СЧИТАЯ ГОДЫ ПО ВОРОНАМ
* * *
Всё время пусто на балконе
и окончательно зима,
на этом городе, как зоне,
кружится вороном сума,
она так хлопает натужно
пустым подсумком на восход.
Зачем-то это очень нужно:
чтоб – никого, и чтоб – вот-вот
вдруг обнаружились бы сразу,
чадя, те дымные балы,
где я всё гладил ту заразу,
желая сглаживать углы,
и где привычно над балконом
согрелся телом изнутри,
считая годы по воронам:
раз-два и три, раз-два и три…
* * *
Мосток колышется вместе с речкой,
и пахнет холодом из-под рук.
Моя родная,
истаяв свечкой,
не оборачивайся на звук.
Пусть всё шатается телом липа
и долго падает в руки пух,
пусть мы оглохли от слёз и скрипа
раздетых ветров, как оплеух.
Не оборачиваясь из веток,
ломая телом, как льдину, ночь,
я всё равно бы,
хоть напоследок,
не оборачивался бы прочь.
И пусть, осыпавшись с тела, росы,
остынут к утру, как камнепад.
Не отвечая на все вопросы,
не оборачивайся назад.
* * *
На гололёде, как паркете,
танцуют вальсы упыри.
Давай левее, чем все эти
балы, как ночью пустыри.
Здесь всё останется, как прежде,
в навек покинутой зиме.
Тебе, в распахнутой одежде,
я не напомню о суме.
Морозы с плеч сползают тенью.
Всё тише бубны позади.
Не плача по хитросплетенью,
я прислонил тебя к груди
и до последнего заката,
как смерть, форсируя тот зал,
от голенища, как от ската,
не оттерев последний бал,
повёл вперёд по перекрёстку,
нам подмигнувшему зрачком,
храня, как звёздочку, ту блёстку
слезы правее над виском,
по снегу, как пустой породе
под освещенье в восемь глаз…
Ещё «квадрат» на гололёде,
и пусть они забудут нас.
* * *
Не вспоминая то, чего не будет,
не говоря, как раньше, «мы» и «нам»,
она меня, конечно же, забудет,
раздваиваясь к разным сторонам
и растворяясь в ломаных балконах,
как тени, громоздящиеся в круг.
На льдинах плеч, как списанных погонах,
отбликовали пальцы белых рук.
Куда ж она, роняя пахитоски?
И где её последнее «прости»?
Срывая свет, как рубище матроски,
она опять, как небо, на пути
всё понимавшая когда-то с полуслова,
остывшая в проходе, как в воде,
забывшая о том, что будет снова,
всегда повсюду, возле и нигде.
* * *
Как от холода тревожно!
Как здесь резок запах крыс!
Если очень осторожно,
я дойду обратно вниз,
балансируя руками,
плача, хныча и скользя
всеми этими веками,
где всегда всё-всё нельзя.
Но она, касаясь Веги
раскалившимся плечом,
сладка, бархатна от неги,
та, которой нипочём
всё, что вредно и приятно,
перешагивая ветр,
не оглянется обратно
на последний километр.
И под шлейфом и озоном
электрических волос
к белых карликов коронам
я уже её понёс,
тёплым телом залезая
в этот абсолютный ноль .
Отнесу тебя, родная,
ненаглядная.
Позволь.
* * *
Не назначено сегодня
мне явиться в этот свет
этой ночи, старой сводни,
где вас не было и нет,
где лишь тень за поворотом
отражается, как блик,
и всё плачет, плачет пОтом
под ногами материк.
Бабы. Выспренны и хватки.
Что ж так много их вокруг?
Эти блядские ухватки
белых-белых-белых рук,
что, сверкая, как занозы,
погружаются под пах.
Где же солнце и морозы,
меж которых, словно взмах
чёрных крыльев, те две прядки
возле щёк, как у огня?
Ваши руки были сладки,
не хотевшие меня.
И так долго и тревожно
я искал вас в темноте,
веря, веря, что, возможно,
ты – не те, не те, не те.
* * *
Поклон, как если всё допето...
Оваций шум в твоих словах…
На этом кончилось всё это,
когда,
ходя на головах,
мы разроняли эти блёстки
незамерзающих морей,
и вот,
одна,
без папироски,
ты мне сказала: «Не жалей»,
и без поклона, как богиня,
не появилась впереди.
Ну где же ты, филологиня,
ледышкой жившая в груди?
ПЕДОФИЛИЧЕСКОЕ
…маленького смертоносного демона…
Владимир Набоков
Юна, пьяна, немного неопрятна,
сосущая, как льдинки, леденцы,
ну, кто же ты,
всё время многократно
ходящая по сайту «неотцы»?
Твой след шершав от брошенных обёрток,
и, как всегда, всегда навеселе,
всё гомоня после пяти «отвёрток» ,
ты снова неуёмна на «столе».
И я, сося, как пальчики, конфетки,
храня у сердца «здрасте» и «люблю»,
последнее послание нимфетки
никак, никак, никак не удалю.
* * *
Между лиц, как надгробий, тесно.
Ну же, выйдемте изнутри!
Перламутрова, бестелесна,
ничего мне не говори.
Освети меня светом тела,
и – дружнее давай туда,
где когда-то меня хотела,
ты, бросавшая города.
Возле неба зияет чёрным,
просветившимся,
Боже мой,
этим ветром,
таким проворным
мы уходим к себе домой,
где откроются, словно пики
острых гор,
ногти жёстких звёзд,
отскребая морозом лики
нас,
поднявшихся в полный рост,
где тебя,
проходя по следу
турбулентности белых птиц,
неуёмную, непоседу,
я возьму из надгробий-лиц
и, ломая, как льдину, небо,
не оглядываясь назад,
в этот ветер, как в запах хлеба,
убаюкаю наугад.
* * *
И жалко смотрит из одежды
Ладонь, пробитая гвоздем.
Блок.
То ли блядки, то ли шутки.
Ты цвела, как незабудки,
криво падая с седла,
не давая…
Не дала!
Это мчались в дали-дали
мы, где нас уже не ждали
ни шалавы, ни менты,
где обратно – я и ты.
За спиной остыло небо
пресно-пресно, как плацебо,
и крутился через трак
этот самый… буерак.
И рассветы, и закаты,
перегары, перекаты,
елки, палки, снег и крест,
заметённый на норд-вест,
как на брошенном остатке
этих слов, что были сладки,
позабыв и леденя
позабытого меня.
Ты прижмись-ка поплотнее,
отрыдав и сатанея,
изрыгая жар и вонь
на пробитую ладонь,
накреняясь ниже, ниже
на покрышке, как на лыже –
тень на контуре креста.
Вот ты, Господи, и та!
* * *
Всё время ходят низом эти люди,
неразличимы в свете, как на дне,
где я твои растрепанные груди
отогревал от холода на мне.
Они всё смотрят нам под ноги сзади
обломками хрусталиков во льду.
Давай, пропахнув яблонями в саде ,
уйдём туда, куда я всё иду,
Где в пятки бьёт, как холодом, камнями
на остроглазом сколе ледника,
где никого, о, Господи, под нами,
нас отпевавших так наверняка,
продольно распластавшихся ломтями
на ломаном у лева вираже
всё так же растопыренной по Каме
той радуги,
как крашеном ноже,
что снова без значения и толка
цветные слёзы нам роняет вслед
под блюз околевающего волка,
ползущего по низу на просвет.
* * *
Не долетев опять до поворота,
во мраке, словно в сморщенном седле,
не дожидаясь этих и чего-то,
вот я опять болтаюсь на крыле.
Роняются под ноги мне закаты,
как грязью, заметая галуны,
туги, хмельны, прозрачны и покаты,
прохладные с обратной стороны.
И – что ж! – вдохнув, как поцелуя, яда
из-под туманов с видом на балкон,
по кромке звёзд изломанного ряда,
пора!, ну, наконец-то вышел вон,
и виражом меняя положенье
молясь на руки, Мекку и Восток,
закончив предпоследнее движенье,
я, Боже, окончательно всё смог.
* * *
Пахучи розы от тумана,
я в нём купаюсь, как в дожде,
тебя взнеся с Альдебарана
почти до неба по воде.
В полёте дрыгая ногами,
вот – ты растаяла, грубя.
Утяжелённый сапогами,
я не долезу до тебя
в рассвете, рухнувшем на плечи,
где никого, как ни крути.
И, сочиня вот эти речи
с необязательным «прости»,
я, оборачиваясь в вьюгу,
увы, настигшую меня,
вернусь по замкнутому кругу,
себя коленнопреклоня.
* * *
Эй, подружка, где же кружка ,
где ты бродишь по снегам,
как всегда, по-петербуржски,
затевая шум и гам.
Кто тебе целует пальцы?
Кто хватает за живот?
Это снова португальцы
разгулялись: вот… и вот...
Не ходи там по бордюрам,
не катайся на ветрах.
Я тебя вот этим дурам
не отдам на трах-трах-трах,
что, линяя с поворота,
как русалки, увлекли,
как на дно, на запах пота
к тем дверям, где «три-ли-ли»,
всю тебя, увы, родную,
не достойную того,
чтоб такую вот одну я
не забыл, сказав: «Всего!»,
сумасшедшую, как тройку
без оглобель и саней.
Я люблю тебя, как слойку
осьмнадцати граней .
Я люблю. Молчат просторы.
С окон падает вода.
Эти ночи, как заборы.
Эти лица, как из льда.
И метёт,
уж мне ботинки,
заметя до голенищ…
Вот он я на сей картинке –
позаброшен, сир и нищ.
[1]Теоретическая температура космоса, которая, вроде, практически до сих пор не обнаружена даже в космосе.
[2)Отвёртка(screwdriver) - алкогольный коктейль, содержащий водку и апельсиновый сок
[3] Канарейка - символ мещанства в поэзии серебряного века и послереволюционных лет (Саша Чёрный, Владимир Маяковский etc.)
[4] Здесь нет ошибки . имеется в виду детский сад.
[5] Слямзено у А. С. Пушкина.
[6] Слямзено у Александра Вертинского.
[7] Слямзено оттуда же.
[8] Адаптированный прикол из моего детства: "Я люблю тебя, как булку с маслом, ты мне дороже двух конфет"
Перепечатано из журнала "Русский переплёт" (Москва)
http://www.pereplet.ru/text/yagudin25mar09.html