тёмное мрачное небо каждым изгибом смолистой податливой плоскости, Рафик ткнул в неё остриём не целясь, и на миг словно оказался под белым, наброшенным сверху парусом (или саваном) ровного призрачного огня, и когда огонь утих, пожрав нечистую плоть, в мире вокруг не стало темнее, и Рафик лишь сейчас заметил, что весь мир попросту полыхает неостановимым белым пламенем снова и снова вспыхивающих призраков, с криками разрубаемыми ведунами, стоящими привычным для боя кольцом спинами друг к другу, Рафик на миг замешкался, парализованный спазмом мучительной, безумной нежности к своим друзьям, и эта заминка едва не стоила ему жизни, когда его почти обнял сбоку плоский и гибкий сгусток мрака, похожий на плащ, он почти обхватил его смертельным неумолимым объятьем за мгновение до того, как напоролся на меч Альбины, вновь, и, как обычно, чрезвычайно своевременно высунувшийся откуда-то сбоку, и Рафик на миг оказался отделённым от друзей стальным коконом обжигающего безмолвного белого света, но тут кто-то яростно закричал от боли где-то совсем рядом, и Рафик кинулся на крик прямо сквозь стену огня, не дожидаясь, когда он погаснет – огонь на миг покрыл его лицо словно белой столовой салфеткой, полностью заслонив весь окружающий мир, и затем у бегущего Рафика как будто спала с глаз пелена, и он вновь окунулся обожённым лицом в прохладу глубокой ночи, словно в холодный голубой омут посреди неподвижных лесных трав, и в этом голубом омуте, непрерывно раздвигаемом вспышками, слившимися в ровный, размеренный поток огня, среди изменчивых и юрких, как дубравные водоросли, линий и изгибов он смутно заметил бесконечную армию подвижной выпуклой мглы, шевелящейся в искажаемых всплесками огня тенях, как в чёрных литых волнах чужого озера посреди ледяных хвойных лесов, затерянных в скалистых утёсах, и он в ярости в отчаянии тоже закричал в полный голос от отчаяния и душевной муки, беспрерывно размахивая освещающим его беспрерывными вспышками раазрубаемых монстров мечом: 
– АААААА, МЛЯАААААААААААА!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!! 
потому что понял раньше всех, что они подходят к финалу этой странной, безнадёжной и самоотверженной войны с врагом, похожим на чёрный воздух среди обычных и тихих ночных стен – к финалу, который уже не сложится в их пользу, потому что их обложили… Совсем!!! 
И в этой бездне отчаяния и ярости, заставившей его в бешенстве завертеться на месте, с огромной скоростью раскручивая вокруг себя меч, бликующий плоскостью клинка в беспрерывных вспышках пламени, он словно из тесной давящей глубины омута услышал яростный крик Ляльки: 
– Фарит. Читаем – “ля…” – грохот мощного взрыва от серебряной пули, вонзившейся в чью-то воздушную неощутимую плоть, покрыл первый слог молитвы, но Рафик всё равно сказал “ля…”, послушно повторяя молитву вслед за Фаритом и Лялькой, которых слышал не больше, чем поднявшуюся прямо сейчас, в данный непосредственный момент из густой буйволовой крови муху цеце где-то в африканских дебрях, но он всё равно сказал “ля…” и с бешеной злобой напрягся всем телом, готовясь этот последний в своей жизни поступок непременно довести до конца – дочитать молитву, даже если все силы ада сейчас навалятся на него мягкой удушливой грудой гниющего дерьма – они и навалились – тут же, в тот же миг: разом рванулась к нему вся колышащаяся теперь уже вокруг него живая стена мрака, и Рафик успел крутануться юлой, пригнувшись, словно уходя от удара, с тонким свистом раскручивая ровной линией меч лезвием вперёд, и окружающая стена мрака на миг превратилась в тихую стену белого огня, и тут же этот огонь затопили и загасили следующие плотные шеренги призрачных тел и лиц, и они тоже вспыхнули, попав под его рубящий боковой удар, пролетевший сквозь их расплывчатые тени, как сквозь… тени, и тут же вновь проступили сквозь белый беззвучный огонь новые упругие и бесплотные образования тьмы, вспыхивая в этом огне и сгорая, открывая дорогу другим, всё новым и новым, которым словно уже не было конца, и Рафик с ужасом и содроганием вспомнил, как где-то читал о мигрирующих полевых крысах, гасящих своими телами степные пожары на пути, и лишь сейчас Рафик вдруг обратил внимание на то, что в городе на всём обозримом пространстве стало ослепительно бело и светло, и тогда он понял, что вокруг остальных ведунов творится то же самое, что и вокруг него, тут послышался отчаянный детский крик Альбины: 
– Ложись!!! 
И Рафик торопливо пригнулся, успев ещё одним круговым взмахом меча снести в бесшумный огненный вихрь ещё одну шеренгу нападающих, и тут же чудовищным взрывом взорвался весь окружающий мир, Рафик выпрямился, прежде чем успел остыть от потока пламени раскалённый им воздух и тут же встретил очередным взмахом меча очередную порцию тёмных призраков-камикадзе, тут многоголосо зазвучало: 
– Илляха…!!! 
и тоже прокричав вместе со всеми “илляха…”, Рафик вдруг с ужасающей, рущей сердце отчётливостью понял, что им не за что не дадут дочитать молитву до конца, тут снова кто-то из девушек крикнул: 
– Ложись!!! 
И Рафик вновь, коротким прямым тычком превратив в огненный шар почти не улавливаемый им зрительно сгусток мрака, вдруг оказавшийся рядом с ним впереди всех остальных, привычно пригнулся, пережидая летящий над головой грохочущий поток пламени и жара, тут снова, явно пользуясь моментом, в несколько голосов закричали: 
– Иль-алла…!!! 
и Рафик тоже успел сказать вместе со всеми “иль-алла…”, и тут же замолк, потому что ему пришлось с огромной скоростью завертеться вокруг своей оси, раскручивая клинок, уже словно молнией непрерывно летящий из его ладони, он на миг приостановился перевести дух в кольце обнявшего его белого огненного круга, и тут вновь проступило сквозь стену мягкого пламени чьё-то призрачное тёмное лицо с пустыми провалами глаз, и Рафик с тоской подумал, что это никогда не кончится, сделав прямой выпад с уколом и попав ему прямо между глаз, и на сей раз он даже заметил, как возникла, затем стремительно разрослась в прозрачной переносице крохотная белая точка, тут же расширившаяся в стену белого огня, закрывшего чужое лицо, словно капюшоном савана, и тут же на его месте, словно на проявляющемся негативе, проступило ещё одно, в точности такое же – не имеющее индивидуальных черт, и от этого особенно страшное и как будто окончательно неживое, тут в сознании Рафика словно само по себе зародилось, выросло, налилось силой и громовой мощью и рванулось наружу из его груди ревущее: 
– Мухаммедммм-расуль-улла…!!! - 
и уже крича эти слова в полный голос, Рафик с удивлением вдруг понял, что кричит их в унисон со своими друзьями, начавшими эту фразу молитвы в тот же миг, что и он, и они не успели молитву продолжить, потому что свинцовая чёрная стена живого мрака навалилась на них всех одновременно и со всех сторон, словно сомкнувшаяся над головами вода страшного и внезапного потопа, и всё тело Рафика и его лицо тут же, вызвав уже знакомое ощущение ярости и безысходности, облепила вязкая тонкая плёнка, заклеив, словно скотчем, рот и нос и не давая дышать, и Рафик с неуместным юмором подумал, всё пытаясь поднять меч прилепленной к боку правой рукой, что умирать, задыхаясь в этом дерьмовом липком пакете, за сегодня стало для него делом вполне привычным, он попытался закричать сквозь эту плёнку что-нибудь угрожющее и злое, но лишь беспомощно шевельнул под плотной полупрозрачной поверхностью губами и почувствовал, как его язык, высунувшийся в яростном усилии издать хотя бы звук, упёрся в тут же растянувшуюся и промявшуюся под кончиком языка ледяную податливою плоть, и Рафик подумал, что уже через несколько мгновений в его глазах начнёт темнеть от удушья и начнутся зрительные, слуховые и, возможно, тактильные галлюцинации, и он вдруг понял, что галлюцинации уже начались, когда случайно поднял глаза и взглянул свозь изменчивую полупрозрачную плёнку на его глазах чуть выше – поначалу ему подумалось, что это просто исказился, смёщённый изгибистым бесплотным телом призрака на его зрачках какой-нибудь фронтон на крыше дома, но он тут же вспомнил, что, во-первых, не имеет представления о том, что такое “фронтон” и что, вообще, означает это слово, а во-вторых, что здесь, среди дряхлых панельных девятиэтажек эпохи упадка советской империи, никто, нигде и никогда никаких фронтонов не наблюдал, никаких, кроме птичьего помёта, и от слов “птичий помёт” Рафик вдруг подумал, что это никакой не фронтон из камня или кирпича, а просто очень большая живая птица из плоти и крови… 
…очень большая птица с круглой человеческой головой, покрытой то ли роскошным чёрным, спускающимся длинными перьями на спину хохолком, как у попугаев или петухов, то ли просто очень густой и мощной гривой волос, как это частенько встречается у львов и иногда у человека, и Рафик, уже чувствуя усиливающийся гул в голове от удушья, гул, в котором стали казаться страшно далёкими и начали исчезать, словно утопая в затопившем их всех смолистом мраке, отчаянные крики всех тех, кто вместе с ним, Рафиком, сражался и вместе с ним попал в беду, из которой уже никакого спасения он не видел, напряг веки, максимально их расширив, чтобы дать возможность глазным яблокам повернуться зрачками вверх, изменяя направление взгляда, и он повернул глазные яблоки и переместил зрачко вверх и, наконец-то, смог взглянуть на очень большую птицу, сидящую на краю крыши, еле видной отсюда снизу сквозь покрывавшую его лицо адскую плоть, и проделав всё это, Рафик последним проблеском гаснущего, всё быстрее и быстрее, с космической скоростью падающего в чёрную бездну сознания удивился тому, что он принял за птицу человека. 
Человек был похож на птицу, потому что он сидел, как птица – как очень большая птица, сидящая на самом краю и смотрящая, по-птичьи склонив лобастую голову набок, на поле битвы, на то место, где сейчас погибали семь ведунов. Человек был бос и сидел на корточках прямо над пустотой, обрывющейся под ним вниз, и передние части его босых ступней наполовину свисали в эту пустоту, загибаясь вниз и внутрь, как пальцы птичьих лап, и острые сизые когти как будто царапали кончиками стену, к которой прижимались, продолжая полукруглые линии пальцев ног. Человек был по пояс гол, и его обтянутые дешёвыми джинсами колени, слегка отклоняясь вправо, прижимались к могучей обнажённой груди, и он, сидя на корточках там, в высоте, обхватывал свои колени руками с такими же острыми сизыми и как будто бы призрачными серповидными когтями, и от того, что он сидел именно так – на корточках и чуть косо прижимая колени к груди, он действительно был удивительно похож на птицу с короткими лапами, нахохлившуюся на высоте в зябкую глубокую ночь, и аккуратно уложенные за спиной серо-голубые и как будто полупрозрачные крылья, сзади свисающие страшно острыми, как было видно даже отсюда и даже сквозь удушающую Рафика плоть, стальными кончиками по диагонали вниз и назад, усиливали это сходство до абсолюта, и Рафик вдруг понял, почему человек сидит с небольшим наклоном вперёд – это чтобы кончики крыльев сзади не упирались в бетонно-гудроновое покрытие крыши… 
…и, несмотря на весь грозный, устрашающий облик человека с крыльями, похожего на птицу, там в высоте, Рафик, уже умирая и начиная смыкать веки над полузакатившимися глазами, вдруг ощутил прилив необыкновенного счастья, как будто он уже окунулся в нежное объятье Божественного света, ожидающего его на выходе с этой проклятой Земли, и он из последних сил бросил взгляд на человека-птицу, всё так же неподвижно сидящего возле самого чёрного неба, и вдруг заметил то, чего не заметил, когда посмотрел наверх в первый раз, – человек весь светился изнутри, словно сиял или мерцал, прекрасным тёплым светом, и этот свет немножко согрел Рафику сердце, уже забившееся в конвульсивном припадке у него в груди, и за мгновение до того, как окончательно закрыть глаза, Рафик успел заметить, что человек на крыше вдруг выпрямился в полный рост и распростёр над лежащей под ним бездной когтистые руки ладонями вниз, и когда мир за сомкнувшимися веками Рафика вдруг осветился ослепляющим пламенем, окрашенным в чуть розовое тонкой кожицей его век, Рафик почему-то глубоко задумался над тем, что он сегодня везуч невероятно – вот и в этот раз он, умирая, закрыл глаза в самый подходящий момент, за мгновение до того, как огненная стихия обрушилась сверху на чужой враждебный город, цепко удерживающий их в своих свинцовых руках, и когда вспыхнувший на нём самом липкий призрак скатился с его тела обжигающей огненной полосой, словно свертываемый вниз чулок, Рафик даже нашёл в себе силы удержаться от соблазна и не сделать сразу же мучительный и страстный глубокий вдох, который мог бы сжечь ему лёгкие, пока не утих ураган огня вокруг… 
В воздухе тёрпко и освежающе пахло озоном, и от этого было молодое ощущение, какое бывает после грозы и дождя, и еле уловимый запах осенних горелых листьев вызывал неясную ностальгию непонятно по чему и лёгкую светлую грусть. И ещё какой-то запах примешивался к этим привычным запахам осеннего леса и весеннего дождя – запах был кисл и слегка тухловат, и при этом запах был таким, как будто что-то гнилое было сварено в похлёбке для ведьмовского зелья, и этот запах был едва уловим и уже кончался, он таял в воздухе, словно утренний туман, и Рафик подумал, поднимая голову и напряжённо принюхиваясь ко вновь сомкнувшейся после ослепляющего огненного потока темноте, что, наверное, так пахнут те призрачные гниды после того, как их нечистый путь закончился, как и полагается, на святом очищающем костре. Он выпрямился в полный рост и наконец-то, взглянул на человека на крыше нормальными глазами, не затуманенными тонкой плёнкой нечеловеческой призрачной плоти. Человек на крыше теперь стоял в полный рост, и его мускулистый жилистый торс был отчётливо виден посреди ночной мглы, сияя тёплым внутренним светом, как сияет мягкой летней ночью Божественный молодой полумесяц, опираясь на собственный уходящий к земле луч, словно на шпиль минарета, и теперь Рафик его внезапно узнал – они уже виделись несколько недель назад в подземелье, где сражались с чёртовой толпой – именно чёртовой в самом прямом и непосредственном смысле этого слова, но в тот раз этот парень с крыльями и когтями был ещё пацаном-переростком, сейчас же он выглядел, как хорошо тренированный дембель, едва успевший скинуть камуфляж и напялить старые дешёвый джинсы, которые перед призывом были ему велики, а теперь оказались чуть меньше, чем впору. Огромные стальные крылья серо-голубого оттенка с ровными рядами перьев-ножей колыхались за его спиной, как паруса фантастического небесного фрегата, и казались почти прозрачными на фоне тоже запрозрачнившегося и начавшего сереть и голубеть предутреннего неба. 
– Привет, Улла, – не особенно громко сказал Рафик, глядя вверх, и улыбнулся, легко, но от всей души, и при этих его словах все только-только начавшие приходить в себя после почти неминуемой гибели ведуны тоже дружно повернулись в ту сторону и запрокинули головы вверх, глядя на босого и полуобнажённого, несмотря на прохладу раннего осеннего утра, человека, так похожего, как ешё раз Рафик подумал, на странный крылатый живой фронтон. 
– Здравствуйте, Рафик-агай, – культурно ответил человек на крыше, даже не шевельнув губами, но при этом услышанный всеми, и начал медленно падать лицом вперёд, удерживая в жёстком прямом состоянии корпус – Рафик сразу узнал этот прыжок, именно так в самом начале занятий в секции учил его в детстве Расуль Ягудин нырять в воду головой вперёд – “Если ты стоишь ровно в метре от поверхности воды, то ничего не надо делать, нужно попросту упасть лицом вперёд, рооооовненько, как столб, и тогда, теоретически, ты должен будешь аккуратненько и без всплеска войти головой в воду, как нож…”, но, правда, сам Расуль Ягудин на себе данную сомнительную теорию никогда не проверял, из чего Рафик, ещё будучи ребёнком, сделал мудрый вывод, что проверять эту теорию на собственной шкуре ему тоже ни к чему – впрочем, человека, в данный момент уже летящего вниз головой с крыши, такого рода комплексы, судя по всему, нисколько не волновали – он какое-то время просто падал вниз, вытянув вдоль туловища руки и оттянув назад носки плотно прижатых друг к другу ног, как птицы при полёте сжимают пальцы лап в остренькие длинные капли, оттягивая их назад, чтобы максимально уменьшить их паразитное трение о воздух, затем за спиной человека с коротким стальным визгом полураскрылись его крылья, словно клинки огромных выкидных ножей, и теперь, стремительно летя к ним, удерживая направление и равновесие плоскостями не полностью раскрытых крыльев, он был похож на старенький реактивный ракетный истребитель конца второго тысячелетия с косо назад расположенными крыльями, только летел он совершенно бесшумно, как летучая мышь, не нарушая тихого безмолвия осеннего утра, и на сей раз даже обычно отчётливо слышимый свист прорезаемого длинным жилистым телом воздуха не нарушал этой тишины, и ведуны стояли, глядя вверх навстречу падающему к ним лицом вперёд ангелу в абсолютной, ничем не нарушаемой тишине, какая бывает лишь в такой час – по утрам – и их лица по мере его приближения словно всё больше и больше наполнялись внутренним светом, утрачивая предутреннюю бледноту и серость и наливаясь плотным живым солнечным теплом. 
Ангел заложил возле самого асфальта резкий крутой вираж наверх, словно взметнувшись с трамплина, изгибаясь вперёд и вверх литой мускулистой грудью, и он на миг завис в воздухе в полуметре от земли, прежде чем мягко спрыгнуть прямо из воздуха босыми носочками на асфальт. 
Первым делом он наклонился вперёд с высоты своего роста и поцеловал поочерёдно Зеллу и Раю, и сразу после поцелуев успел быстро нагнуться и подхватить на руки Альбину со всё ещё багровым от удушья лицом, стремительно подлетевшую к нему и закинувшую на его мускулистую шею обе ручонки, в одной из которых был меч, в другой – противоестественно громадный пистолет. 
– Как ты нас нашёл? – нежно спросила Зелла, ответив на его поцелуй. 
– Вы молились, – объяснил Улла, улыбнувшись, и от этой улыбки каким-то необычным, неземным светом озарилось его лицо. 
– Мы же не смогли закончить молитву, – с недоумением сказала Рая. – Нам просто не дали её закончить. 
Лицо Уллы сразу отвердело и стало беспощадным и холодным, как будто он вспомнил что-то такое из недавнего прошлого, что продолжало жечь ему сердце и сейчас. 
– Я заметил, что они постарались не дать вам закончить молитву, – напряжённо ответил он. – Но они не учли, что молитва – не колдовское заклинание, так что молитве, в принципе, не нужны слова. Молитва – это обращение к имени Его всем сердцем, пусть даже без слов. Вы молились, и Он услышал, хоть вы и не смогли договорить. Он услышал крик ваших душ целиком, от начала до конца, и поэтому я здесь… 
При его последних словах сквозь длинный уличный проём пролетел внезапно выстреливший молнией из-за далёкой уфимской гряды первый утренний луч и резкими жёсткими тенями очертил лица семерых ведунов. 
– Ну вот и прекрасно, – уже более спокойно резюмировала Зелла, – значит, ты нам сможешь ещё и сказать, что, вообще, на хрен, происходит, что будет происходить, и что мы можем и должны сделать – ведь мы теперь всемером, кружок ведунов сомкнулся. 
Улла с выражением искреннего огорчения на лице покачал головой и, ещё раз поцеловав прильнувшую к его груди Альбину в щечку, осторожно поставил её на бордюр, на котором маленькие детские ступни в сандалиях, обутых на розовые сморщенные носки, поместились поперёк тютелька в тютельку. 
– Ангелу не дано знать то, что положено знать лишь семерым ведунам, – ответил он. – Никто, кроме вас самих, не сможет найти ответы на вопросы, которые вы задаёте сами себе. Ведь вы – Божьи люди, а я всего лишь Его слуга. Вам самим придётся найти путь к победе, а уж Он не оставит вас наедине со злом. 
И в следующий миг огромные стальные крылья резко взвизгнули, задев кончиками асфальт, когда ангел сорвался с места в воздух и мгновенно растворился в небе, уже начавшем приобретать в солнечных лучах обычную дневную голубизну. 
– Что за привычка, отваливать, не попрощавшись, – недовольно сказала Зелла и мрачно высморкалась в носовой платок, с ловкостью фокусницы выудив его из рукава, и небрежно сунув под мышку, чтобы не мешал сморкаться, всё ещё дымящийся от напряжения и ярости, покрытый чем-то белёсым и от этого выглядящий окровавленным длинный двуручный меч, даже сейчас, в дневном свете, отбрасывающий во все стороны блики, словно короткие молнии, неподвижно нацеленные вокруг. 
– Ничего, – негромко ответила Рая. – Самое главное-то он сказал. Нам самим придётся найти путь к познанию и победе. Не знаю, как насчёт пути к победе, а насчёт пути к познанию у меня есть одна мыслишка. Вот только очень уж болезненным будет этот самый, блин, путь к познанию. 
Все сразу напряглись, вдруг услышав в её голосе настоящие страх и боль, и повернули к ней осунувшиеся от безумной усталости после ночной битвы лица. 
– Гм, весьма интересно, что это за путь, – первой задала вопрос Эля, она хотела, чтобы её “гм” прозвучало иронически, но вместо этого в междометии “гм” прозвучали напряжение и тревога. 
– Вы все узнаете в своё время, – мягко и смущённо ответила Рая. – В любом случае нам пора собираться на битву, нас уже семеро, а значит… нам пора. Путь познания же я всё равно пройду сама – я его придумала, я его и пройду, тем более, что я, вообще, первая начала всё это… первая стала ведуньей и втянула в эту заморочку всех вас, а значит – мне и расхлебывать. Так что ЭТО я сделаю сама, без чьей-либо помощи. 
Зелла чуть слышно хмыкнула, но промолчала и не стала ничего говорить. Она лишь наконец-то вытащила из подмышки меч и с лёгким и тонким, протяжным звоном опустила его в заспинные ножны, инкрустированные серебром.