ГЛАВА 4
ЧУЖАЯ
Холод медленно наступал на город с Востока, переползая реку и накрывая в первую очередь Сипайлово прозрачным покрывалом обжигающего ледяного воздуха. Дома и мостовые, успевшие раскалиться за июнь-июль, теперь остывали, отдавая накопленное тепло, и благодаря этому какое-то время в Уфе удерживалась сносная температура, настолько сносная, что отдельные смельчаки по-прежнему бравировали по городу в майках, и лишь редкие, обжигающие морозом порывы ветра со стороны реки заставляли их сникнуть, и тогда на всех лицах появлялся неприкрытый страх. Затем дома и мостовые остыли окончательно, и тогда стало по-настоящему нехорошо, и по городу поползли разговоры о надвигающейся снежной буре, новом резком похолодании Земли, её окончательном обледенении и полной гибели всего человечества на планете, внезапно, в одночасье, ставшей для него чужой. Что больше всего в этих разговорах Гулю удивляло, так это то, насколько точна интуиция народа, который безошибочно уловил и в своих сплетнях, плавно превращающихся в мифы нового времени, вполне соответственно истине изложил действительное существо проблемы – да, Земля для людей скоро будет чужая и человечеству придётся уйти, если не произойдёт чудо, или если чудо не создаст кто-либо из людей. Ужас и мрак, мерзкая позорная смерть приближались, понемногу выходя на поверхность земли из её чрева, и сейчас, в данный момент, это нашествие нельзя было остановить, хотя в городе резко участились смерти, а каждая смерть делала нечисть сильнее и приближала конец. Теперь Уфу заполонили ещё и слухи об орудующих в городе бандах маньяков, мусора с глупыми лицами бродили по каждому очередному подъезду, в котором произошла очередная кровавая вакханалия, и, как выразился однажды Расуль Ягудин, брали у бабушек интервью, каковые их упражнения положения дел нисколько не меняли.
Гуля вздохнула и поправила под пальто длинный посеребрённый двуручный меч, вручённый ей Ритой ровно неделю назад с обязательной “бисмиллой” и визитом в мечеть к доверенному мулле для освящения нового оружия и благословения новой ведуньи, отчего пока что были одни проблемы, хотя бы в форме необходимости таскать длиннополые одежды, под которыми мог укрыться её меч, выходить же на улицу без оружия Рита категорически запретила и ей, и Ральфу, сказав, что они и так понесли большие потери, остались только втроём, и теперь каждый боец на счету. Был, правда, в этом и положительный момент, даже два положительных момента: во-первых, сейчас, в пору неожиданных летних холодов, длинное пальто оказалось чрезвычайно нужной вещью, а во-вторых, сквозь пальто гулины прелести и стати были менее заметны, и, соответственно, к ней намного реже стали лезть разнообразные придурки, от которых в пору, когда Гуля щеголяла по городу, говоря откровенно, практически в голом виде, было не продохнуть.
– Девушка, а вы не скажете, который час? – развязно спросил её сзади молодой голос.
“Сглазила, блин”, – подумала Гуля, поворачиваясь к молодому человеку с настолько противоестественно идеальной глянцево-журнальной внешностью, что от одного его вида она едва не стала фригидной раз и навсегда. Она несколько мгновений рассматривала его с головы до ног с самым неподдельным недоверчиво-брезгливым видом, затем с тяжёлым вздохом и опять же с неподдельно пренебрежительным выражением лица отвернулась и продолжила свой путь. И сразу же рядом с ней торопливо зашлёпали шаги.
– Может, вас подвезти до дома… ну, или, куда вам надо?
“О, БОЖЕ!” – едва не закричала Гуля вслух. – У этого козла наверняка “десятка” или иномарка – ну и скукота”, – с некоторых пор Гуля видеть не могла именно “десятки” и иномарки – после того как пара сотен предыдущих соискателей её тела довели её катанием и приблатнёнными разговорами чуть ли не до тошноты.
– Разве в нашем городе проходит конкурс мужской красоты? – тускло спросила она.
– Ннне знаю, – с некоторой растерянностью промямлил молодой человек. – Но если в городе действительно проходит конкурс мужской красоты, то мы можем сорваться туда прямо сейчас, и успеем как раз к тому моменту, когда участники начнут на сцене раздеваться.
“Ого! – ошеломлённо подумала Гуля. – Он что – надо мной прикалывается?”
– Да я не поэтому спрашиваю, – терпеливо объяснила она. – Я просто думаю, откуда на свет Божий появился такой, хм, скажем, экземпляр, как тот, что идет сейчас рядом со мной и целеустремлённо играет у меня на нервах, не иначе как с конкурса мужской красоты – там у них принято пороть со сцены ахинею, так что если вы не участвовали в конкурсе мужской красоты до сих пор, вам совершенно необходимо поучаствовать в нём в дальнейшем – как минимум, в смысле ахинеи вы непременно попадёте в струю.
Молодой человек не обратил на её колкость никакого внимания.
– Вас тоже раздражает моя внешность? – с искренним интересом спросил он. – Значит, вы – второй человек.
– А первый? – задала Гуля вопрос, прежде чем успела сдержаться.
– Я сам, – серьёзно, без тени иронии ответил юноша. – Меня никто не воспринимает всерьёз, я для всех – не более чем красавчик, то есть потенциальный альфонс, ёбарь, стюард, официант, порномодель или просто престижный декоративный элемент интерьера, меня все стараются прибрать к рукам, как очень красивую и дорогую игрушку
– Дорогую? – невольно вновь Гуля задала вопрос, сама себе удивляясь из-за того, что увязла в разговоре.
– Дорогую, – опять же серьёзно и без тени бравады подтвердил её собеседник. – Вы не представляете, сколько мне поступает разннообразных, ммм, предложений, среди которых самое приличное – рекламировать презервативы, все предлагают кучу бабок и при этом никому нет дела до моей души, моего образования, моего интеллекта, моего таланта.
– Вы что – занимаетесь творчеством? – вновь не удержалась Гуля от вопроса, с удивлением поняв, что разговор её по-настоящему заинтересовал.
– Я пишу стихи, – с гордостью и некоторым смущением заявил юноша. – Хотя, честно говоря, я их ещё ни разу не читал для кого-либо, просто потому, что это никому не интересно, их вообще не интересует моё творчество, их интересует, каков мой член на ощупь и вкус.
Гуля теперь шла значительно медленнее, чтобы не заставлять человека бежать, и переваривала услышанное. Особого удивления она, впрочем, не испытывала, особенности мышления охваченного победительным пафосом быдла, в том числе новорусского, были ей знакомы, и она лишь подивилась, насколько точно и ёмко сопливый пацан сумел эти особенности охарактеризовать.
– А почему бы вам не использовать ваши природные, скажем, кхм-хе-хе, возможности для того, чтобы финансово поддержать своё творчество.
Юноша уловил её мысль мгновенно, настолько мгновенно, что стало ясно – он и сам раздумывал над таким вариантом не раз.
– Стать альфонсом, чтобы иметь возможность писать – неплохо на первый взгляд, в конце концов, грязные капиталы частенько самым что ни на есть объективным порядком способствовали развитию литературы и искусства (“Уау, какой лексикон!” – невольно подумала Гуля), среди прекраснейших пистелей и художников есть выходцы из дерьмовых буржуйских и дворянских семей, тот же Брюсов, напимер, был купеческим сынком, а Бунин происходил их ублюдочного древнего дворянского рода, да хрен ли оглядываться так далеко, нынешний попсовик Крис де Бург – французский дворянин с бездонной родословной… Но есть один нюанс – их капиталы способствовали развитию литературы и искусства естественным образом, а я, став альфонсом или порномоделью или занявшись проституцией, буду сознательно продаваться, то есть – совершать гнусность во имя благих целей, а Бога благими целями не обмануть. Как там у Ленина (“а-ху-еть” раздельно, по складам подумала Гуля) – “благими намерениями вымощена дорога в ад”?
– Во-первых не у Ленина, а у Сэмюэла Джексона, – хмуро поправила Гуля пацана. – Ленин, пожизненный плагиатор, как обычно, спер чужое. Во-вторых, там нет слова «дорога». У Ленина... пардон, у Сэмюэла Джексона просто “благими намерениями вымощен ад”. А чем так уж чревато для тебя занятие проституцией во имя литературы?, мне кажется, история сохранила достаточно подобных примеров, та же Екатерина выкормила достаточно известного в мире гавнюка-композитора, умевшего не только писать музыку, но и удовлетворять её в постели.
– Но вы же назвали его гавнюком – вот и треть ответа на ваш вопрос, я совсем не хочу, чтобы меня на протяжении столетий именовали гавнюком-поэтом, умевшим не только писать стихи, но и удовлетворять госпожу (или господина, такого рода предложений у меня тоже предостаточно) в постели.
– Ты сказал, что это только треть ответа?
– О’кэй, вот ещё треть – Его Высочество князь Расуль Ягудин любит всем повторять одну теорию собственного изготовления – он утверждает, что любой талант дарован человеку Богом в качестве огромного аванса (эту теорию Гуля уже раз пятьдесят слышала от самого пьяного Расуля Ягудина, но тут был случай необычный – тоже поэт, который, хоть и не пьян, в эту странную теорию искренне верит и принимает её необычайно близко к сердцу, так что Гуля продожала слушать с неподдельным интересом) – и , по сути, носитель этого таланта не имеет на него перед лицом Господа никаких прав, пока не докажет обратное всей своей жизнью. А ведь то, что сходит с рук простым людям, Бог никогда не прощает особо осенённым его десницей личностям – поэтам, музыкантам, художникам…, он не прощает им гнусностей (тут Гуля заметила, что пацан начал слово в слово повторять высокопарные фразы Расуля Ягудина), подлостей, трусости, продажности, и , самое главное, ложь и использования Божьего дара во зло– за любое из этих прегрешений Бог может так же запросто лишить человека таланта, как запросто он его когда-то им одарил. Расуль Ягудин всегда приводит в пример Александра Розенбаума и этого придурка, как же его, блин,? ну, в общем, лидер группы “Наутилус Помпилиус”, Бог лишил таланта и того и другого за гнусность…
– Интересно, – искренне протянула Гуля, эту часть теории она слышала в первый раз, и самое главное, именно эта часть теории показалась ей чрезвычайно убедительной – действительно, она и сама, обожавшая раннее, ныне почти забытое творчество Розенбаума и Бутусова, совершенно не переносила их убогие потуги последних лет. – И чем же они так перед Господом провинились? – этот вопрос был ею задан без малейшей насмешки, ей действительно хотелось узнать причину.
– Бутусов играл в бандитском кабаке для братвы, а Розенбаум вообще, у себя в Ленинграде уже чуть ли не в законе, и сам любит это подчёркивать к месту и не к месту, – и это объяснение весьма говорливого, как теперь Гуле удалось выяснить, молодого человека показалось в его устах верхом лаконичности.
Гуля слегка пораскинула мозгами над всем услышанным и сразу заметила неувязочку величиной с булыжник.
– А не ты ли минуту назад говорил, что венценосная шлюшка Катька пригрела у пизды вполне талантливого композитора, который так и оставался талантливым до самой смерти, значит, ему его проституция сошла с рук?
– Ну, во-первых, это говорила ты, а не я, я же просто с этим согласился, а что касается того гавнюка-композитора…так…, может, в то время у Господа Бога ещё не лопнуло терпение? – молодой человек улыбнулся, лукаво и мудро, улыбка у него оказалась замечательной и вовсе не в глянцево-журнальном понимании этого слова, а… в человеческом, улыбка была действительно лукавой и мудрой и удивительным Божественным светом озаряла его лицо, и именно, когда он улыбнулся, Гуля вдруг всем сердцем поверила, что пацан не врёт, и что он действительно поэт, и при этом, как ей почему-то сразу подумалось, поэт хороший, и ещё она вдруг как-то очень сразу поняла, что пацан ей нравится по-настоящему и всерьёз, а вот это было уже очень-очень херово, нужно было уносить ноги, пока такая возможность ещё была, и она бы сразу сорвалась с места удирать, если бы не женское любопытство, которое заставило её пойти на риск утонуть в омуте этих пронзительно синих мудрых глаз ради возможности получить ответ на вопрос:
– Ну, а последняя треть? – и юноша вновь проявил свою сообразительность, вновь мгновенно поняв существо вопроса и ответив на него, не переспрашивая:
– Моя мужская гордость, – на сей раз он сумел сформулировать ответ всего в трёх словах, и на сей раз в его голосе зазвучала настоящая сила.
Гуля смотрела на него снизу вверх, жмурясь от яркого солнечного света, и чувствовала, что слегка дрожит, впрочем, возможно, это было от холода. Пора было действительно удирать, пора было спасаться бегством, пока она не увязла в простой человеческой любви, как в трясине, окончательно, ей было сейчас совсем не до спокойной и счастливой семейной жизни, перед ней открывалась чёрная бездна, куда она должна была отправиться со своим новеньким, освящённым и посеребрённым двуручным мечом, и этот прекрасный мальчик ни в коем случае не должен был погибнуть, отправившись туда (а остановить его она не сможет, это было ясно уже сейчас) вместе с ней. Да, подумала Гуля, пора удирать, у ведуньи не должно быть семьи, кроме Господней – семьи ведунов: она, мама и Ральф.
– Ладно, – вздохнула она. – Как тебя хоть зовут-то?
– Март, – представился пацан и вновь улыбнулся, слегка смущённо и тепло. – Меня все так называют.
– Бай-бай, Март, – твёрдо сказал Гуля и слегка коснулась пальцами его щеки, ей почему-то захотелось унести с собой хоть такое, мимолётное физичечкое ощущение его тела, и ещё раз вздохнув, солгала, ибо даже Господь допускает ложь во спасение. – Может, ещё увидимся, Март. Кстати, Его Высочество князь Расуль Ягудин говорит, что любой закон имеет обратную силу – и если Бог не наделил человека талантом при рождении, он может вознаградить его талантом за упорство и труд, вот почему в литературе и искусстве довольно много имён людей, которые сначала творили слабо, а позже, словно по волшебству, начали создавать настоящие шедевры. И Его Высочество князь Расуль Ягудин говорит, что самый яркий пример – Высоцкий. Так что ничего, Март, Бог не фрайер, он увидит всё, хотим мы того или нет, так что – ничего, даже если не всегда получается (или тебе кажется, что не всегда получается, что скорее всего), не унывай, держи хвост пистолетом
– А тебя-то как зовут? – крикнул Март ей вослед, когда она стремительно стала уходить, не оглядываясь, вдоль линии шумящих огромных тополей. И она оглянулась и, не останавливаясь, коротко и жестко покачала головой в знак окончательного отказа.
Все четыре дверцы “десятки” открылись одновременно, когда Гуля подошла к подъезду, и она сразу же инстинктивно шагнула чуть правей, затем чуть-чуть назад и оказалась спиной к стене – теперь ей можно было не опасаться нападения сзади. Однако разговор какой-то лысоватый крепыш начал вполне мирно.
– Слышь, – культурно начал он, и Гуля едва не расхохоталась истерическим смехом от этого стандартного блатного зачина, – тут, короче, это – твоя мать чё-т ходит вопросы задаёт, чё-т выясняет, интересуется, есть серьёзные люди, которым это не нравится, а хрен ли, а чё, ей-то чё, бля, её же не трогают, пусть и она никого не трогает, айда скажи ей типа, мам, ну чё, бля, да по херу они все, а там, если чё, там, помочь, если чё, короче, скажете типа Потапыч, сошлётесь, короче, если чё, на Потапыча, и серьёзные люди будут не в обиде, а хрен ли чё-т ходить выспрашивать, мусора и то не выспрашивают, а твоя мать-то чё, ей, бля, чё, больше всех надо, что ли, слышь…?
Гуля, с трудом сдерживая смех, подумала, что если она послушает этот бред ещё три секунды, то её можно будет уносить на носилках с коликами в животе. Говорил-то этот придурок чистую правду – Рита действительно день и ночь металась по городу и предместьям, находя самых неожиданных людей, от профессоров, специалистов по мифологии Урала, до бомжей и древних старушек, у всех вытягивая какую-то информацию и выясняя какие-то ей одной понятные нюансы, насколько Гуля поняла, всё это было нужно, чтобы найти способ остановить нашествие, но в детали Гуля никогда не вдавалась и теперь ничего не смогла бы сказать, даже если бы захотела, а такого желания у неё совершенно не было. Одно лишь Гуля знала точно из собственного жизненного опыта – блатным нельзя уступать даже миллиметра, иначе они сразу начинают давить ещё сильней. Поэтому она решила, что с неё хватит этого словесного поноса.
– Чё ты хочешь, козёл? – с предельной вежливостью, как и полагается потомственной интеллигентке, спросила она.
На какое-то время наступила мёртвая тишина
– Чштьёооо?! – наконец состряпал придурок зверскую морду. – Тут кто козёл, бля?
– Ну не я же, – всё так же культурно объяснила она и встала к стене чуть ближе, нащупывая под пальто рукоять меча и неожиданно расхотев смеяться: Рита пару недель назад говорила ей, что на первом этапе нашествия нечисть будет стараться не привлекать к себе внимания, а значит – либо принимать человеческий облик, либо вселяться в людей, которые к этому предрасположены, по той же причине они не смогут использовать мистические способы передвижения, а скорость им нужна, значит, будут использовать скоростные автомобили наподобие джипов, иномарок или этой серебристой “десятки”, но узнать их будет можно по глазам, “глаза – зеркало души, – говорила ей Рита, – а значит, у нечисти бездушные глаза, у них же нет души, душа даруется Господом”, где Рита всё это разузнала, Гуля не стала выяснять, но поверила ей сразу и бесповоротно, именно поэтому Гуля только что заглянула в глаза придурку и увидела их стеклянный и совершенно пустой, как у куклы Барби, блеск.
– Тут кто козёл? – снова заорал придурок. – Да мы ж тебя, сссуку, щас по кругу пустим прямо здесь, и никто не вякнет, все ж, бля, знают, что мы под Потапычем.
– Ну и как там, под Потапычем, сильно воняет? – неожиданно почувствовав, как черный туман ненависти заклубился у неё в голове, поинтересовалась Гуля. Все пятеро, воровато оглядываясь по сторонам, уже стояли полукругом возле неё, прижимая спиной к стене и отрезав все пути к отступлению, да Гуля и не собиралась отступать – по словам Риты, том, что нечисть использует человеческие тела, есть ещё один плюс – они лишались мистической силы, мистических возможностей, мистической неуязвимости и мистической способности к регенерации – говоря по-простому, они становились примитивно смертны, как любой человек, они становились самой обычной злобной, но не сверхъестественной шпаной.
– Конечно, сильно, – раздался спокойный голос со стороны, – я Потапыча ваще по жизни узнаю по вони – как завоняло, значит, пиздец, Потапыч снова рядом, – почему-то именно последние два слова “снова рядом” прозвучали с совершенно неописуемо издевательской интонацией. – Как мимо его “мерса” проходишь, так из всех щелей как бомбовая химическая атака, бля, хе-хе, Потапычем воняет, – и опять именно последние два слова каким-то образом выразили интонацию издёвки, – чем он душится, бля, мочой молодого поросёнка, что ли?
Пока пятеро гавнюков смотрели на Марта в полнейшем обалдении, Гуля торопливо проскочила сквозь неплотный строй и подошла к нему.
– Март, – нервно начала она в отчаянной надежде его уговорить, – ты пока иди подожди меня на остановке, я сейчас подо… аккуратней! – заорала она, разом сменив пластинку, потому что Март, шагнув к бандитам, небрежно отшвырнул её крепким плечом.
– Чччё ты, бля! – заводя себя в блатной кураж, начал лысоватый, и откормленные пацаны с тупыми похабными мордами начали перемещаться, беря Марта в кольцо. – Да я ж тя, сссуку, щас тут, бля, удушу…
И тогда Март почувствовал гнев.
– Ты пидарас, – интимно и доверительно, заговорщицким голосом, словно говоря важную государственную тайну, сообщил он ему. – И сын пидараса. И дети твои тоже будут пидарасами. (“Господи, – подумала Гуля, – ещё и Ильф и Петров сразу после О’Генри”). Твоя мать проститутка, я её в жопу ебал
Кольцо вокруг уже почти сомкнулось, и один из подстилок, быстро оглянувшись, дёрнулся к нему сзади, размахиваться было некогда, и Март ударил, не размахнувшись, того потомственного пидараса, что мельтешил перед ним, лишь резко двинув правым плечом и так же резко переместив вперёд правое бедро, выведя ногу на носок ступни, и слегка приподняв при ударе локоть так, чтобы удар прошёл немного сверху вниз, это был классический прямой правый, и Март знал, что о говорливом придурке можно будет не беспокоиться в ближайшие полчаса, он сразу очень быстро повернулся к атакующему сзади, его летящий правый кулак был уже в сантиметре от лица Марта, и Март экономным движением слегка переместил голову диагональным уходом влево-вперёд-вниз, одновременно разворачивая корпус вниз-влево – позиция была идеальной для бокового левого, и когда пацан, промахнувшись, на мгновение завис в состоянии неустойчивости, Март выполнил его, на сей раз он вложил в удар всю злость, и удар получился страшным, от которого рука заныла до самого плеча, и по чуть заметному мгновенному щелчку под кулаком он понял, что сломал противнику челюсть, в следующий миг огромная туша нависла над ним, тускло блеснул устремившийся к его горлу нож, теперь нельзя было рисковать, и уход был нужен глубокий, и Март ушел глубоко вниз, пряча голову и жестким каркасом выводя корпус с полусогнутой правой назад до упора, пока не закончил анатомически возможную амплитуду движения и уже отсюда, распрямившись резко и быстро, проводя локоть вплотную к туловищу, вогнал кулак ему в солнечное сплетение, и тут же снова ушел вниз, так же жёстким каркасом отводя корпус до упора и вновь, рывком прянув вверх, с сокрушительной силой ударил снизу вверх в уже склонившуюся к тому времени от предыдущего удара харю, это удар буквально подбросил братка в воздух, он рухнул затылком на асфальт с каким-то неприятным хрустом, и Март невольно почувствовал гордость – раньше аперкоты удавались ему не очень, сейчас же его тренер, будь он здесь, расплакался бы от восторга. Оставшиеся двое кинулись на него с ножами одновременно, Март понял, что выполнив единственно возможный уход от одного, попадает под удар второго, и всё-таки выполнил этот уход, надеясь на удачу, и в следующий миг увидел, как острие ножа с огромной скоростью приближается к его груди и теперь уйти не было никакой возможности, затем кисть руки вместе с зажатым ножом отлетела куда-то в сторону, и в грудь к Марту ткнулся уже сразу зафонтанировавший тугой кровью обрубок, затем какая-то узкая блестящая полоса на миг сверкнула перед ним, и в левой части грудной клетки бандита появилась небольшая и совершенно бескровная щель. Пацан некоторое время смотрел на Марта мёртвыми глазами и начал валиться на бок, не изменяя злобного выражения лица. Март и Гуля с окровавленным мечом в руке одновременно шагнули к последнему, кто ещё стоял на ногах.
– Тттты-ы-ы!!! – заорал он, прижимаясь к стене, размахивая перед собой правой рукой с ножом и растопырив веером пальцы левой. Гуля вздохнула и отрубила ему голову, и, отскакивая в сторону, дернула за собой Марта, чтобы их обоих не забрызгало кровью.
– Ты ещё и драться умеешь? – мрачно спросила она и буднично вытерла меч об одно из валяющихся тел.
– А-а-а, – несколько смущённо ответил Март, сделав совершенно умопомрачительный жест рукой. – Как говорил Макар Нагульнов, “дурачье дело нехитрое”. А я ещё и вышивать могу. И на машинке тоже.
Гуля молчала, без особого тепла во взгляде разглядывая наглеца.
– Ты как здесь очутился, Матроскин? – наконец, недружелюбно спросила она его. – Только не говори “стреляли” или тому подобную чушь.
Март вздохнул и признался:
– Я за тобой следил, хотел узнать, где ты живёшь.
– Зачем? – ещё более недружелюбно спросила Гуля.
– Я хочу тебя трахнуть?
– Хамишь? – теперь от одного только голоса Гули можно было замёрзнуть насмерть.
– Хамлю? – сокрушённо вновь признался Март.
– Я ведь пацанам не даю.
– Я не пацан, – уже серьёзно ответил Март, – я поэт, – теперь его слова прозучали с удивительной силой, и Гуля невольно отвела взгляд, всей душой почувствовав весомость приведённого аргумента.
– Ладно, поэт, иди-ка помоги, – она, приподняв и с трудом удерживая за остатки волос всё ещё находящегося в бессознательном состоянии лысоватого, начала отрезать ему голову мечом. Март в шоке и растерянности оглянулся по сторонам. Вокруг в свете мрачных событий последнего времени никого не было, люди уже усвоили привычку не выходить на улицу без крайней необходимости, так что свидетели полностью отсутствовали, и Март, облегчённо вздохнув, уже собирался повернуться обратно, когда его взгляд случайно упал на тех двоих, которых они уже убили. На тех местах, где они только что валялись, не было никаких трупов. Вместо них лежало несколько крупных кусков камней, выглядящих очень-очень старыми, с каким-то кладбищенским зеленоватым отливом. Смертельный холод ужаса проник в него и заставил одеревенеть все его члены. Гуля внимательно смотрела на него.
– Ты что, до сих пор ничего не понял? – спросила она и перешла к следующему. У того волос было побольше, и дело пошло легче. И тут на Марта навалилась тоска и чувство безысходности, мучительные, парализующие, сдавившие горло и мешающие дышать. Он стоял неподвижно, уронив руки вдоль туловища и в оцепенении наблюдал, как темнела и морщинилась кожа на отрезанной голове лысоватого, как ссохлось и проступило углами его тело, темнея и грубея, на какой-то миг он стал выглядеть просто, как человек, всю жизнь работавший на свежем воздухе, при морозе и при жаре, и потому приобретший огрубелую внешность, потом тело потемнело ещё чуть-чуть, и слегка выразительней стали на нём морщины, плавно превращающиеся в трещины на неровной шероховатой поверхности, одежда съежилась и истончилась, и как-то незаметно стала похожей на тонкий слой невесомой вековой пыли, затем довольно быстро плоть словно спеклась и отвердела и сжалась в неодинаковые куски – теперь перед Мартом лежало несколько как бы аккуратно выложенных рядочком камней.
– Что всё это значит? – спросил Март, чувствуя, как осипший голос не вполне повинуется ему.
– Что это не люди. Ну, то есть, они раньше, возможно, были людьми, но поскольку их образ мыслей чрезвычайно соответствовал образу мыслей нечистой силы, то нечистая сила попросту использовала их тела, вселившись внутрь, так как в человеческом теле нечисть может не бояться света и легко мимикрирует под обычных людей. В результате, довольно скоро ничего человеческого в них не осталось, они превратились в обычных демонов и стали жить по их законам, в том числе и природным, включая мгновенное исчезновение или превращение в камень после смерти.
Тем временем голова последнего из братков, громко хрустнув и словно чмокнув, отделилась от туловища под клинком, после чего Гуля сделала паузу и некоторое время молчала, глядя в сторону.
– Март, – неожиданно просительно сказала она. – Ты бы шёл домой. Всё это совсем не шутки.
Март молчал и устало размышлял над её словами, поникнув головой. Пожалуй, может, и правда, лучше уйти. Он уже показал себя героем и совсем не обязательно в геройстве упорствовать и умирать на самой настоящей смертельной войне. Гуля, конечно, хороша, особенно ему нравились одухотворённость её лица и глаз и высокий чистый лоб, и совершенная линия хорошо очерченных небольших губ, и…и…и… вообще, всё, сиськи тоже хороши, не большие и не маленькие, как раз такие, какие Марту нравятся. Но всё это – лишь физиология. Бывали у него девочки и покрасивее, бывали и ещё будут. Да, подумал Март, надо сваливать от этой сумасшедшей тёлки, каким-то образом оказавшейся втянутой в войну с самыми настоящими демонами и чертями, и запросто убивающей всех подряд, Господи, что за бред, какие, на хер, демоны? Но даже если демоны тут ни при чём, всё равно, жизнь у неё явно не отличается мирностью и спокойствием, а оно ему, Марту, надо? – из-за минутного увлечения рисковать головой. Всё верно, всё логично, надо уходить, ему тут нечего делать…
– Я, – произнёс Март, – пожалуй ещё немного тут побуду.
Гуля долго молчала и смотрела ему в глаза, периодически переводя взгляд с правого глаза на левый и обратно.
– Гуля! – окликнул её сзади мужской голос. И Гуля вся сжалась, поворачиваясь в ту сторону, узнав по голосу Ральфа. Ральф едва взглянул на Марта и несколько мгновений сохранял молчание, пытливо вглядываясь в гулины глаза, затем на его лице появились боль и мягкая грусть, он с мучительным вздохом, больше похожим на еле слышный стон, опустил глаза, и Гуля поняла, что он разглядел в ней что-то такое, о чём пока не знает и она сама… не знает, но догадывается.
– Рита вернулась из Абзелиловского района, там более обжитая часть Уральских гор, ей зачем-то понадобились местные старики, в общем, она вернулась и срочно собирает нас всех, всех троих…, – Ральф запнулся и поправился, – всех четверых. У неё какая-то информация.
Солнце медленно закатывалось за гору, став багровым и большим, и холодным, словно предутренняя круглая луна, и тени в заброшенной древней церкви вытягивались и становились расплывчатыми среди обшарпанных стен. Ральф упорно смотрел в сторону от всех, рассматривая надписи “бога нет” и “Монтана” возле оконного проема с полукруглым верхом. Особо прислушиваться ему не было нужды, всё, что Рита говорила, было ему в целом знакомо отчасти из литературы, отчасти из соображений здравого смысла, подсказывавшим всё именно так.
– Вся эта мелкота наподобие демонов-живущих-в-камне, зомби-каннибалок и вампирш не могла активизироваться самостоятельно, они, конечно, промышляли и раньше, но потихоньку и полностью в среде людей, чей менталитет соответствовал их собственному: “человек человеку волк”, “жри, или тебя сожрут”, “сри на нижнего, оттолкни ближнего” и прочая муть. Сейчас же они действуют, словно под властью массового психоза, хитро, но при этом стремительно и безудержно, не проводя различий между грешниками и святыми. Город залит кровью, люди в ужасе прячутся по домам, и всё это врагу на руку, поскольку кровью, смертью, страхом и злобой питается их сила. Чем больше они убивают и пожирают, чем больше ужаса они внушают всем вокруг, тем шире их возможности и тем ближе окончательный успех. Теперь, когда они набрали достаточно силы для того, чтобы вторгнуться в Уфу, в действие вступили все их резервы, включая элементалов типа барабашек и обычно лояльных по отношению к людям домовых.
Все их действия выглядят так, словно они кем-то спланированы, активизированы и направлены на достижение одной цели. Цель же, как подсказывает теория, не может овладеть массами сама по себе, она должна быть определена каким-либо единым мозговым центром. Если бы вся это шантрапа состояла из инопланетян, я бы подумала, что где-то рядом в космосе завис невидимый флагманский корабль пришельцев, осуществляющих общее руководство. К сожалению, всё намного страшнее.
Теперь уже и Ральф повернул голову и с любопытством уставился на Риту. Рита наконец-то оставила в покое свой меч, который нервно то полувытаскивала из ножен, то загоняла обратно, и напрягла лицо, переходя к самому главному:
– Интересно то, что информация, которую вы сейчас узнаете, не сохранилась ни в одном мифе, вернее, как раз в мифах-то среди людей она сохранилась и даже занимает главенствующее место, но во всех сборниках мифов и научных трудах по мифологии нет даже упоминания о ней, как будто кто-то усилено глушит такую информацию и не даёт ей достичь человеческого сознания, стремится похоронить её в устных сказках, мало кем воспринимаемым всерьёз. Информация же такая – нашествия случались и раньше и не раз оказывались успешными, отсюда те длительные периоды дикости в истории человечества, периоды, из которых люди выходили с огромным трудом и кровью, и затем на протяжении столетий не теряли бдительности, таким образом удерживая нечисть на достаточной дистанции, вспомните хотя бы Святую инквизицию, оборонявшую человечество довольно долго после того, как пала самая громкая империя нечисти в истории – античный Рим, затем люди утратили осторожность, перестали удерживать в узде собственную дурь, им опять захотелось хлеба и зрелищ, плотские устремелния вновь одержали над Божьей искрой верх – ну и, так далее. Всё это произошло не само по себе – демон-искуситель всегда присутствует рядом с человеком, и ангел-хранитель может с ним совладать лишь постольку, поскольку этого хочет сам человек. Стоит в душе человека прорасти малейшему зерну сомнения, как мрак с огромной скоростью затопляет его душу, отравляя также всех, кто находится поблизости от него, расширяясь, захватывая всё новые тела, нечисть немедленно принимает в этом участие, со всех сторон бередя в людях животные инстинкты, тёмные желания и древние страхи, в результате в конце концов у человечества начинает менятся мышление, психология, мироощущение и всё, что составляет его менталитет. Так вот, когда менталитет человечества начинает меняться, ангел-хранитель теряет способность помочь своему подопечному, поскольку человеку самому это становится не нужно, и тогда люди оказываются беззащитными перед силами зла, которые, уже не утруждая себя, скажем так, агитацией и пропагандистской работой, начинают людей, уже всех без различия: как святых, так и грешников, банально пожирать, наполняясь силой от каждой жертвы. Так вот на всём протяжении – от зерна сомнения в душе человека до банального физического пожирания его плоти, процессом руководит какой-то тёмный разум, находящийся в состоянии спячки. Этот тёмный разум имеет физическое воплощение, но не в обычном понимании этого слова, Оно достаточно легко преобразуется, видоизменяется, делится, соединяется, ну и так далее. В периоды между нашествиями он спит на протяжении столетий. Затем, когда дело начинает двигаться к нашествию, потихоньку пробуждается и начинает мистическим способом интегрировать и направлять действия всех темных сил, и наконец, когда победа уже близка, выходит из недр в каком угодно виде и устанавливает прямую физическую власть над землёй. Так вот, все признаки говрят о том, что этот миг уже близок, поскольку человеческий менталитет достаточно изменился, нечисть набросилась на людей со всех сторон убивая их попросту и не скрываясь. На этом предпоследнем этапе, которого мы уже достигли, обрываются все мифы, повествующие о предыдущих нашествиях. Есть лишь одно упоминание – святые люди, осенённые Богом, например, ведуны, всегда в таких случаях числом семь, должны выйти на открытый бой с тёмным разумом и каким-то образом вновь его (не победить, нет, победить его невозможно) убрать из человеческого мира. Как это делается, мне не смог сказать никто, если, конечно, не принимать всерьёз сказочки о мечах-кладенцах и отрубании Змею-Горынычу всех голов в честной схватке: в принципе, приходится признать, что такого рода сказочки – искусственные наслоения, специально подготовленные победившими силами тьмы с тем, чтобы создать у людей облегчённое представление о тёмном разуме и способах борьбы с ними, и таким образом спровоцировать на непродуманный шаг и тем самым выявить потенциальных ведунов, во всяком случае, я бы на месте нелюди действовала именно так
– И как называют этот тёмный разум в мифах? – напряжённо спросил Ральф.
– Я возможно, не так выразилась, это не столько тёмный разум, сколько тёмный инстинкт, звериное подсознание, которое воздействует на подсознание нелюди и заставляет всю нелюдь действовать каким-то определённым образом, называют его разные народы по-разному, а в башкирских сёлах мне его назвали “аждаха”.
– Аждаха – это же, вроде, дракон, – подал голос Март.
– Не дракон, а крылатый змей. – поправила его Гуля.
Рита от всей души рассмеялась:
– Вот-вот, самое интересное, что никто толком не знает, что представляет из себя аждаха, ни профессора, ни древние бабайки, ни старенькие инайки, каждый мелет своё. Но есть один нюанс – если учёные рассуждают об аждахе отвлечённо, умозрительно, а значит спокойно и равнодушно, то в старых людях одно это слово вызывает застарелый страх в глазах, такой необычный страх, страх ежедневного ожидания неизбежного возввращения ужаса, они как бы априори уверены в том, что аждаха дремлет где-то рядом, и её приход – лишь вопрос времени. При этом примечательнее всего – они правы, аждаха действительно всегда и то и дело приходит рано или поздно, вся история человечества это подтверждает.
Наступила мёртвая тишина, нарушаемая лишь шелестом ветра, пролетающего сквозь пустые оконные проёмы.
– Тэ-э-э-эк-с! – обалдело протянул Ральф. – У кого-нибудь есть какие-нибудь идеи?
Тишина продолжала оставаться мёртвой и неподвижной, все ошеломлённо молчали, и тускло поблёскивающие рукояти мечей высились над ними, образуя небольшой кружок…
– Что делать-то будем? – вновь подал голос Ральф.
Рита пошевелилась, глубоко вздохнула и со свистом выдохнула.
– Теоретически, нам следует идти к аждахе и либо убить, если это возможно, либо как-то нейтрализовать её прямо в логове, пока она не вышла на землю, полная сил…
Март невольно сказал: “Кгхм”, но тут же сделал вид, что лишь слегка закашлялся
– И где же у этой суки логово? – спросила Гуля.
– Я, кажется, просила всех избегать сквернословия, – не глядя на неё, сухо заметила Рита. – Логово аждахи, судя по всему, где-то в Уральских горах по направлению влево от станции Миньяр – у Ральфа есть фотографии, подтверждающие, что активность демонов началась именно там.
– Только это не мои фотографии, – сразу сообщил Ральф. – Это фотографии Прекрасной Алтыньюряк.
– Чьи? – с неподдельным изумлением переспросила Гуля.
– Прекрасной Алтыньюряк, – повторил Ральф, и в голосе его громыхнул металл.
Некоторое время все с недоумением смотрели на него, но поскольку Ральф не проявил склонности вдаваться в объяснения, разговор продолжился.
– Выходить к логову необходимо, как минимум, всемером, – вновь начала Рита, – это утверждает вся мифология мира и все старые люди, с кем мне удалось поговорить. А нас пока только четверо.
– Мама! – со стоном сказала Гуля. – Нас трое.
– Нас четверо, – отрезал Март и тут же повернулся к ней спиной, лишь прошипев через плечо. – Идиотка.
Гуля подавленно молчала и вопреки обыкновению не лезла на скандал.
– В любом случае, нас не семеро. – осторожно продолжила Рита. – Так что в горы пока соваться нельзя, необходимо дождаться, пока наберётся магическое число, но при этом мы не можем сидеть сложа руки, пока все мусора прячутся по углам, и смотреть, как нелюди выедают человечество по кусочкам. Таким образом, наша задача на данный период: убивать всех, кто не человек, используя для этого все возможности, и ни в коем случае не погибнуть самим и остаться живыми до того момента, когда ещё трое окажутся среди нас – вот тогда мы и пойдём в горы.
– А ты уверена, что ещё трое придут?
Рита снова вздохнула.
– Уверена, Гуля, уверена, – сказала она, глядя на дочь усталыми глазами. – Раньше не было ни одного ведуна. Потом появился твой папа, Малёк и остановил тогдашнее нашествие, поубивав весь их авангард, и при этом сам погиб. После этого я двадцать лет оставалась на страже одна, и вот – за необычайно короткий срок нас собралось уже четверо – больше половины. Значит, придут и остальные трое. Тут нет какой-то особенной мистики, просто человеку свойственно сопротивляться бездушию и крови, и в острые моменты жизни из среды людей ведуны вычленяются сами. Никакой мистики, обычный закон Ньютона – всякое действие вызывает равное ему противоположно направленное действие…
– Тихо, – неожиданно произнёс Март, осторожно втягивая воздух носом и поворачивая голову поочерёдно то в одну, то в другую сторону. Ещё никто ничего не понял, а все уже мгновенно рассредоточились вдоль стен, прячясь в загустевших перед закатом тенях. Март ещё раз осторожно потянул носом – вот оно, чуть заметный неприятный запах, впрочем, совсем даже не чуть заметный, а весьма заметный, потом запах усилился ещё больше и превратился в зловоние, и к тому времени, когда необъятная тень, подняв клубы пыли на мёртвом церковном дворе в пустых окнонных проёмах, вдруг бесшумно накрыла церковь, стало уже невозможно дышать.
Здание старой церкви чуть дрогнуло под огромным телом, приземлившимся на него сверху, и тонкие струйки песка и пыли с шорохом потекли с небольших балюстрад, расположенных почти под самым куполом. Затем всё замерло, и какое-то время всё так же сохранялось безмолвие, и если бы не невыносимое зловоние и внезапно сгустившиеся сумерки под огромной тенью, можно было бы подумать, что всё это было мимолётным помрачением разума с очень яркой и сильной галлюцинацией. Затем кто-то громадный вновь пошевелился на крыше, церковь вновь дрогнула, хотя и слабее, вновь зашуршала осыпающаяся сверху пыль, и пустые рамы в оконных проёмах чуть скрипнули, медленно перекашиваясь и отделяясь от стен. Рита улучила очередной момент полного беззвучия и прошептала голосом, громом прозвучавшим в красноватом от умирающего закатного зарева полумраке:
– Кто бы это ни был, он не может войти на святую территорию, в церковь, пусть даже давно заброшенную, а здание должно выдержать, в те времена крепящий раствор замешивали на яичном желтке.
И нечто наверху услышало её. Еле слышный вздох вновь качнул стены, затем вся церковь тяжело заскрипела, сотрясаясь всем телом, стало слышно, как чьи-то когти скрипят по стенам, спускаясь ниже, ещё ниже и ещё ниже к самому большому фронтальному окну, затем здание перекосилось от чудовищного веса, наклоняющего его в сторону, коротко взмахнули громадные крылья, на миг запорошив взметнувшейся пылью тёмно-багровый закат, и затем в окно заглянул глаз, блестящий, чёрный и круглый, с громадным то ли птичьим, то ли змеиным зрачком, заполняющим всё пространство промеж кожистых неопрятных век, и удушливый мерзкий запах стал ещё сильнее, хотя секунду назад это казалось невозможным. На мгновение в душе Ральфа мелькнула сумасшедшая надежда, что неведомое чудовище не разглядит их в сумраке церкви, но глаз пристально уставился прямо на него, гипнотизируя неподвижной, туманной глянцевой полусферой, и все члены Ральфа оцепенели, отказываясь ему повиноваться.
– Мама, – тихо сказала Гуля, но от этого полувозгласа-полувсхлипа в движение вдруг пришёл Март. Что-то резко щёлкнуло в его руке, щёлкнуло с невероятным, оглушающим металлическим звуком, из ладони между сжатых подушечек пальцев полукругом, на мгновение создав зрительное ощущение сплошной эллипсоидной полосы, вылетел клинок выкидного ножа, Март одним движением пальцев мгновенно перехватил его рукояткой вперёд, тут же взмахнул рукой, до отказа отведя предплечье за голову, выводя локоть вверх и назад параллельно телу и полурасслабив кисть с удерживаемым между большим и указательным пальцами клинком лезвием вверх, в следующее мгновение он всем телом дёрнулся вперёд, делая левой ногой какой-то странный, вытянутый и вязкий шаг, резко спружинивший вниз в самом конце и, полусогнув колено оставшейся позади правой ноги, каким-то плавным и мягким, невыразимо прочувствованным движением метнул нож в самую середину громадного зрачка. И тогда глаз буквально взорвался. Он лопнул с коротким оглушающим звуком, тут сменившимся рёвом хлынувшей в окно гнойной дурнопахнущей жидкости, и дикий, безумный, разносящийся на все окрестности визг, одновременно наполненный животной злобой и человеческой яростью, рванулся с крыши, разрывая им барабанные перепонки, тонкие морщинистые женские пальцы вцепились в края оконного проёма и сразу зашипели, клубясь чёрным дымом, словно прикоснувшись к раскаленному металлу, на миг отдёрнулись и вновь, сопровождаемые бешеным воплем неведомой твари, вцепились в оконные края. Они напряглись на покрытых фресками камнях, чернея и обугливаясь на глазах, затем древняя кладка поддалась, и первые куски стен посыпались наружу, открывая проход. Пальцы, местами уже прогоревшие до жёлтых костей с крупными выпуклыми суставами, вновь яростно вцепились в неровные ломаные края, и остатки ногтей, вдруг резко воспламенившихся суетливыми огненными языками, с треском сломались, обнажив стремительно исчезающую в пламени плоть, когда разлетелись в стороны новые куски церковной стены, теперь отверстие было таким, что в него вполне мог бы протиснуться не очень крупный слон.
– Уходим! – скомандовала Рита таким голосом, что на миг заглушила окружающий их адский шум, и уже на бегу вытащила из кармана и перебросила Марту складной нож. – Попробуй попасть ей во второй глаз, – Март лишь коротко кивнул и раскрыл нож одним резким движением.
Они высыпали во двор, один за другим, без излишней суеты проскочив в голый дверной проём, и тут же повернулись лицами назад, разворачиваясь по двору полукруглой цепью с интервалом в пять метров. Сейчас, пока тварь не успела сообразить, что ситуация изменилась, у них было мгновение передышки, и она потратили это мгновение, молча рассматривая огромное обнажённое женское тело на крохотных куриных ножках, удерживающих его едва ли более чем в двух метрах над когтистыми жёлтыми и узловатыми четырёхпалыми птичьими лапами, сплошь покрытыми заскорузлой морщинистой кожей. Нижняя, птичья часть, заросшая сплошным слоем упругих грязных перьев, плавно переходила в получеловеческий низ живота, покрытый лёгким и тоже неимоверно грязным цыплячьим пушком, ближе к пупку сужающимся в чёрную “тёщину дорожку” и выше, на сальном животе, вновь расширяющимся в заросли курчавых и густых, как у мужчины, вполне человеческих волос, покрывающих всё её тело до самого горла за исключением сверхъестественных размеров грудей, торчащих из этих зарослей двумя огромными безобразными холмами, покрытыми бугристой выпуклой сеткой раздувшихся варикозных вен вокруг чёрных сосков, заросших огромными, гнойными, прорастающими друг в друга прыщами, частично лопнувшими и сочащимися жёлто-кровавой жидкостью, частично целыми, вздутыми от внутренней жидкости, просвечивающей белым сквозь тонкую кожицу вершинок.
Они рассматривали её, сохраняя гробовое молчание.
– Откуда здесь гарпия, чёрт побери? – напрягая голос, чтобы перекрыть её визг, крикнул Ральф.
– Такая здоровенная, – вместо ответа выкрикнула Рита, совершенно беззвучно в этой какафонии вытягивая из заспинных ножен меч. – Она, наверное, росла с древнегреческих времён.
Тварь услышала. Она повернула голову с гривой нечёсаных грязных волос и сдержала бешеный визг, превратившийся в злобный клёкот. Затем она взглянула уцелевшим глазом на людей с высоты, обнажила в злобном оскале гнилые чёрные зубы и, оставив в покое оконный проём, всё ещё дымящийся оставшейся на острых обломках мясом с её пальцев, раскрыла за спиной бескрайние мощные крылья, готовясь к нападению. Крылья чуть повернулись передними краями вниз, изменяя угол наклона, за секунду до того, как гарпия, сорвалась с крыши церкви в сторону людей, планируя на несущей плоскости, и протягивая к ним остатки обуглившихся костей на длинных тонких руках, Гуля и Март легко отскочили в стороны, давая пролететь мимо, в этот момент Ральф и Рита одним синхронным движением отсекли ей кисти обеих рук, и тут же проскользнули под её телом вперёд, к полуразрушенной стене церкви, гарпия ударилась лапами о землю и напрягла когти, стараясь затормозить и вспарывая сухую почву, в следующий миг она развернулась, подскочила в воздух и с клёкотом захлопала крыльями, вздымая вокруг ветер и пыль, удерживая себя в воздухе над людьми и пытаясь достать их ударами когтистых лап.
– Ну и вонища, – высказался на сей раз Март, легко уворачиваясь и держа за клинок наготове раскрытый нож.
Гуля нервно засмеялась:
– Чего ты ожидал от женщины, которая не мылась несколько тысяч лет?
Рита и Ральф одновременно дёрнулись к ней с двух сторон, вздымая над головами мечи, но чёрные когти мгновенно и с лёгким режущим свистом рассекли воздух возле их голов, и они откатились обратно, кубарем переворачиваясь на земле, и вновь они все четверо заплясали вокруг гарпии под вздымаемыми крыльями ветром и пылью, тщетно пытаясь найти хоть какую-то брешь в страшных полукругах, описываемых восемью бритвенно острыми когтями птичьих лап.
Самый острый слух оказался у Ральфа. Именно он напрягся и оглянулся, пытаясь определить, послышался ли ему среди рева воздуха и визга нелюди лёгкий шорох за изгородью в кустах; Рита, тут же уловив его движение, коротким жестом приказала ему прикрыть их с той стороны, сама тоже мгновенно сосредоточившись и быстро начав прочёсывать взглядом всё укромные и затемнённые места поблизости. Ральф лёгкой танцующей походкой прошёлся вдоль изгороди, за которой открывались кусты, небрежно удерживая в руке полуопущенный остриём вниз меч. В кустах вновь что-то резко ворохнулось, и на сей раз Ральф готов был поклясться, что в небольшом просвете мелькнула чья-то тень. Потом несколько теней мелькнуло сразу в нескольких местах, и Ральф успел заметить, что они по размерам не уступают человеку. Он оглянулся на место битвы, где выдыхающаяся троица его друзей всё ещё пыталась пробиться с оружием к телу порхающей твари сквозь неутомимые и бесконечные удары когтистых .лап. Чувствуя грохот забившейся в сосудах крови, Ральф осторожно взял рукоять уже двумя руками и акккуратно распределил вес тела точно посередине между слегка расставленными ногами, как учила его Рита, одовременно выведя клинок оружия вверх и вправо под углом в сорок пять градусов – теперь он был готов и к обороне, и к нападению. Внезапно неясные тени замелькали повсюду, с треском сокрушая кусты, он с ужасом понял, что они окружены, и уже открыл рот, чтобы криком предупредить о новой опасности друзей, когда в кустах вдруг кто-то громко крикнул “Малай!”, и десятки людей ринулись через изгородь на церковный двор со всех сторон, с лёгкостью перемахивая через полуразрушенные каменные стенки. Они пронеслись мимо него, стремительно разворачивая на бегу тонкие арканы, смыкаясь в остервенелое человеческое кольцо вокруг твари, и уже сразу несколько голосов яростно закричало “Малай!” “Это я, что ли, “малай”?” – успел мрачно подумать Ральф, знавший, что “малай” по-башкирски “мальчик”, и бросился вслед за ними, пытаясь найти среди потных спин просвет. Двое мужиков с разбегу пронеслись с двух боков от гарпии, тёмная струна аркана между ними, оттягивамая воздухом, выгибалась назад, словно огромный великанский лук, они проскочили мимо, не снижая темпа, и в какой-то неуловимый момент рывком выбросили вверх среднюю часть аркана, как дети, раскручивающие скакалку. Верёвка взметнулась на тонкие куриные щиколотки, захлестнув лапы чуть выше узловатых, растопыренных в хватательном рефлексе пальцев, мужики одним мгновенным слаженным движением выполнили вокруг них двуслойный полукруг, один, тот, что повыше, по внешнему кольцу, второй, пониже, по внутреннему, он на бегу пригнулся, удерживая в руках конец аркана и проскочил под натянутой нитью второй половины, удерживаемой в руках друга, в следующий миг они вместе рванулись в противоположные стороны, растягивая аркан, и уже на бегу к ним подлетали новые и новые люди, вцепляясь в верёвку по всей длине и тут же с безумным криком вливаясь в движение. Длина верёвки закончилась внезапно, от рывка все на миг качнулись назад, и тут же диким отчаянным криком озверевшей толпы вновь взорвалась словно вся вселенная, когда все вновь рванулись в противоположных направлениях, со всех сторон всё бежали и бежали люди, уже к концам верёвки подбегали и женщины, и дети, вот уже несколько десятков человек муравьиными клубками навалились на концы аркана, вытягивая и вытягивая их в противоположные стороны, взрывая ногами землю и наклоняясь почти параллельно земле. Гарпия завыла нечеловеческим воем, когда кольцо верёвки намертво стянуло ее лапы вместе, и отчаянно забила крыльями, пытаясь взлететь обратно в небо, людей на миг подтащило верёвкой ближе к центру, и вновь с душераздирающим воплем они рванулись назад, и вновь “Малай!!!” закричало сразу несколько человек. Тварь всего на миг застыла в неподвижности, распростёртыми крыльями удерживая себя в воздухе и яростным усилием пытаясь разорвать смертельную волосяную петлю, и этого мига Марту хватило. “Хмм”, – резко выдохнул он, вновь сделав длинный шаг вперёд и упруго наклонившись корпусом за мгновение до того, как нож тусклой рыбкой вылетел из его руки. Нож угодил остриём в самую середину остававшегося глаза, глаз взорвался с уже знакомым им резким хлопком, и лишь грохот водопадом обрушившейся вниз глазной жидкости никем не был услышан в одновременном оглушающем крике нелюди и людей. “Малай!!!” – вразнобой кричали уже все, из последних сил удерживая возле земли ослепшую и рвущуюся в небо тварь, и тогда Ральф с Ритой, каждый выводя двумя руками рукоять меча назад за правое ухо и удерживая клинок по прямой сбоку горизонтально вдоль головы, бросились к ней спереди по косым линиям с двух сторон. Они бежали стремительно и слаженно, по смыкающимся прямым, вот огромное тело выросло перед ними, стал слышен бесконечный ритмичный гул, пробивающийся даже сковзь рёв и вой битвы, они подбегали всё ближе, и уже были в полуметре от бьющихся в путах коротеньких куриных лап, когда удалось разглядеть, откуда исходит гул – неимоверное количество вшей, едва прикрытых зарослями густых мужских волос, клубилось на на животе, издавая этот гул, ежесекундно то появляясь, то скрываясь в волосяных зарослях, и Ральф с Ритой подбежали уже совсем близко, когда стало видно, что ещё больше насекомых кишат ниже мохнатого лобка в той части тела, что покрыта перьями. Ральф усилием воли преодолел рвотный спазм, они с двух сторон по соединяющимся диагональным прямым одновременно всадили клинки по самые гарды в обнажённый волосатый живот ниже пупка и так же одновременно выполнили выворот в местах ран, тут же отскочив назад, когда потоки жидкого птичьего помёта вперемежку с кровью ударили из огромных рваных дыр во вспоротых кишках. Визг твари перешёл в сдавленный хрип, она опять что есть силы рванулась к небу, разбрызгивая вокруг кровь и дерьмо и роняя гибкие чёрные перья на истоптанную пыль, и опять люди с многолосым рёвом навалились на на аркан, притягивая её к земле, и опять очаянным криком “Малай!!!” разразилась вся толпа.
Малай бежал вокруг потной вибрирующей толпы, огибая двор по дуге. Он забежал к толпе сзади и, встав на четвереньки, ужом проскользнул сквозь частокол напряжённых человеческих ног, вскочил в полный рост и сразу же, не приостановишись, попытался вспрыгнуть на спину полуптицы, однако именно в этот момент нечисть сделала очередной рывок к небу, размахивая гибким мускулистым змеиным хвостом, Малай не допрыгнул до её спины и как раз за этот хвост, скользкий и чешуйчатый, покрытый окаменевшими комьями сухих фекалий, он и ухватился. Он попытался забраться по хвосту вверх, скрипя и скользя руками, когда хвост дёрнулся и отшвырнул его в сторону. Малай ударился о землю с такой силой, что на мгновенией потерял сознание, затем безумный крик “Малай!!!” пробился к нему сквозь тьму беспамятства, и он снова начал вставать. Он увидел,как городская тётенька с волной чёрных, словно вороново крыло, волос, метнулась к гарпии сзади и взмахнула длинным острым мечом, сверкающее лезвие на миг погрузилось в хвост у самого основания, хвост повис, лишённый движения, заливаемый потоком чёрной слизи, и снова “Малай!!!” – закричали его односельчане, и Малай снова прыгнул сзади на тварь. Он опять допрыгнул лишь до хвоста и опять попытался забраться по нему вверх, но теперь хвост был покрыт едкой, вытекающей из раны кровью, и мгновенно размокшее дерьмо скользило в руках, не давая подняться и оглушая его острым зловонием, Малай замер на миг, отчаянным усилием пытаясь удержаться за хвост, затем он сорвался и вновь ударился о землю спиной. Чьи-то тонкие руки ухватили его за плечи и рывком поставили на ноги.
– Малай, – спокойно сказала та самая городская тётенька, наклоняясь к его лицу и каким-то образом перекрывая голосом адский шум, – согни руки в локтях и жёстко удерживаяй их возле туловища, – она вдруг быстро и резко поцеловала его в грязную щёку и мягко закончила: - Давай, Малай.
Малай согнул руки в локтях и повернулся лицом к твари, городские тётенька и дяденька подхватили его снизу за локти с двух сторон и одним резким движением выбросили вверх. Мальчик приземлился на мокрую середину спины со вздувшимися, яростно сокращающимися, управляя крыльями, буграми мышц, куда свешивались с головы спутанные и грязные волосы, в эти волосы он вцепился обеими руками, напрягая все силы, чтобы удержаться и не упасть. Затем он упёрся ногами ей в спину и начал взбираться вверх, цепляясь за заскорузлую, негнущуюся, покрытую какой-то коркой гриву и скользя ногами на сплошном шевелящемся ковре огромных вшей меж бескрайних распахнутых крыльев, вздымающих рёв распарываемого воздуха и сухую острую пыль. Тварь рванулась в к небу ещё и ещё, болтая его на спине, и каждый раз крохотные люди внизу с остервенелыми, искажёнными, ставшими незнакомыми лицами вновь и вновь рвали её вниз, к земле, а Малай, словно огромная уродливая крыса, всё взбирался по твари выше и выше, прекращая движение в момент её очередного рывка и стараясь удержаться и вновь стремясь вверх при каждом мгновении затишья.
Гарпия на миг вновь застыла, удерживая себя в воздухе плоскостью крыльев, затем она с безумным клёкотом вновь заколотила крылами, с бешеной энергией пытаясь вырваться из петли, на сей раз она сумела подняться в воздух повыше, волоча по земле обессилевших людей, упрямо не выпускающих концы аркана, и Малай сверху увидел, как городские дяди и тёти кинулись к аркану с четырёх сторон, хватаясь за его залитую кровью из десятков разорванных ладоней скользкую плоть. Многоголосый человеческий крик словно сжался и истончился, превратившись в стон безумного напряжения, движение гарпии вверх вновь замедлилось, и именно в этот момент Малай достиг её шеи. Он одним движением намотал прядь её волос на левую руку и перенёс вес на неё, слегка откинувшись телом назад и твёрдо упираясь широко расставленными ногами в трапециевидную мышцу, и потянул из бухты тонкого аркана на поясе аккуратно сшитый мысиком конец. Тварь вновь забилась и заходила ходуном под его ногами, но теперь он держался крепко и не стал прерывать работу – он мягко обнял её сзади правой рукой за грязную, лоснящуюся чёрными полосами шею и осторожно провёл конец аркана вокруг неё под густыми, словно живыми от непрерывно шевелящихся полчищ паразитов, волосами обратно в сторону спины и, ухватив зубами, вытянул к себе, теперь её шея была обёрнута верёвкой, и Малай свободной правой рукой, помогая себе зубами, быстро начал вывязывать скользящий узел, делая удавку, тварь, словно всё поняв или почувствовав, рванулась к небу снова, но Малай уже скользил с её спины обратно, на ходу разматывая бухту аркана, вот он ухватился за скользкий мёртвый хвост, достиг ногами земли и тут же со всех ног кинулся бежать в направлении, перпендикулярном её спине, назад, натягивая верёвку, в нему уже подбегали люди, хватаясь за конец, Малай мельком увидел, как остальные люди, те, что удерживали аркан, обмотанный вокруг её птичьих лап, точно в соответствии с планом уже бегут двумя полукругами в противоположную сторону, соединяя его мокрые, окровавленные половины в двойную линию с той стороны, вот две команды соединились посреди двора, и в тот же миг аркан, увлекаемый Малаем и его друзьями распрямился во всю длину и резко натянулся, сдавив петлей бьющейся гарпии горло, они на миг остановились, собирая силы для главного рывка и затем с дружным “хых” что есть силы дёрнули за конец, в этот же момент люди на противоположной стороне в последнем усилии тоже рванули верёвку, стягивающую её лапы, тварь, растянутая двумя арканами за шею и лапы в две стороны, опрокинулась в воздухе на спину, беспомощно растопырив бесполезные в этой позиции крылья и начала падать спиной вниз, и в этот миг два человека подскочили под неё с двух сторон, вздымая кверху под косым углом огромные, остро затёсанные колья, они упёрли их тупыми концами в землю, подпирая каждый правой ступнёй, как делают, когда берут на рогатину медведя, и в последниий момент кубарем выкатились из-под падающего на них огромного тела – нелюдь рухнула на колья спиной, их острые концы с оглушающим хрустом пробили её тело насквозь, сокрушив грудную клетку и разворотив плоть, в следующее мгновение две команды по нескольку человек рванулись к корчащемуся на земле телу, дружно поднимая над головами громадные узловатые брёвна, и со всего размаху обрушили дубовую тяжесть брёвен на трепыхавшиеся в пыли крылья, сломав их, как спички, возле самых плеч, и толпа дружно, как по команде, разразилась диким звериным торжествующим воплем, запрокидывая головы к небу, стремительно заливаемому темнотой.
Малай стоял в толпе, чувствуя, как его колотит дрожь и струйки обжигающего холодом пота стекают по груди, и смотрел на распростёртое гигантское безобразное тело мерзости, чья тень тысячелетиями висела над его родом. Тело билось в агонии, вздымая стянутыми лапами и руками с отрубленными кистями небольшие облачка пыли и скребя когтями землю под собой, и бесконечные потоки чёрной и густой, словно асфальтовый битум, крови всё лились толчками из его недр.
– Может и выжить, – тихо сказал за его спиной женский голос. Малай обернулся и увидел тётю, которая помогла ему забраться на эту тварь. – Я тётя Гуля, – улыбнулась она ему и продолжила: – вполне может выжить, если её оставить прямо так: ведь никто не знает её потенциальные резервы регенерации.
Последние три слова Малай не понял, но зато он понял всё, что было сказано в основной части фразы, и понял то, что не было сказано вслух. Он медленно начал двигаться по направлению к поверженной женщине-птице, люди перед ним, словно чувствуя его приближение, оборачивались и тут же расступались, освобождая ему дорогу. Он подошёл к ней и некоторое мгновение смотрел сверху вниз на её крупное безглазое лицо с заполненными кровью глазными впадинами, лицо, всё хрипящее и корчащееся, напрягающее лицевые мышцы, залитое потом, кровью и выплёскивающейся изо рта пеной и слюной. Малай наступил ногой на её щёку и надавил ступнёй, поворачивая лицо в сторону, противоположную той, где он стоял, и посильнее вдавливая его ухом в пыль, её шея, всё ещё туго перетянутая верёвкой и теперь притиснутая боком к земле, напряглась, когда голова оказалась повёрнутой более чем на сорок пять градусов, и Малай медленно потянул из-за спины аккуратный сверкающий ятаган, выкованный специально для него и потому идеально ему подходивший и по росту, и по весу – лучшие мастера округи начали изготавливать ему этот ятаган еще месяц назад, когда он сообщил всем, что через месяц придут из города люди и, что объединившись с ними, можно будет убить эту тварь, месяц они трудились над ятаганом, не покладая рук, и вчера ятаган был, наконец, готов, и вот пришло время для него окраситься нечистой вражеской кровью. Гарпия судорожно дёрнулась под его ногой, и на её вывернутой шее напряглись жилы, оттягивая грязную кожу сбоку. Именно сюда, во вздувшуюся от напряжения боковую жилу, Малай и нанёс свой первый, не очень сильный, удар – тварь захрипела громче, на шее сразу появился рубец со стремительно заворачивающимися краями кожи, вниз поползла сплошная полоса крови, и слой обнажившегося подкожного жира сразу зазмеился молниями тонких и длинных розовых червей.
– Ты больше не придёшь к нам, – неожиданно для самого себя сказал Малай вслух и хотел добавить слово “сука”, но его мама стояла где-то рядом в толпе, и он не стал нарываться. Вместо этого он ухватил рукоятку двумя руками и нанёс уже в полную силу по напряжённой шее ещё один рубящий удар. Удар прорубил нечеловечески толстую шею прямо до шейных позвонков, на мгновение стали видны массивные белые узлы позвоночных костей, тут же скрывшиеся под слоем залившей их крови, и теперь тварь не могла даже хрипеть, только протяжные гортанные птичьи крики, как у курицы, которую поймали и несут в руках, методично, через равные промежутки вырывались из её ещё не перерубленного горла. Малай нанёс ещё один удар в то же место, на сей раз размахнувшись ещё сильнее, и затем медленно откатил ногой в сторону голову с наконец-то остановившимся лицом, всем телом ощущая вдруг упавшую на мир глухую ватную тишину.
В мире стояла глубокая ночь, и круглая луна уже поднималась в небо, отбрасывая на человеческие лица призрачный свет. Люди молча и с какой-то растерянностью смотрели на исполинский труп, словно вдруг остановившись посреди безумного бега и не зная, что делать дальше.
– Она больше не придёт к нам? – с невыразимым удивлением спросил кто-то в темноте, этот вопрос громыхнул в душе в Малая глухим и туповатым свинцовым гулом, и тишина стала ещё бездонней среди молчаливых ночных деревьев за оградой из старых камней. Малай покачнулся и медленно ступил назад от мёртвого тела, и он словно уничтожил этим движением какую-то чужую силу, удерживающую в целости мертвую плоть – с мокрым чавканьем и шелестом тело мгновенно расползлось по земле в неровную и густую бурую лужу, мертвенным блеском отсвечивающую под могучей луной. Кто-то в темноте коротко вскрикнул, и почему-то раздался чей-то тихий плач, но в круг уже выходила страшная седая старуха с растрёпанными после битвы волосами и крючковатым носом над тонкой линией стиснутых старческих губ – сама похожая на жуткую ведьму из кошмарного детского сна.
– Она ела нас всегда, – коротко и просто сказала она по-башкирски в слитную и чёрную массу толпы. – Она так давно нас ела, что не осталось ни одного предания без неё. Мы просто привыкли, и сейчас удивляемся. Мы привыкли к тому, что нас едят. Привыкнем и к тому, что нас никто не ест. Это легче. И предания родятся ещё. Другие, – старуха повернулась в сторону особняком стоящих четырёх чужаков: – Малай пойдёт с вами и будет делать то же, что и вы. Чтобы она точно не пришла к нам больше. Она или другая. Малай говорит, что они идут. Много. Малай не ошибается. Он видит через тень. Он увидел вас здесь полную луну назад. А вы-то знали тогда, что сюда придёте?
Все четверо ошеломлённо молчали. Месяц назад их, во-первых, было не четверо, а во-вторых, места для серьёзных разговоров они выбирали всегда наобум в последний момент, подчиняясь древнему правилу ведунов всегда выбирать место встречи внезапно, а не заранее, чтобы их не вычислил враг, – и сюда, в старую церковь, они пришли, лишь несколько часов назад узнав о её существовании, – именно когда случайно увидели её издалека и решили, что данное местечко им подходит не хуже любого другого.
Гуля выступила вперёд, и её силуэт отбросил под луною на землю резкую тень. Рита даже не попыталась её остановить, вдруг почувствовав, что в этом вопросе решение должна принимать именно она – ведь это же она вместе с Малаем принимала
бой плечом к плечу.
– Как его зовут? – холодно спросила она почему-то не самого пацана, а старуху, словно сам их аул должен был что-то сказать о своём бойце, выдвигаемым от них всех на смертную войну. И старуха ответила:
– Он Малай, мальчик. Раньше у него было имя, как у всех, раньше, когда он был, как все. Но потом пришёл холод, и он начал видеть сквозь тень, и теперь он Малай. Называйте его Малаем. Другого имени у него больше нет.
– Хорошо, – слегка кивнула Гуля головой и сказала ребёнку: – Ну что ж, Малай, моя мама не ошиблась – мы действительно быстро собираемся, нас было четверо всего полчаса назад, и вот – теперь мы впятером.